Талию, которую Перрин мог бы обхватить ладонями, безжалостно стягивал серебристый поясок.
– О да! – прошептал он. Испуг его пожирал сам себя, желая слиться с речами бесподобной в нежнейшем согласии. На самом деле к славе Перрин всегда был равнодушен. Но лишь услышал слова темноокой – в нем тотчас возгорелось паническое честолюбие. – То есть… – Тут снова зашебуршало у него в затылке. – Нет! – Шепот пропал лишь на мгновение, и юноша уже согласился было. Почти согласился. Он приложил ладонь ко лбу, наткнулся на златоукрашенный шлем. Снял его. – Я… Миледи, я, наверное, не ищу славы, не хочу искать ее…
– Не хочешь?! – Она рассмеялась. – Какой мужчина с горячим сердцем не желает славы! Но ты будешь восславлен так, словно ты протрубил в Рог Валир!
– Не хочу, – твердил простак Перрин, не обращая внимания на тот кусочек себя самого, который не уставал повторять воину, что он лжет. Рог Валир! Рог протрубил – и неистовство атаки! Смерть подле. его плеча, и она же ждет впереди. Его возлюбленная. Его разрушительница. – Нет! Я простой кузнец! – выкрикнул Перрин.
Нежнейшая из дам ответила ему жалостливой усмешкой.
– Но не слишком ли это забавно – желать для себя такой ничтожной малости? Не слушай того, кто мешает тебе исполнять веления судьбы! Каждый хочет одного – унизить тебя, растоптать. Уничтожить. Но борение с собственным предназначением не приведет тебя к победе. Зачем вместо славы ты избираешь боль? Разве тебе не по нраву, чтобы имя твое стояло наравне с именами героев из легенд?
– Я вовсе не герой…
– Ты и половины о себе не ведаешь! О том, кем можешь стать. Подойди же ко мне, мы разделим сей кубок, разделим судьбу и славу! – И в руке у нее явился сияющий кубок, полный вина, алого, точно кровь. – Пей! Он хмуро взирал на чашу. Ему словно вспоминалось нечто забытое. В затылок ему стало вгрызаться кровожадное ворчание.
– Нет! – Он бился с рокотом, не желая слушать. – Нет!
– Выпей же! – Дама поднесла золотой край чаши к его губам.
Но почему блеск, узора ослепляет золотом? Он должен сверкать иным металлом… Каким? Вспомнить ему кто-то не давал. Рокот и ревностный зов в затылке донимали Перрина, распинали его память.
– Нет! – промолвил Перрин. – Нет!
И бросил в сторону свой златокованый шлем.
– Я и вправду кузнец, а не рубака! Я всего лишь… – Голос метался в сознании его, бился, чтобы Перрин его услышал. Но воитель обхватил голову руками, зажал себе уши. Зов и шепот в голове Перрина стали невыносимо гулкими. – Я – че-ло-век! – кричал он.
Темнота обвила его непроницаемой пеленой, а голос ее продолжал нашептывать Перрину:
– Тут вечно ночь, и сны приходят ко всем людям. И к тебе, мой дикарь, тем более. И всегда, всегда в твоих снах буду я…
Наступила тишина.
Перрин опустил руки. Вновь он был облачен в свои куртку и штаны, прочные и ладно скроенные, безо всяких украшений. Одежда под стать кузнецу или другому селянину. Но не о наряде своем размышлял Перрин.
Стоял он сейчас на каменных плитах моста с низкими перилами. Крутой аркой мост соединял две широкие башни с огороженными вершинами. Боевые башни поднимались из пропастей столь глубоких, что дна их не видел и дальнозоркий Перрин. Непонятно откуда струился слабый свет. Глядя направо и налево, вверх и вниз, воин– кузнец видел все новые и новые мосты, шпили и неогражденные переходы. Хитросплетенью строений будто бы и конца не было. И, что всего хуже, некоторые скаты взлетали, взбирались ввысь к тем уплощенным шпилям, что царили прямо над теми, откуда эти самые переходы и брали начало. И будто бы отовсюду одновременно раздавался звон капающей воды. Перрин чувствовал, что продрог.
Уловив краем глаза неясный сдвиг в отдалении, воин мигом укрыл себя за гранитными перилами. Показывать себя врагу опасно! Но откуда же он знал, что в сем сплетении лабиринтов царствуют его враги? Да, враги, да, ясно!
Перрин чуть выглянул над перилами, пытаясь заметить, кто к нему спешит. По кромке отдаленной стены проплывало мерцающее пятно света. Еще не зная точно, он был уже уверен: это женщина. Дама в белом наряде. Она кого-то искала…
На мосту, немного ниже того места, где таился Перрин, совсем близко к переходу, по коему бежала женщина, вдруг появился мужчина. Высокий, темноволосый, с осанкой воина. Серебро, блиставшее в черных его волосах, придавало ему внушительности, как бы украшая весьма кстати и кафтан его, темно-зеленый, густо обшитый золотою листвой. Пояс его и кошель на поясе так же блистали золоченым узором, а ножны кинжала мерцали драгоценными камнями, к тому же голенища его сапог были обрамлены золотящейся окантовкой. Откуда он взялся?
