Но зато пришло удивительно лёгкое переживание времени. Теперь он, похоже, навсегда избавился от мучительного ощущения утекающих как сквозь пальцы дней. Дней, в которых надо было сделать если не что-то выдающееся, то, по крайней мере, нечто более значимое, чем было сделано. Эта саднящая, разъедающая изнутри боль исчезла: теперь пошло другое время — ЕГО ВРЕМЯ. Время подлинное, где всё спрессовано и нет места бессмысленным событиям. И это ощущение одаривало душу небывалым чувством свободы. Когда-то в одном споре он в шутку сказал, что умный имеет то преимущество перед мудрым, что может позволить себе, время от времени, не только прикинуться дураком, но и немного ПОБЫТЬ ИМ. Монахи смеялись, а настоятель только слегка улыбался и качал головой…
Постоялые дворы на лесистых дорогах Сафинейи почти всегда были хороши и смотрелись привлекательно. Выстроенные из добротного дерева, они выглядели солиднее иных каменных в других провинциях. Таким был и тот, на который Сфагам попал уже поздним вечером, успев разглядеть при свете масляных факелов лишь высокие резные ворота и широкий двор с просторно раскинувшимися вокруг главного дома службами и большой конюшней. Всё было как обычно — мальчишка, бегом относящий его немногочисленные вещи в одну из верхних комнат, долгая горячая баня, изучающие взгляды вечерних посетителей ярко освещённой гостевой комнаты-харчевни и удивлённое лицо хозяина, услышавшего от человека, небрежно бросающего на стойку целых полвирга, что ужин будет состоять из одной лишь сырной лепёшки и кружки воды. Да, всё как всегда — полусонное спокойствие и скука, берущая верх над интересом… Некоторое время Сфагам неподвижно сидел, внимательно рассматривая гладко отполированные разводы древесных волокон на крышке стола и пустую глиняную кружку с капельками воды на дне. Тайная жизнь вещей всегда притягивала его своей непостижимостью. Казалось, что их застылость мнима и обманчива: стоит отвернуться, и они оживут, начав между собой разговор, неслышный и непонятный человеку. Вещь только лишь прикидывается тем, чем кажется человеку, и никто не знает о тайной жизни кружки или стола, как и об их подлинной природе. Как и человек, хранящий в памяти образы известных ему вещей, они тоже помнят тонкие образы людей, владевших ими или даже только прикасавшихся к ним… Иногда глубокая концентрация на предмете позволяла Сфагаму слегка приоткрыть завесу, скрывающую его тайную жизнь, и почувствовать силовые потоки Единого, которые своими неизъяснимыми ритмами пронизывали застывшую форму и незримо пульсирующую плоть вещества. В монашеских искусствах давно было известны способы слияния тонкого тела с ритмами, бьющимися во внешних материальных телах. Вливаясь в силовой поток первозданных стихий, отпавшими сгустками которых представала та или иная вещь, человеческий дух овладевал ими, и тогда мастера-монахи делали то, что непосвящённому казалось совершенно невероятным, — проходили сквозь стены и двери, ловили зубами пущенные в них стрелы, протыкали своё тело насквозь, словно щепки ломали мечи и копья, голыми руками разрывали доспехи и даже одолевали земную тягу. Многое из этого умел и Сфагам, особенно когда входил в образ воина Второй Ступени. Но, в отличие от других преуспевших в искусствах монахов, ему было мало самого умения — ему хотелось ПОНЯТЬ. Понять и объяснить. Он знал, что слова здесь бессильны. Бессильны и опасны, ибо способны разрушить хрупкую и уязвимую канву тончайших интуитивных вчувствований и состояний. Но Сфагам не мог примириться с существованием той стены между ним и внешним миром вещей, которая манила его своей кажущейся иллюзорностью и которая, в конечном счёте, делала его таким одиноким… «Отчего ты так беспокоишься? — спросил как-то настоятель. — Люди не могут толком объяснить НИЧЕГО из того, что они используют, и нисколько не страдают от своего неведения. Просто живут и всё… А если начнут задумываться и рассуждать — перестанут уметь и станут всё больше и больше ошибаться. В древности люди были ближе к естеству и поэтому меньше ошибались. Почти как животные…»
«Если люди живут, не сознавая, что, как и зачем они делают, и лишь чувствуя, но не понимая природу вещей, то это значит, что они сами не более чем вещи в чьих-то руках… Кто-то также использует их в своих целях, как они используют горшки или топоры. И если бы человеку не было свойственно удаляться от естества, то разве возникла бы монашеская мудрость, возвращающая его к первоначальному единству?» — так ответил тогда Сфагам. Настоятель долго молчал.
