Посмотрев на кровавые рубцы, киакдан спросил:
— И много на тебе таких отметин?
— Да, — коротко ответила Пакс.
— По всему телу?
— Да, — повторила она.
— И с того времени, как ты их заработала, прошло уже более полугода?
В ответ Пакс только кивнула.
— Значит, так и не заживают. — Киакдан покачал головой. — Без какой-то колдовской отравы, причем весьма сильной, здесь не обошлось. Скажи, а они хоть немножко у тебя подживали?
— Иногда… иногда они бледнеют, — тихо ответила Пакс. — На неделю, дней на десять. Мне кажется, что они уже начинают заживать, а потом — все сначала. В первый раз они побледнели всего-то на день. Потом эти периоды стали дольше, но по-настоящему они так и не заживают.
— Понятно, понятно. А кто-нибудь из эльфов пытался лечить тебя?
— Да, тот, кто вернулся с нами. Он предположил, что здесь использованы заклинания вроде тех, которые эльфы применяют, замедляя или ускоряя рост растений.
— Действительно, похоже на то. И надо же было додуматься применить такое благое волшебство для такого страшного дела. Вот только одного не понимаю: зачем им нужно было это временное облегчение твоих страданий?
Пакс почувствовала себя как еж, который только и мечтает свернуться в колючий клубок. Говорить на эту тему оказалось еще тяжелее, чем она предполагала.
— Ну… они это делали для того, чтобы я могла сражаться.
— Сражаться? — переспросил киакдан и замолчал. Видя, что Пакс не собирается ничего больше рассказывать, он продолжил за нее:
— Значит, участвовать в бою тебе приходилось в таком состоянии, с едва затянувшимися ранами. А теперь ты и сражаться не можешь — это тоже их рук дело?
— Нет, — выдавила из себя Пакс и снова замолчала. Киакдан вздохнул.
— Попробую-ка я заняться одним из этих рубцов, — сказал он. — Учти, может быть больно.
Он взял ее за руки. Через мгновение одна рука Пакс онемела от холода, а вторая разогрелась, будто в лихорадке. Ощущение было странное и неприятное. Пакс бросила взгляд на лицо колдуна. Он ушел в себя и, казалось, ничего не замечал вокруг. Неожиданно от запястья до плеча Пакс пробежала волна такой острой боли, что она, не выдержав, застонала. Бросив взгляд на запястье, она увидела, что шрам потемнел сильнее, чем раньше. Затем боль прошла, и взгляд киакдана снова сфокусировался на лице Пакс.
— А ведь эльф был прав, — сказал он. — Эти заколдованные раны полумерами не залечишь. Пытался он лечить тебя целиком?
— Он сказал, что его сил и знаний не хватит на это. У него были друзья, которые смогли бы попытаться, но…
— Понятно. Паксенаррион, учти: лечение будет трудным и долгим. Мне надо вывести из твоих ран весь колдовской яд. Если сможешь потерпеть боль еще немного, то твое тело наберется сил для истинного лечения. Потерпишь?
Пакс не без труда улыбнулась.
— После стольких-то месяцев — почему ж не потерпеть? Какое-то подобие улыбки появилось и на лице колдуна.
— Вот и хорошо. А теперь давай дальше. Перейдем к тому, из-за чего ты была готова расстаться с жизнью. Что еще с тобой сделали?
— Что, рассказывать прямо сейчас? Обязательно?
— Я думаю, время пришло. Это лечение потребует огромных сил от нас обоих. Мне нужно знать все о тебе, все, что с тобой не так, какие резервы остались в твоей душе и в твоем теле. Мы не должны упускать ничего.
Тут киакдан встал и как ни в чем не бывало начал убирать со стола. Пакс по-прежнему сидела неподвижно и молча следила за ним. Сметя со стола крошки и высыпав их на подоконник подлетевшим птицам, киакдан обернулся к ней и сказал:
— Может быть, тебе будет легче поговорить вне стен дома? Давай прогуляемся по лесу.
