Неужто осмелится поведать мужу про такое? А почему бы нет? Толковала же она только что о милых и приятных чувствах, значит, и у нее с учителем точно так – он ее голубит, она его тешит, и чувства их похожи на ощущение сытости после приятного обеда.
– И когда этодолжно подействовать? – Она поморщилась, будто выпила отраву.
– Не знаю. Может, через несколько часов, а может, и через год.
– Через год? – Она рассмеялась, – Через год я не буду помнить, как тебя зовут.
– Речку эту и берег этот запомни. А более ничего не прошу.
Надя не нашлась, что ответить. Молча протянула колпачок от бутыли и направилась к машине.
Но и возвращение в Беловодье было для Романа не особенно приятным. Когда он сгрузил на “кухне” продукты, Лена, с милой улыбкой взиравшая на гору коробок и пакетов, неожиданно повернулась к нему и впилась ногтями в щеку, как разъяренная кошка. Роман взвыл совершенно не воинственно и отступил к двери.
– Это тебе за твой коронный фокус. – Она мстительно улыбнулась.
– Я старался, чтобы все выглядело натуральным, и Стен поверил. Он поверил?
В ответ Лена стиснула зубы и беззвучно произнесла целый каскад ругательств – все, какие только знала.
– Неужели парень справился с заданием? Молодец! Нет, честно, рад и ни капли не ревную. Поздравляю вас обоих, ребята, – весело подмигнул ей Роман.
Затем вытащил из кармана флягу, плеснул на ладонь несколько капель и провел рукою по расцарапанной щеке. Красные полосы тут же исчезли.
– Разреши, детка, пожелать вам обоим счастья. – Он шагнул к Лене и поцеловал ее в лоб.
Тут же утерянная на время способность слышать чужие мысли к ней вернулась, и она даже успела уловить последнюю мысль Романа: “Как я завидую Лешке. Ему просто”.
И раздражение, и гнев мгновенно растаяли. Лена взглянула на колдуна с сочувствием.
– Кстати, хочу тебя предупредить: Надя – жена Гамаюнова.
– Я уже знаю.
– Она врет.
– Нет. Это правда.
– Может быть, она его не любит? – попыталась утешить колдуна Лена.
– Разумеется, не любит. Но это как раз не имеет значения.
Роман поднял глаза вверх, к потолку, и неожиданно хмыкнул.
– Леночка, убери поскорей натюрморт, пока другие не видели.
Лена обернулась. Под потолком, зацепившись за ржавый гвоздь, висел ее собственный лифчик. Лена вспыхнула до корней волос и спешно сдернула неуместное украшение.
– Не смущайся, с кем не бывает. Я однажды пришел на свидание и промочил ноги. Пришлось повесить носки на батарею. Уходя, я перепутал свои носки с носками мужа своей любовницы. Вот это уже неприятно.
– У него был грибок на ногах и ты заразился? – засмеялась Лена.
– Ко мне никакие болезни не пристают, да будет тебе известно, даже СПИД. Просто на следующий день разъяренный муж попытался переехать меня машиной на улице. А парень работал на “КамАЗе”. С тех пор я стараюсь не связываться с замужними женщинами.
– А как же Надя? Колдун вздохнул:
– Даже мне иногда приходится отступать от собственных принципов.
Они явились вечером. Тимофей провел их в просторную комнату Игорька. Остряков с любопытством разглядывал обстановку. Все стены комнаты были завешаны картинами – сплошь авангард, в буковых гладких рамах, по три-четыре в ряд. Зато бронзовая люстра и бра на стенах были старинными с зеленоватой благородной патиной, а кресла с изогнутыми ножками и округлыми, как женские прелести, спинками, обитые кремовым атласом, сделали бы честь любому музею.
Бабка, пришедшая с Остряковым, смотрела хмуро и неприязненно. У нее было темное худое лицо, белоснежные, сверкающие, как серебро, волосы и черные, будто насурьмленные брови. А зубы белые, ровные, но не вставные – свои, самоделанные, как у Романа. Старое зимнее пальто с облезлым воротником она снимать не стала, а лишь распахнула на груди и откинула с головы платок. За гостями Тимофей внес огромную матерчатую сумку и поставил ее на пол у входа.
– Вот, как просили, – весело объявил Остряков, потирая руки. – Доставил в лучшем виде. Знакомьтесь – Марья Севастьяновна Воробьева, потомственная колдунья. Сплетет водное ожерелье в лучшем виде.
– В самом деле? – Игорь недоверчиво поглядел на старуху.
Светлые ее глаза, узкие и чуть косо прорезанные, очень напоминали глаза того парня, что вытащил Игоря из “мерса”.
– Сплету, – пообещала Марья Севастьяновна, – но только учти: наденешь – так носить будешь до скончания века. Никто не снимет с живого, а с мертвого оно само спадет.