— Да, искус понимания тлеет глубоко в человеческой природе, иначе он никогда не отпал бы от Единого. Но до сих пор он действительно только тлел, и Единое не отпускало человека далеко от себя… Но ты намного дальше других отплыл от этого берега. А где он, другой берег? Видишь ли ты его?
— Я не вижу своего берега. Знаю только, что он есть и что я должен к нему плыть.
— Ты всю жизнь будешь один.
С этим Сфагам спорить не стал…
Он встал из-за стола и вышел на двор. Со стороны конюшни доносились фырканье лошадей и перекрикивания конюхов. Работники катили на кухню тележку, доверху гружённую мясом и овощами. Ночные цикады трещали по-летнему, но ветерок уже нёс настоящую осеннюю прохладу. А небо с непостижимо близкой россыпью звёзд было таким, как всегда, — тёплым и заманивающим взгляд в бездонно-бирюзовую бесконечность…
Сфагам успел среагировать и опустить голову, но избежать столкновения не удалось — какой-то человек, глядя вбок, натолкнулся на него и неловко отпрянул в сторону.
— Лутимас! Ты откуда здесь?
От неожиданности парень уронил на землю вещи, которые держал в руках перед собой, и уставился на Сфагама удивлёнными глазами, не в силах вымолвить ни слова.
— Мастер… Неужели… А мы думали, что никогда тебя не увидим!… Пойдём скорей к Ламиссе! Она тебя всё время вспоминает… Она наверху сейчас. Мы только сегодня приехали… Недавно совсем… Надо же! Всё-таки помогают нам боги!… Ты не видел нашу повозку?
— Нет.
— Она там… — Лутимас махнул рукой в дальний конец двора, — но пойдём, пойдём скорей!
Лутимас засуетился, подбирая с земли вещи, продолжая при этом задрав голову, не отрываясь смотреть на Сфагама, будто тот мог растаять или провалиться сквозь землю.
Они поднялись наверх. Ламисса стояла лицом к окну и обернулась только на звуки шагов. В первый момент на её лице отразились растерянность и испуг. Несколько раз переводила она изумлённый взгляд со Сфагама на сияющего Лутимаса. Затем, приоткрыв рот, она хотела было что-то сказать, но так и не смогла и, сделав неуверенный шаг вперёд, почти упала в объятья Сфагама. Поцелуй Ламиссы был, как и прежде, долгим и горячим. Когда объятья разжались, Лутимаса в комнате уже не было.
— Я так часто мысленно говорила с тобой, а теперь не знаю, что и сказать… — произнесла, наконец, Ламисса, продолжая неотрывно глядеть на Сфагама жадным и неверящим взглядом своих влажных светлых глаз.
— Успеем ещё поговорить… — тихо проговорил он в ответ, осторожно касаясь её головы раскрытыми ладонями. Жаркая волна, исходящая от Ламиссы, почти ударила его по рукам и, пронизав насквозь, слегка закружила голову. «Она даже не знает, какой силой владеет», — подумал Сфагам, вновь заключая Ламиссу в объятья. Лёгкая дрожь её тела поведала ему больше, чем тысячи слов о тоске её ожидания. Он не мог, а главное, не хотел сопротивляться этой силе. Когда Сфагам принёс из своей комнаты благовония и чашу для возжигания очищающих огней, он с радостью заметил, что Ламисса стала прежней — следы растерянности и неверия в происходящее исчезли с её лица и оно засветилось спокойным тихим счастьем. Они много могли сказать друг другу, и, наверное поэтому говорить не хотелось.