Целый час они. шли по роще молча, и лишь затем Пакс заговорила. Она повела рассказ с самого начала, со своих первых дней в Фин-Пенире. Когда они вернулись к жилищу колдуна, солнце стояло уже высоко. Но именно сейчас, в яркий теплый полдень, стало особенно заметно, каким холодным сумрачным местом была поляна, примыкавшая к дому. Пакс невольно сбилась, потеряла нить рассказа, а затем и вовсе замолчала. Киакдан не торопил ее. Лишь журчание родника нарушало тишину на поляне, до тех пор пока Пакс, собравшись с мыслями, не продолжила свой рассказ:
— Я не могла ничего, не могла даже произнести имени Геда, не могла обратиться к нему с мольбой о помощи. Это я запомнила. Сначала я пыталась… точно-точно, я помню, как пыталась молиться, а затем… мне было не произнести, не вспомнить его имени. И мне приходилось сражаться. Стоило мне очнуться, как они окружали меня со всех сторон, и я должна была вступать в бой.
Пакс рассказала все, что помнила: о поединках на арене, об ужасном гигантском пауке, пожиравшем побежденных ею противников.
— А потом… потом я ничего не помню. Те, кто пришел за мной и спас меня, рассказали, что на мне были заколдованные доспехи, а шею сжимал обруч — символ поклонения Ачрии.
— Кто разыскал тебя?
— Другие члены нашего отряда: Амберрион, Феллис и остальные. Всех я и не помню. Я помню только, как очнулась и обнаружила, что иду вместе с остальными по тропе в каком-то каньоне к крепости Луапа. Эта огромная крепость спрятана глубоко в горах и наполовину вырыта в пещерах.
Перед мысленным взором Пакс снова предстал каменный мост между передовым фортом и главной стеной крепости. Она продолжала рассказ о том, что было с ней уже после возвращения в Фин-Пенир: о том, как Верховный Маршал сказала ей, что злое колдовство киакномов слишком глубоко впиталось в ее душу; и ей ничего не оставалось делать, как согласиться с этим. В какой-то момент Пакс заметила, что ее всю трясет. Тут же и колдун прервал ее рассказ, сказав:
— Пойдем-ка в дом. Пора ужинать, уже поздно. Солнце действительно уже опустилось за верхушки деревьев. Пакс очень боялась оставаться одна, но еще больше боялась признаться в этом. К ее удивлению, киакдан не стал уходить, а лишь принес хлеб и сыр. Поели они молча. Колдун, казалось, думал о чем-то своем. После ужина он в первый раз за все эти дни зажег огонь в очаге и сел поближе к пламени.
— Продолжай, — сказал он, — только не торопись. Что по этому поводу сказала тебе Верховный Маршал, почему она решила, что Гед не стал защищать тебя?
— Почему — она не объяснила, — ответила Пакс на первый вопрос. — Я так думаю, она решила, что я слишком недавно стала последовательницей Геда и была чересчур уязвима как кандидат в его паладины. Говорят, что души таких, как я, слишком открыты злу. По ее словам, эти бесконечные тренировки и бесчисленные поединки открыли злу путь к моему разуму. Избавиться от него было возможно, но… — Пакс замолчала, посмотрела на огонь и, не отводя взгляда от языков пламени, продолжала:
— Она сказала, что зло проникло слишком близко к тому… к тому, что делает меня солдатом, и уничтожить это зло было бы равносильно тому, чтобы уничтожить самое важное, что есть во мне.
— И что же это такое, по ее мнению?
— Моя смелость, — одними губами едва слышно произнесла Пакс. И даже сквозь шепот можно было расслышать, каких усилий стоило ей выговорить это слово.
Киакдан что-то пробурчал себе под нос, а затем молча подтащил несколько поленьев к очагу и подбросил их в огонь. Сноп искр взметнулся к дымоходу. Вновь усевшись поудобнее, колдун заметил:
— А теперь, значит, боец из тебя никудышный. И как ты думаешь, почему так получилось?