– Так уж и никто? – хитро прищурился Колодин.
– А коли снимет – тебе хуже станет, чем мертвецу, – пообещала старуха.
– Что ж, плети, – повелел Колодин. – Дорого берешь?
Марья Севастьяновна задумалась:
– Ты первый, кто ожерелье купить хочет. Ведь это не радость какая, не удовольствие. Ожерелье убить может.
– Сколько возьмешь? – повторил свой вопрос Колодин.
– По сотне за штуку. Сколько плести? – Старуха склонилась над принесенной сумкой и принялась выставлять на пол полиэтиленовые бутылки из-под колы, наполненные родниковой водой такой прозрачности, что она отливала голубым.
– Пустосвятовская вода, наичистейшая вода на свете, – сообщил Остряков, потирая руки.
– Мне и вот ему сплетешь. – Игорь кивнул на Тимофея.
– По одной штуке? – равнодушно спросила старуха, по-прежнему не снимая пальто, хотя в комнате было жарко.
– А что, можно и больше?
– Отчего же. Можно и больше. Других водяков чуять лучше будешь, коли трижды окольцуешься.
– Отлично. А ты выйди, в коридоре подожди, тебе при этом быть не обязательно, – кивнул он Острякову. – Ты здесь лишний.
Остряков запротестовал, но напрасно – Тимофей вмиг выпроводил его в холл.
Оставшись наедине со старухой, Колодин добавил:
– Мне одно ожерелье сплетешь, а охраннику моему – сразу три.
Тимофей спорить не решился. Старуха вытащила кухонный, остро отточенный ножик и только тогда наконец скинула пальто, но не до конца, а лишь обнажив плечо и руку. Закатав рукав старой фланелевой кофты, она четырежды провела острием ножа по дряблой бесцветной коже. Белесые борозды разошлись, но кровь не выступила. Прошептав заклинание, она стала лить в ранки воду. Несколько раз Игорь порывался спросить, что она делает, но всякий раз старуха предостерегающе поднимала палец. И он не решался нарушить царящую в комнате торжественную тишину. Волосяную основу старуха плела из своих седых длинных волос, и они, замкнув в себе водную нить, вмиг сделались разноцветными. Первому ожерелье она надела на шею Колодину, потом занялась его подручным.
– Отлично, – сказал Колодин, трогая пальцем серебряную водную нить. – И что же с ним можно делать?
– А все, что ни пожелаешь, на что силы твоей хватит. Какой талант скрытый в человеке сидит, то ожерелье и откроет, высвободит и укротить поможет, – отвечала Марья Севастьяновна. – Тут все от человека зависит. Вон сынок мой непутевый мог бы весь мир подчинить, а он сидит в Темногорске да беглых мужей бабам разыскивает. Глупец! – Она в сердцах плюнула на пол.
Игорь отсчитал старухе обещанные четыре сотни, и она, тщательно обсмотрев каждую бумажку и про каждую спросив “не фальшивая ли?”, спрятала добычу во внутренний самодельный карманчик в пальто. После чего несказанно подобрела, и теперь расспрашивать ее сделалось сплошным удовольствием. Сама Марья Севастьяновна могла многое. Исцеляла по мелочи – бородавки там или прыщи, порой и похуже заразу усмирять ей доводилось. Ну а лучше всего удавались ей наводнения, ливни, паводки и прочие напасти. Дождь могла вызывать, и сын ее теперь этим балуется иногда. А вот чего ей не передалось от предков – это бриллианты с помощью воды делать. Сказывали, бабка ее тем занималась и богато жила, трое мужей ее состояние мотали и промотать не могли, безвылазно в Монте-Карло на зеленое сукно деньги метали, проигрывались в пух и прах и через это частенько помирали. А на следующий год, глянь, новый супруг катит за границу на воды с новыми пухлыми пачками кредиток и опять все спускает, а дом Марьи Гавриловны – бабку тоже Марьей звали – краше и богаче прежнего. Было у Марьи Гавриловны два малолетних сынка: один куда-то сгинул еще в революцию, а куда – неведомо, а второй – Севастьян – в бега кинулся. Потом уже, при Советах, в детдоме воспитывался, сказывая, что не помнит, кто он и откуда. Хотя помнил все прекрасно: и бабкины наговоры, и многие ее штучки с водой, но – хитрая бестия – все это скрыл, ни словечком не обмолвился. А бабку ту в “парилке” большевички от души попарили, бриллиантики ее хотели найти, да так ничего и не нашли, кроме водички нашенской, пустосвятовской. Слышал, наверное, милый, про “парилки”, которые большевички придумали для тех, у кого золото припрятано или хотя бы предполагалось, что припрятано? Слышал, конечно. Теперь про это пишут в газетах. А в прежнее время об этом не по газетам знали, глаза у людей лопались от жара в этих самых парилках. Говорят, Марья Гавриловна там и померла, не вынесла многочасового жара, сердце остановилось. Да и как вынести, коли студеная вода – ее стихия? Водное ожерелье ее там, в жару-то, и придушило. Чем вам, скажите, не Пиковая дама двадцатых годов?