Эта ночь была и похожа и непохожа на ту, перед отъездом из Амтасы. Был пьянящий аромат благовоний, и лунный свет рассыпал по скромной комнатке свои изумрудные лучи. Тела и души узнавали друг друга в тончайших ощущениях соития, будто и не было долгой, наполненной терзаниями, разлуки. Но было и особое чувство у них в эту ночь. И Сфагам, и Ламисса, не говоря друг другу ни слова, твёрдо знали, что в эту ночь будет зачат ребёнок. Читая мысли друг друга, как открытую книгу, они в безмолвном восторге ловили мгновения единения, зная, что они будут недолгими.
— Жаль, что Гембры нет, — проговорила Ламисса, с трудом переводя дух.
— А где она теперь?
— Поехала тебя искать. А куда — не знаю. Да и сама она, наверное, не знает… Будет искать, пока не найдёт. Ты ей очень дорог…
— Я думаю, она меня найдёт, — сказал Сфагам с коротким вздохом.
— Завтра… завтра я всё тебе расскажу, — прошептала Ламисса, смыкая руки за головой Сфагама и мягко, но властно притягивая его к себе.
А утром настало время беседы. Завтрак принесли в комнату, и, усадив за стол рядом с собой Лутимаса, Ламисса поведала о своих приключениях. Слушая её рассказ, Сфагам погрузился в глубокую задумчивость, не спуская с Ламиссы мягкого, но немного странного взгляда — будто он видел её впервые. Его собственный рассказ был короче — о том, что происходило с ним в гробнице, он не говорил никому. Впрочем, ей и без того хватило впечатлений: слушая о небывалом поединке Сфагама с Велвиртом, она широко раскрыла свои влажные блестящие глаза, а пальцы её бездумно крошили кусочек хлеба. Лутимас тоже перестал есть и застыл в немом внимании.
Когда долгое обсуждение приключений закончилось, Лутимас отправился собирать вещи к отъезду, и Сфагам с Ламиссой вновь остались наедине.
— …И куда ты теперь? — тихо спросила она, не поднимая глаз на своего друга.
Сфагам не ответил, и Ламисса физически почувствовала, насколько напряжённым было это его молчание.
— Ты ведь не поедешь со мной в Амтасу? Хотя я бы так этого хотела… — договорила она, ещё ниже опустив голову над столом.
Сфагам вздохнул и, встав из-за стола, подошёл к окну.
— Я не хочу тебя отпускать… но и удержать тебя не смогу, — вновь заговорила Ламисса, — ты ведь всё равно не сможешь жить как все… Я знаю…
— Я бы тоже не хотел расставаться с тобой… — сказал, наконец, Сфагам, возвращаясь на середину комнаты. Любовь и сочувствие к Ламиссе нахлынули на него с такой силой, что он едва ли не готов был забыть обо всём и навсегда уехать с ней в Амтасу.
— Почему все рассказы о приключениях влюблённых заканчиваются свадьбой? И никто не пишет о том, что у них происходит дальше, — тихо спросил он будто сам себя с грустной улыбкой. — И у нас…
— Не говори… Я знаю… — остановила его Ламисса. — Если ты сейчас поедешь со мной, ты пойдёшь против своей судьбы, и ничего хорошего из этого не выйдет. И это будет и моя вина… Может быть, когда ты сделаешь главное из того, что тебе предназначено и твой дух успокоится, ты приедешь ко мне. Я буду надеяться… и растить твоего ребёнка.
— Нашего ребёнка.