— Я знаю это наверняка, — сказала Пакс, опустив взгляд себе под ноги.
— И почему же? Не потому ли, что ты узнала, что такое страх? Разве раньше ты ничего не боялась? Мне показалось, когда мы впервые встретились, ты испугалась меня. А разве ты не испугалась заклинаний волшебника Зинтиса? Ты же сама рассказывала мне об этом.
— Раньше я умела противостоять своему страху, справляться с ним, и я всегда могла сражаться. Честно говоря, страшно мне бывало не слишком-то часто.
— А теперь, получается, ты не можешь побороть страх, — бесстрастным голосом, не одобряя и не осуждая ее, заметил киакдан.
— Да. Тогда, только-только набравшись сил, я попыталась преодолеть поселившийся во мне ужас, но я боялась всего, боялась даже вида собственных доспехов. Оружие, резкие звуки, лица окружающих — меня пугало все. Потом я немного окрепла, но по-прежнему мне было страшно даже выходить из своей комнаты. Верховный Маршал сказала, что такое иногда происходит с ранеными, так что, взяв в первый раз меч в руки и почувствовав его чужим, я даже не очень расстроилась. Поначалу. Но затем… — Пакс поморщилась, вспомнив, как впервые после болезни решила попрактиковаться с оружием. — Это была самая обыкновенная тренировка, — сказала она. — Все знали, что я еще не оправилась после ранения, и никто не стал бы работать со мной в полную силу, но я… у меня ничего не получилось. Стоило партнеру направить оружие в мою сторону, как я застыла на месте. А потом… потом меня затрясло от страха, и я вообще уронила меч. Я даже не смогла сесть верхом на лошадь. Вы же знаете, как я люблю лошадей… — Она бросила взгляд на киакдана. Тот кивнул. — Моя собственная лошадь, та, вороная, — я не смогла сесть на нее. Не смогла. Она почувствовала мой страх, стала пятиться, брыкаться, и я поймала себя на том, что думаю лишь о том, как силен может быть удар ее копыта. Все решили, что мне нужно помочь, и предложили для начала сесть на спокойного маленького пони. Я взобралась в седло, будто первый раз в жизни, и стоило этой лошадке сделать несколько шагов, как я рухнула на землю.
— Итак, ты ушла от них. Или тебя выгнали? Пакс покачала головой.
— Нет. Они были великодушны. Верховный Маршал предложила мне остаться с ними или попытаться начать жизнь торговца или ремесленника — как я захочу. Меня бы научили всему, чему нужно, дали бы возможность встать на ноги. Но вы же знаете, что Гед — это покровитель воинов. И вряд ли было бы логично навязывать ему купца или ремесленника. А наш герцог… — Тут ее голос снова задрожал.
— Он был там? Пакс взяла себя в руки и сказала:
— Да. Герцог Пелан приехал за мной, когда… когда ему сообщили, что я… Он сказал, что возьмет меня опять к себе, что я буду капитаном, но… я знала: они были правы. Со мной что-то случилось. И они поступили правильно. Я и сейчас так думаю. Герцог вынужден был согласиться, когда узнал, что со мной. Он дал мне…
— Тот перстень, который ты оставила в чаше для подношений, — вздохнув, сказал киакдан. — Твой герцог — интересный человек. Он не особо жалует последователей Геда, еще меньше любит маршалов и откровенно недолюбливает Верховного Маршала, и несмотря на это… Наверное, он очень тебя ценит.
— Уже нет, — сокрушенно сказала Пакс.
— Между прочим, перстень он тебе вручил уже после того, как все это случилось. Так что, Пакс, не умаляй достоинств своего командира. — Колдун вновь поворошил угли в очаге и продолжал:
— Однажды я его видел: давно это было. Я еще тогда задумался, что это за человек. Потом, конечно, я о нем слышал — в основном те слухи, которые доступны всем. В основном…
— А почему он так не любит последователей Геда? — спросила Пакс.