– Воду, говоришь, нашли вместо бриллиантов? – задумчиво переспросил Игорь и стиснул пальцы в замок, чтобы унять внезапную дрожь. – А принеси-ка ты нам чайку, Тимофей, – велел охраннику. – Ну и конфеток для гостьи не пожалей. Пожилые сладкое любят.
– Я не люблю, – отвечала старуха, – но конфетку, может, и съем.
Конфеток она съела три штуки – до того оказались вкусные.
– Это откуда ж такие? Из Франции наверняка.
– Как же бриллианты из воды-то получаются, – недоверчиво усмехнулся Колодин. – Бриллианты – это углерод, а вода – аш-два-о.
– Слово главное, а что под ним – не столь важно, – засмеялась старуха. – Если заклятие умело наложено – после этого хоть в лупу смотри, хоть в микроскоп, – одно увидишь: алмаз природный чистейшей воды. Слышал, милый, такое выражение?
– А если ваши бриллиантики поддельные кинуть в огонь, что будет?
– В огне они испарятся, как капли влаги. Но это не имеет значения. Кто же так бриллианты проверять станет? Однако в давние времена был, сказывают, случай. Красотка одна на бал собиралась, колье бриллиантовое достала и ну вертеть так и сяк перед зеркалом. А подле канделябр стоял с четырьмя свечами. Она колье над свечами пронесла, и бриллиантики фьюить – и испарились! Одна оправа осталась. Только я думаю, все это враки. Хорошее заклятие одну стихию от другой отделяет. И уж от жара свечи оборонит. В печке, конечно, такой водяной камешек не выдержит, ну а против свечи устоит.
– А может, ты все врешь, может, ты и сама можешь алмазы делать, а?
Старуха затряслась от смеха.
– Шутник! – Она погрозила Игорю пальцем. – Да разве я ходила бы в этом пальтишке, если бы мне подобная тайна была ведома? Или Роман мой непутевый разве бы промышлял своим дурным ремеслом? Да по нынешним временам мы, этой тайной владея, пол-России могли бы скупить.
– Верно, могли. А как, говоришь, бабку твою звали?
– Гамаюнова Марья Гавриловна. Отец всегда говорил, что фамилия у нее была подходящая для этих дел. А ему-то в детдоме простенькое прозвание дали – Кусков. Потому что он куски хлеба под подушкой прятал.
– Гамаюнова, – повторил Колодин и, помолчав, усмехнулся. – Хитрые, как я посмотрю, вы все, колдовское племя. Может, ты мне байки рассказываешь? А у самой бриллиантов полный сундук?
– Да не знаю я того заклинания. Чтобы никогда мне не напиться пустосвятовской воды.
– Ну и черт с ними, с бриллиантами! Плевать! У меня у самого денег хватает! Только что из того? В моей беде от денег никакого толка! Эх, если бы помогла ты мне, Марья Севастьяновна! – воскликнул Игорь с искренним отчаянием в голосе.
– Так я ж тебе ожерелье сделала, это разве не помощь?
– Мало этого. У меня враг есть. Смертный. Тоже ожерелье носит. Он моим другом прикинулся, к невесте моей прокрался и изнасиловал.
– Мерзавец!
– Его ожерелье неуязвимым делает, и никак мне с ним не посчитаться. Алексей Стеновский его имя. Может, слышала, он одно время в Темногорске жил.
– Стеновский… Имя какое-то знакомое.
– Он отца своего недавно убил, – подсказал Игорь.
– Давай я тебе меч сделаю. Меч – это я запросто. Сейчас прямо и могу. Трехдневный. Дольше и не бывает.
– Меч? Какой меч? Да на кой мне черт твой меч?
– Водяной. Разит не хуже стального. Три дня будет меч. А к исходу третьего дня с закатом расплавится.
– Ну и к чему мне этот меч сдался? Я что, рубиться с врагами пойду?
– Меч тот может водную нить перерубить. Ничто не может, ни одна сталь, а водяной меч может. А коли ты на человеке водную нить перерубишь, то он навеки твоим рабом сделается. И умрет вместе с тобой. То есть, конечно, может и раньше помереть, но никак не позже. Навек ваши жизни будут связаны. Потому как у вас будет одно ожерелье на двоих. Так ты со своим врагом сладишь и за девушку свою отомстишь.
– Это уже интересно, – засмеялся Игорь. – А тебе, бабуля, цены нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60