— Да, нашего… — в глазах Ламиссы блеснула радость, — теперь я никогда не скажу, что судьба меня обидела! Ты обо мне не беспокойся. Ну а если… как-нибудь… У нас в Амтасе тебе будет хорошо… Тебя там уже знают… У тебя будет много учеников…
Сфагам вновь поймал себя на том, что уже почти готов бросить всё ради этой женщины. Мягкие тёплые руки Ламиссы, скользнув по лицу Сфагама, осторожно сомкнулись за его головой.
В дверь тихо постучали, и в узкую щель просунулась голова хозяйского слуги.
— Я не нашёл тебя в твоей комнате… — обратился он к Сфагаму, косясь на Ламиссу.
— Да, и что с того?
— Дело, вроде как важное… Человек там приехал… тебя ищет. По виду на монаха похож…
— Ну вот, — грустно улыбнулся Сфагам Ламиссе, — не будет у меня спокойной жизни.
— Пригласи его сюда, — сказала Ламисса слуге.
Тот кивнул и исчез.
В коридоре уже слышались торопливые шаги, а Сфагам и Ламисса ещё не прервали долгого поцелуя, и лишь когда раздался стук в дверь, они, наконец, разжали объятья.
— Брат Гвинсалт! Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть. — Удивлённо проговорил Сфагам, делая шаг навстречу вошедшему.
— Привет тебе, брат Сфагам.
Монахи, как принято, коротко поклонились друг другу.
— Я уже почти отчаялся тебя найти, — не без радости в голосе сказал гость, снимая круглую монашескую шапку и вытирая ею гладкое, с узким клинышком чёрной бородки, лицо. — Вот уже недели две гоняю в этих местах… Знаю, что ты где-то недалеко… И всё никак.
— А что за дело?
— Поручение патриарха. Он хочет видеть тебя в Братстве. У нас там такие дела… Никогда такого не было!
Гвинсалт умолк, скользнув глазами по Ламиссе.
— От этой женщины у меня секретов нет, — пояснил Сфагам.
— Да так сразу и не расскажешь… Но скажи сразу, согласен ли ты поехать со мной в Братство?
— Я обещал патриарху, что приеду в любой момент, когда он меня призовёт. А наставник не стал бы звать почём зря.
Гвинсалт просиял.
— Я тут носился туда-сюда, как сумасшедший, пока тебя искал. Мой конь должен отдохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Постоялые дворы на лесистых дорогах Сафинейи почти всегда были хороши и смотрелись привлекательно. Выстроенные из добротного дерева, они выглядели солиднее иных каменных в других провинциях. Таким был и тот, на который Сфагам попал уже поздним вечером, успев разглядеть при свете масляных факелов лишь высокие резные ворота и широкий двор с просторно раскинувшимися вокруг главного дома службами и большой конюшней. Всё было как обычно — мальчишка, бегом относящий его немногочисленные вещи в одну из верхних комнат, долгая горячая баня, изучающие взгляды вечерних посетителей ярко освещённой гостевой комнаты-харчевни и удивлённое лицо хозяина, услышавшего от человека, небрежно бросающего на стойку целых полвирга, что ужин будет состоять из одной лишь сырной лепёшки и кружки воды. Да, всё как всегда — полусонное спокойствие и скука, берущая верх над интересом… Некоторое время Сфагам неподвижно сидел, внимательно рассматривая гладко отполированные разводы древесных волокон на крышке стола и пустую глиняную кружку с капельками воды на дне. Тайная жизнь вещей всегда притягивала его своей непостижимостью. Казалось, что их застылость мнима и обманчива: стоит отвернуться, и они оживут, начав между собой разговор, неслышный и непонятный человеку. Вещь только лишь прикидывается тем, чем кажется человеку, и никто не знает о тайной жизни кружки или стола, как и об их подлинной природе. Как и человек, хранящий в памяти образы известных ему вещей, они тоже помнят тонкие образы людей, владевших ими или даже только прикасавшихся к ним… Иногда глубокая