Киакдан покачал головой.
— Это не та история, которую мне стоит рассказывать. До меня она дошла не то что через третьи, а через сто тридцать третьи руки и, скорее всего, обросла слишком большим количеством ненужных и ложных подробностей. Возможно, когда-нибудь он сам тебе все расскажет. Я… это вряд ли. Ты думаешь, что никогда к нему не вернешься? Ерунда. По крайней мере, этикет и законы чести требуют, чтобы ты заглянула к нему и выразила свою благодарность.
— Но…
— Придется, Пакс, придется. Вне зависимости от того, суждено ли тебе когда-нибудь обнажать свой меч под знаменами герцога, ты не имеешь права оставлять его в неведении относительно того, жива ты или нет. Не сегодня, не завтра, но рано или поздно ты должна будешь отправиться к герцогу и засвидетельствовать ему свое почтение. И когда настанет время, ты поймешь, что я был прав.
Пакс ничего не сказала. Она и представить себе не могла, что вернется к герцогу, не победив свой страх. Предстать перед командиром, перед боевыми товарищами, не обретя мужества, не вернув способность участвовать в бою, — это было для нее невозможно.
— А теперь, девочка, — сказал колдун, — расскажи-ка мне с самого начала, подробно, как ты почувствовала, что твое мужество покинуло тебя? Как ты смогла это понять?
Пакс на некоторое время задумалась, решая, как получше описать свои чувства. Начала она действительно издалека:
— Как-то раз, когда герцог впервые появился у нас на тренировке, он выбрал меня в качестве напарника, и я почувствовала в этом учебном бою какую-то особую энергию. Герцог словно заразил меня чем-то. Когда потом Сиджер, наш учитель фехтования, встал в пару со мной, я ощутила, как эта энергия начинает закипать во мне. Возбуждение, восторг — я даже не знаю, как это описать, но мне хотелось сражаться, хотелось наносить удары, обманывать противника. Хотелось победить. Когда он охладил мой пыл ловким ударом, мне было больно, но только больно — и все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
— И много на тебе таких отметин?
— Да, — коротко ответила Пакс.
— По всему телу?
— Да, — повторила она.
— И с того времени, как ты их заработала, прошло уже более полугода?
В ответ Пакс только кивнула.
— Значит, так и не заживают. — Киакдан покачал головой. — Без какой-то колдовской отравы, причем весьма сильной, здесь не обошлось. Скажи, а они хоть немножко у тебя подживали?
— Иногда… иногда они бледнеют, — тихо ответила Пакс. — На неделю, дней на десять. Мне кажется, что они уже начинают заживать, а потом — все сначала. В первый раз они побледнели всего-то на день. Потом эти периоды стали дольше, но по-настоящему они так и не заживают.
— Понятно, понятно. А кто-нибудь из эльфов пытался лечить тебя?
— Да, тот, кто вернулся с нами. Он предположил, что здесь использованы заклинания вроде тех, которые эльфы применяют, замедляя или ускоряя рост растений.
— Действительно, похоже на то. И надо же было додуматься применить такое благое волшебство для такого страшного дела. Вот только одного не понимаю: зачем им нужно было это временное облегчение твоих страданий?
Пакс почувствовала себя как еж, который только и мечтает свернуться в колючий клубок. Говорить на эту тему оказалось еще тяжелее, чем она предполагала.
— Ну… они это делали для того, чтобы я могла сражаться.
— Сражаться? — переспросил киакдан и замолчал. Видя, что Пакс не собирается ничего больше рассказывать, он продолжил за нее:
— Значит, участвовать в бою тебе приходилось в таком состоянии, с едва затянувшимися ранами. А теперь ты и сражаться не можешь — это тоже их рук дело?
— Нет, — выдавила из себя Пакс и снова замолчала. Киакдан вздохнул.
— Попробую-ка я заняться одним из этих рубцов, — сказал он. — Учти, может быть больно.