концентрация на предмете позволяла Сфагаму слегка приоткрыть завесу, скрывающую его тайную жизнь, и почувствовать силовые потоки Единого, которые своими неизъяснимыми ритмами пронизывали застывшую форму и незримо пульсирующую плоть вещества. В монашеских искусствах давно было известны способы слияния тонкого тела с ритмами, бьющимися во внешних материальных телах. Вливаясь в силовой поток первозданных стихий, отпавшими сгустками которых представала та или иная вещь, человеческий дух овладевал ими, и тогда мастера-монахи делали то, что непосвящённому казалось совершенно невероятным, — проходили сквозь стены и двери, ловили зубами пущенные в них стрелы, протыкали своё тело насквозь, словно щепки ломали мечи и копья, голыми руками разрывали доспехи и даже одолевали земную тягу. Многое из этого умел и Сфагам, особенно когда входил в образ воина Второй Ступени. Но, в отличие от других преуспевших в искусствах монахов, ему было мало самого умения — ему хотелось ПОНЯТЬ. Понять и объяснить. Он знал, что слова здесь бессильны. Бессильны и опасны, ибо способны разрушить хрупкую и уязвимую канву тончайших интуитивных вчувствований и состояний. Но Сфагам не мог примириться с существованием той стены между ним и внешним миром вещей, которая манила его своей кажущейся иллюзорностью и которая, в конечном счёте, делала его таким одиноким… «Отчего ты так беспокоишься? — спросил как-то настоятель. — Люди не могут толком объяснить НИЧЕГО из того, что они используют, и нисколько не страдают от своего неведения. Просто живут и всё… А если начнут задумываться и рассуждать — перестанут уметь и станут всё больше и больше ошибаться. В древности люди были ближе к естеству и поэтому меньше ошибались. Почти как животные…»
«Если люди живут, не сознавая, что, как и зачем они делают, и лишь чувствуя, но не понимая природу вещей, то это значит, что они сами не более чем вещи в чьих-то руках… Кто-то также использует их в своих целях, как они используют горшки или топоры. И если бы человеку не было свойственно удаляться от естества, то разве возникла бы монашеская мудрость, возвращающая его к первоначальному единству?» — так ответил тогда Сфагам. Настоятель долго молчал.
— Да, искус понимания тлеет глубоко в человеческой природе, иначе он никогда не отпал бы от Единого. Но до сих пор он действительно только тлел, и Единое не отпускало человека далеко от себя… Но ты намного дальше других отплыл от этого берега. А где он, другой берег? Видишь ли ты его?
— Я не вижу своего берега. Знаю только, что он есть и что я должен к нему плыть.
— Ты всю жизнь будешь один.
С этим Сфагам спорить не стал…
Он встал из-за стола и вышел на двор. Со стороны конюшни доносились фырканье лошадей и перекрикивания конюхов. Работники катили на кухню тележку, доверху гружённую мясом и овощами. Ночные цикады трещали по-летнему, но ветерок уже нёс настоящую осеннюю прохладу. А небо с непостижимо близкой россыпью звёзд было таким, как всегда, — тёплым и заманивающим взгляд в бездонно-бирюзовую бесконечность…
Сфагам успел среагировать и опустить голову, но избежать столкновения не удалось — какой-то человек, глядя вбок, натолкнулся на него и неловко отпрянул в сторону.
— Лутимас! Ты откуда здесь?
От неожиданности парень уронил на землю вещи, которые держал в руках перед собой, и уставился на Сфагама удивлёнными глазами, не в силах вымолвить ни слова.
— Мастер… Неужели… А мы думали, что никогда тебя не увидим!… Пойдём скорей к Ламиссе! Она тебя всё время вспоминает… Она наверху сейчас. Мы только сегодня приехали… Недавно совсем… Надо же! Всё-таки помогают нам боги!… Ты не видел нашу повозку?
— Нет.
— Она там… — Лутимас махнул рукой в дальний конец двора, — но пойдём, пойдём скорей!
Лутимас засуетился, подбирая с земли вещи, продолжая при этом задрав голову, не отрываясь смотреть на Сфагама, будто тот мог растаять или провалиться сквозь землю.
Они поднялись наверх. Ламисса стояла лицом к окну и обернулась только на звуки шагов. В первый момент на её лице отразились растерянность и испуг. Несколько раз переводила она изумлённый взгляд со Сфагама на сияющего Лутимаса. Затем, приоткрыв рот, она хотела было что-то сказать, но так и не смогла и, сделав неуверенный шаг вперёд, почти упала в объятья Сфагама. Поцелуй Ламиссы был, как и прежде, долгим и горячим. Когда объятья разжались, Лутимаса в комнате уже не было.
— Я так часто мысленно говорила с тобой, а теперь не знаю, что и сказать… — произнесла, наконец, Ламисса, продолжая неотрывно глядеть на Сфагама жадным и неверящим взглядом своих влажных светлых глаз.
— Успеем ещё поговорить… — тихо проговорил он в ответ, осторожно касаясь её головы раскрытыми ладонями. Жаркая волна, исходящая от Ламиссы, почти ударила его по рукам и, пронизав насквозь, слегка закружила голову. «Она даже не знает, какой силой владеет», — подумал Сфагам, вновь заключая Ламиссу в объятья. Лёгкая дрожь её тела поведала ему больше, чем тысячи слов о тоске её ожидания. Он не мог, а главное, не хотел сопротивляться этой силе. Когда Сфагам принёс из своей комнаты благовония и чашу для возжигания очищающих огней, он с радостью заметил, что Ламисса стала прежней — следы растерянности и неверия в происходящее исчезли с её лица и оно засветилось спокойным тихим счастьем. Они много могли сказать друг другу, и, наверное поэтому говорить не хотелось.
Эта ночь была и похожа и непохожа на ту, перед отъездом из Амтасы. Был пьянящий аромат благовоний, и лунный свет рассыпал по скромной комнатке свои изумрудные лучи. Тела и души узнавали друг друга в тончайших ощущениях соития, будто и не было долгой, наполненной терзаниями, разлуки. Но было и особое чувство у них в эту ночь. И Сфагам, и Ламисса, не говоря друг другу ни слова, твёрдо знали, что в эту ночь будет зачат ребёнок. Читая мысли друг друга, как открытую книгу, они в безмолвном восторге ловили мгновения единения, зная, что они будут недолгими.
— Жаль, что Гембры нет, — проговорила Ламисса, с трудом переводя дух.
— А где она теперь?
— Поехала тебя искать. А куда — не знаю. Да и сама она, наверное, не знает… Будет искать, пока не найдёт. Ты ей очень дорог…
— Я думаю, она меня найдёт, — сказал Сфагам с коротким вздохом.
— Завтра… завтра я всё тебе расскажу, — прошептала Ламисса, смыкая руки за головой Сфагама и мягко, но властно притягивая его к себе.
А утром настало время беседы. Завтрак принесли в комнату, и, усадив за стол рядом с собой Лутимаса, Ламисса поведала о своих приключениях. Слушая её рассказ, Сфагам погрузился в глубокую задумчивость, не спуская с Ламиссы мягкого, но немного странного взгляда — будто он видел её впервые. Его собственный рассказ был короче — о том, что происходило с ним в гробнице, он не говорил никому. Впрочем, ей и без того хватило впечатлений: слушая о небывалом поединке Сфагама с Велвиртом, она широко раскрыла свои влажные блестящие глаза, а пальцы её бездумно крошили кусочек хлеба. Лутимас тоже перестал есть и застыл в немом внимании.
Когда долгое обсуждение приключений закончилось, Лутимас отправился собирать вещи к отъезду, и Сфагам с Ламиссой вновь остались наедине.