Он взял ее за руки. Через мгновение одна рука Пакс онемела от холода, а вторая разогрелась, будто в лихорадке. Ощущение было странное и неприятное. Пакс бросила взгляд на лицо колдуна. Он ушел в себя и, казалось, ничего не замечал вокруг. Неожиданно от запястья до плеча Пакс пробежала волна такой острой боли, что она, не выдержав, застонала. Бросив взгляд на запястье, она увидела, что шрам потемнел сильнее, чем раньше. Затем боль прошла, и взгляд киакдана снова сфокусировался на лице Пакс.
— А ведь эльф был прав, — сказал он. — Эти заколдованные раны полумерами не залечишь. Пытался он лечить тебя целиком?
— Он сказал, что его сил и знаний не хватит на это. У него были друзья, которые смогли бы попытаться, но…
— Понятно. Паксенаррион, учти: лечение будет трудным и долгим. Мне надо вывести из твоих ран весь колдовской яд. Если сможешь потерпеть боль еще немного, то твое тело наберется сил для истинного лечения. Потерпишь?
Пакс не без труда улыбнулась.
— После стольких-то месяцев — почему ж не потерпеть? Какое-то подобие улыбки появилось и на лице колдуна.
— Вот и хорошо. А теперь давай дальше. Перейдем к тому, из-за чего ты была готова расстаться с жизнью. Что еще с тобой сделали?
— Что, рассказывать прямо сейчас? Обязательно?
— Я думаю, время пришло. Это лечение потребует огромных сил от нас обоих. Мне нужно знать все о тебе, все, что с тобой не так, какие резервы остались в твоей душе и в твоем теле. Мы не должны упускать ничего.
Тут киакдан встал и как ни в чем не бывало начал убирать со стола. Пакс по-прежнему сидела неподвижно и молча следила за ним. Сметя со стола крошки и высыпав их на подоконник подлетевшим птицам, киакдан обернулся к ней и сказал:
— Может быть, тебе будет легче поговорить вне стен дома? Давай прогуляемся по лесу.
Целый час они. шли по роще молча, и лишь затем Пакс заговорила. Она повела рассказ с самого начала, со своих первых дней в Фин-Пенире. Когда они вернулись к жилищу колдуна, солнце стояло уже высоко. Но именно сейчас, в яркий теплый полдень, стало особенно заметно, каким холодным сумрачным местом была поляна, примыкавшая к дому. Пакс невольно сбилась, потеряла нить рассказа, а затем и вовсе замолчала. Киакдан не торопил ее. Лишь журчание родника нарушало тишину на поляне, до тех пор пока Пакс, собравшись с мыслями, не продолжила свой рассказ:
— Я не могла ничего, не могла даже произнести имени Геда, не могла обратиться к нему с мольбой о помощи. Это я запомнила. Сначала я пыталась… точно-точно, я помню, как пыталась молиться, а затем… мне было не произнести, не вспомнить его имени. И мне приходилось сражаться. Стоило мне очнуться, как они окружали меня со всех сторон, и я должна была вступать в бой.
Пакс рассказала все, что помнила: о поединках на арене, об ужасном гигантском пауке, пожиравшем побежденных ею противников.
— А потом… потом я ничего не помню. Те, кто пришел за мной и спас меня, рассказали, что на мне были заколдованные доспехи, а шею сжимал обруч — символ поклонения Ачрии.
— Кто разыскал тебя?
— Другие члены нашего отряда: Амберрион, Феллис и остальные. Всех я и не помню. Я помню только, как очнулась и обнаружила, что иду вместе с остальными по тропе в каком-то каньоне к крепости Луапа. Эта огромная крепость спрятана глубоко в горах и наполовину вырыта в пещерах.
Перед мысленным взором Пакс снова предстал каменный мост между передовым фортом и главной стеной крепости. Она продолжала рассказ о том, что было с ней уже после возвращения в Фин-Пенир: о том, как Верховный Маршал сказала ей, что злое колдовство киакномов слишком глубоко впиталось в ее душу; и ей ничего не оставалось делать, как согласиться с этим. В какой-то момент Пакс заметила, что ее всю трясет. Тут же и колдун прервал ее рассказ, сказав:
— Пойдем-ка в дом. Пора ужинать, уже поздно. Солнце действительно уже опустилось за верхушки деревьев. Пакс очень боялась оставаться одна, но еще больше боялась признаться в этом. К ее удивлению, киакдан не стал уходить, а лишь принес хлеб и сыр. Поели они молча. Колдун, казалось, думал о чем-то своем. После ужина он в первый раз за все эти дни зажег огонь в очаге и сел поближе к пламени.
— Продолжай, — сказал он, — только не торопись. Что по этому поводу сказала тебе Верховный Маршал, почему она решила, что Гед не стал защищать тебя?
— Почему — она не объяснила, — ответила Пакс на первый вопрос. — Я так думаю, она решила, что я слишком недавно стала последовательницей Геда и была чересчур уязвима как кандидат в его паладины. Говорят, что души таких, как я, слишком открыты злу. По ее словам, эти бесконечные тренировки и бесчисленные поединки открыли злу путь к моему разуму. Избавиться от него было возможно, но… — Пакс замолчала, посмотрела на огонь и, не отводя взгляда от языков пламени, продолжала:
— Она сказала, что зло проникло слишком близко к тому… к тому, что делает меня солдатом, и уничтожить это зло было бы равносильно тому, чтобы уничтожить самое важное, что есть во мне.
— И что же это такое, по ее мнению?
— Моя смелость, — одними губами едва слышно произнесла Пакс. И даже сквозь шепот можно было расслышать, каких усилий стоило ей выговорить это слово.
Киакдан что-то пробурчал себе под нос, а затем молча подтащил несколько поленьев к очагу и подбросил их в огонь. Сноп искр взметнулся к дымоходу. Вновь усевшись поудобнее, колдун заметил:
— А теперь, значит, боец из тебя никудышный. И как ты думаешь, почему так получилось?
— Я знаю это наверняка, — сказала Пакс, опустив взгляд себе под ноги.
— И почему же? Не потому ли, что ты узнала, что такое страх? Разве раньше ты ничего не боялась? Мне показалось, когда мы впервые встретились, ты испугалась меня. А разве ты не испугалась заклинаний волшебника Зинтиса? Ты же сама рассказывала мне об этом.
— Раньше я умела противостоять своему страху, справляться с ним, и я всегда могла сражаться. Честно говоря, страшно мне бывало не слишком-то часто.
— А теперь, получается, ты не можешь побороть страх, — бесстрастным голосом, не одобряя и не осуждая ее, заметил киакдан.
— Да. Тогда, только-только набравшись сил, я попыталась преодолеть поселившийся во мне ужас, но я боялась всего, боялась даже вида собственных доспехов. Оружие, резкие звуки, лица окружающих — меня пугало все. Потом я немного окрепла, но по-прежнему мне было страшно даже выходить из своей комнаты. Верховный Маршал сказала, что такое иногда происходит с ранеными, так что, взяв в первый раз меч в руки и почувствовав его чужим, я даже не очень расстроилась. Поначалу. Но затем… — Пакс поморщилась, вспомнив, как впервые после болезни решила попрактиковаться с оружием. — Это была самая обыкновенная тренировка, — сказала она. — Все знали, что я еще не оправилась после ранения, и никто не стал бы работать со мной в полную силу, но я… у меня ничего не получилось. Стоило партнеру направить оружие в мою сторону, как я застыла на месте. А потом… потом меня затрясло от страха, и я вообще уронила меч. Я даже не смогла сесть верхом на лошадь. Вы же знаете, как я люблю лошадей… — Она бросила взгляд на киакдана. Тот кивнул. — Моя собственная лошадь, та, вороная, — я не смогла сесть на нее. Не смогла. Она почувствовала мой страх, стала пятиться, брыкаться, и я поймала себя на том, что думаю лишь о том, как силен может быть удар ее копыта. Все решили, что мне нужно помочь, и предложили для начала сесть на спокойного маленького пони. Я взобралась в седло, будто первый раз в жизни, и стоило этой лошадке сделать несколько шагов, как я рухнула на землю.