— …И куда ты теперь? — тихо спросила она, не поднимая глаз на своего друга.
Сфагам не ответил, и Ламисса физически почувствовала, насколько напряжённым было это его молчание.
— Ты ведь не поедешь со мной в Амтасу? Хотя я бы так этого хотела… — договорила она, ещё ниже опустив голову над столом.
Сфагам вздохнул и, встав из-за стола, подошёл к окну.
— Я не хочу тебя отпускать… но и удержать тебя не смогу, — вновь заговорила Ламисса, — ты ведь всё равно не сможешь жить как все… Я знаю…
— Я бы тоже не хотел расставаться с тобой… — сказал, наконец, Сфагам, возвращаясь на середину комнаты. Любовь и сочувствие к Ламиссе нахлынули на него с такой силой, что он едва ли не готов был забыть обо всём и навсегда уехать с ней в Амтасу.
— Почему все рассказы о приключениях влюблённых заканчиваются свадьбой? И никто не пишет о том, что у них происходит дальше, — тихо спросил он будто сам себя с грустной улыбкой. — И у нас…
— Не говори… Я знаю… — остановила его Ламисса. — Если ты сейчас поедешь со мной, ты пойдёшь против своей судьбы, и ничего хорошего из этого не выйдет. И это будет и моя вина… Может быть, когда ты сделаешь главное из того, что тебе предназначено и твой дух успокоится, ты приедешь ко мне. Я буду надеяться… и растить твоего ребёнка.
— Нашего ребёнка.
— Да, нашего… — в глазах Ламиссы блеснула радость, — теперь я никогда не скажу, что судьба меня обидела! Ты обо мне не беспокойся. Ну а если… как-нибудь… У нас в Амтасе тебе будет хорошо… Тебя там уже знают… У тебя будет много учеников…
Сфагам вновь поймал себя на том, что уже почти готов бросить всё ради этой женщины. Мягкие тёплые руки Ламиссы, скользнув по лицу Сфагама, осторожно сомкнулись за его головой.
В дверь тихо постучали, и в узкую щель просунулась голова хозяйского слуги.
— Я не нашёл тебя в твоей комнате… — обратился он к Сфагаму, косясь на Ламиссу.
— Да, и что с того?
— Дело, вроде как важное… Человек там приехал… тебя ищет. По виду на монаха похож…
— Ну вот, — грустно улыбнулся Сфагам Ламиссе, — не будет у меня спокойной жизни.
— Пригласи его сюда, — сказала Ламисса слуге.
Тот кивнул и исчез.
В коридоре уже слышались торопливые шаги, а Сфагам и Ламисса ещё не прервали долгого поцелуя, и лишь когда раздался стук в дверь, они, наконец, разжали объятья.
— Брат Гвинсалт! Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть. — Удивлённо проговорил Сфагам, делая шаг навстречу вошедшему.
— Привет тебе, брат Сфагам.
Монахи, как принято, коротко поклонились друг другу.
— Я уже почти отчаялся тебя найти, — не без радости в голосе сказал гость, снимая круглую монашескую шапку и вытирая ею гладкое, с узким клинышком чёрной бородки, лицо. — Вот уже недели две гоняю в этих местах… Знаю, что ты где-то недалеко… И всё никак.
— А что за дело?
— Поручение патриарха. Он хочет видеть тебя в Братстве. У нас там такие дела… Никогда такого не было!
Гвинсалт умолк, скользнув глазами по Ламиссе.
— От этой женщины у меня секретов нет, — пояснил Сфагам.
— Да так сразу и не расскажешь… Но скажи сразу, согласен ли ты поехать со мной в Братство?
— Я обещал патриарху, что приеду в любой момент, когда он меня призовёт. А наставник не стал бы звать почём зря.
Гвинсалт просиял.
— Я тут носился туда-сюда, как сумасшедший, пока тебя искал. Мой конь должен отдохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57