— Итак, ты ушла от них. Или тебя выгнали? Пакс покачала головой.
— Нет. Они были великодушны. Верховный Маршал предложила мне остаться с ними или попытаться начать жизнь торговца или ремесленника — как я захочу. Меня бы научили всему, чему нужно, дали бы возможность встать на ноги. Но вы же знаете, что Гед — это покровитель воинов. И вряд ли было бы логично навязывать ему купца или ремесленника. А наш герцог… — Тут ее голос снова задрожал.
— Он был там? Пакс взяла себя в руки и сказала:
— Да. Герцог Пелан приехал за мной, когда… когда ему сообщили, что я… Он сказал, что возьмет меня опять к себе, что я буду капитаном, но… я знала: они были правы. Со мной что-то случилось. И они поступили правильно. Я и сейчас так думаю. Герцог вынужден был согласиться, когда узнал, что со мной. Он дал мне…
— Тот перстень, который ты оставила в чаше для подношений, — вздохнув, сказал киакдан. — Твой герцог — интересный человек. Он не особо жалует последователей Геда, еще меньше любит маршалов и откровенно недолюбливает Верховного Маршала, и несмотря на это… Наверное, он очень тебя ценит.
— Уже нет, — сокрушенно сказала Пакс.
— Между прочим, перстень он тебе вручил уже после того, как все это случилось. Так что, Пакс, не умаляй достоинств своего командира. — Колдун вновь поворошил угли в очаге и продолжал:
— Однажды я его видел: давно это было. Я еще тогда задумался, что это за человек. Потом, конечно, я о нем слышал — в основном те слухи, которые доступны всем. В основном…
— А почему он так не любит последователей Геда? — спросила Пакс.
Киакдан покачал головой.
— Это не та история, которую мне стоит рассказывать. До меня она дошла не то что через третьи, а через сто тридцать третьи руки и, скорее всего, обросла слишком большим количеством ненужных и ложных подробностей. Возможно, когда-нибудь он сам тебе все расскажет. Я… это вряд ли. Ты думаешь, что никогда к нему не вернешься? Ерунда. По крайней мере, этикет и законы чести требуют, чтобы ты заглянула к нему и выразила свою благодарность.
— Но…
— Придется, Пакс, придется. Вне зависимости от того, суждено ли тебе когда-нибудь обнажать свой меч под знаменами герцога, ты не имеешь права оставлять его в неведении относительно того, жива ты или нет. Не сегодня, не завтра, но рано или поздно ты должна будешь отправиться к герцогу и засвидетельствовать ему свое почтение. И когда настанет время, ты поймешь, что я был прав.
Пакс ничего не сказала. Она и представить себе не могла, что вернется к герцогу, не победив свой страх. Предстать перед командиром, перед боевыми товарищами, не обретя мужества, не вернув способность участвовать в бою, — это было для нее невозможно.
— А теперь, девочка, — сказал колдун, — расскажи-ка мне с самого начала, подробно, как ты почувствовала, что твое мужество покинуло тебя? Как ты смогла это понять?
Пакс на некоторое время задумалась, решая, как получше описать свои чувства. Начала она действительно издалека:
— Как-то раз, когда герцог впервые появился у нас на тренировке, он выбрал меня в качестве напарника, и я почувствовала в этом учебном бою какую-то особую энергию. Герцог словно заразил меня чем-то. Когда потом Сиджер, наш учитель фехтования, встал в пару со мной, я ощутила, как эта энергия начинает закипать во мне. Возбуждение, восторг — я даже не знаю, как это описать, но мне хотелось сражаться, хотелось наносить удары, обманывать противника. Хотелось победить. Когда он охладил мой пыл ловким ударом, мне было больно, но только больно — и все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117