Столь же внезапно на противоположную сторону того самого моста ступил другой человек. По напыщенным рукавам его красного жакета сбегали черные полоски, а воротник и манжеты сверкали белоснежными кружевами. Изящные сапоги франта, роскошно украшенные серебром, как бы желали скрыть под узорами всю кожу. Щеголь был не столь высок ростом, как тот, с кем собирался он повстречаться на мосту, но притом более коренаст, а волосы его, плотно собранные, светились еще белее, нежели кружева. Он уже не был юношей. И шел вперед, ступая с такой же надменной мощью, какой обладал муж славный, спешивший ему навстречу.
Они приближались друг к другу с недоверчивой неторопливостью. Точно двое торговцев конями, каждый из которых догадывается, что другой мечтает всучить ему кобылу хромую да цену заломить покруче, подумалось Перрину.
Но вот они встретились и вступили в беседу. Навострив уши, Перрин сумел расслышать лишь гортанный говор да всплески эха. Затем двое столкнувшихся на мосту стали хмуро одаривать друг друга огневыми взорами. Попахивало уже и возможной потасовкой. Ни один из участников свидания другому не доверял. Пожалуй, можно было решить, что оба питают ненависть к противостоящей стороне. Взглянув наверх, Перрин попытался разыскать своим зорким взглядом белую даму. Ее нигде не было. А когда он снова посмотрел вниз, на мост встречи, к двум спорщикам подходил некто третий, как будто известный и памятный Перрину. Видный собой господин, уже средних лет, облаченный в бархат угольно-черного цвета и белые кружева. Постоялый двор! – вспомнилось Перрину. И перед встречей нашей нечто.. нечто такое… Воину чудилось, что память напоминает ему о чем-то весьма давнем. Но вдаваться в подробности прошлого она не желала.
В минуту сию, в присутствии вновь прибывшего, двое спорщиков на мосту подступили один к другому, вступая, вероятно, в союз, ни для кого из них не желательный. Третий выкрикивал поучения и потрясал кулаками, а двое смущенно отворачивались, чтобы не встретиться с ним взглядами. Каждый из двоих союзников ненавидел второго, но страх перед свидетелем их союза был сильнее всех чувств.
Глаза, подумал Перрин. Что же такого странного а его глазах?..
Высокорослый господин, весь темный, вновь повел спор с двумя своими знакомыми. Вначале он вещал неспешно, достойно, но вскоре начал спешить и яриться. Вдруг к доводам его присоединил свой голос беловолосый, явно разушая только что заключенный союз с другом– врагом. Все трое принялись орать друг на друга что было мочи. Однако наконец господин в черном бархате руками своими как будто развел свару и выбросил злобу прочь. И всех троих в мгновение ока объял и спрятал в себе разрастающийся шар полыхающего огня. Обхватив свою недоумевающую голову руками, Перрин схоронился за гранитной стеной парапета, свернулся там, подвластный лишь ветру, что толкал его, рвал одежду и был столь же горяч, как живое пламя. Зажмурившись, воин все же видел его, пламя, пожирающее весь мир, пронзающее бытие. Взбесившийся ураган проникал сквозь все тело Перрина, воин-кузнец чуял в себе его пламенеющий гул, неземную тягу, звериную пустоту его голода и безумное устремленье сеять повсюду лишь пепел. Перрин закричал, в крике пытаясь обрести опору и зная, что ничего не добьется. Но вот, будто бы улучив мгновение меж редкими ударами сердца, буря сникла. На самом деле! Вздох назад самум рвался пожрать строптивца, но воин вдохнул воздух – и жар охладел, настал покой. Слышалось лишь эхо водопада…
Собираясь с силами, Перрин поднялся и оправил куртку. Одежда его не хранила следов боя со шквалом, на коже не было ни ран, ни ожогов. В памяти воина еще завывало и гремело пламя, и забыть о случившемся Перрин был не в силах. Но помнила минувшие минуты только память, а не тело бойца. Он снова выглянул из-за перил. От моста, на котором встретились два кичливых скандалиста, осталось лишь несколько оплавленных плит справа да столько же камней слева. О присутствии союзников-врагов не напомнило более ничто.
Тут Перрину тронули затылок какие-то иголочки, как бы заставляя его взглянуть повыше. Прямо над воином-кузнецом, только чуть правее, на мосту, глядя на Перрина, внюхивался в воздух матерый волчина.
– Нет! – И Перрин бросился вдоль перил моста. – Прочь, сон! Ты ночной кошмар! Я желаю проснуться!
Он бежал, не чуя ног, взор затуманился. Замельтешили размытые цветные пятна. В ушах у него что-то зажужжало, потом стихло, умолкло совсем, и пляска пятен прекратилась, перед глазами все стало устойчивым.
Перрин знал, что находится во сне, несомненном и бесспорном, с самого первого мига. Ему казалось, что сны иные, посещавшие его ранее, также хранятся в затененных углах его памяти, но уж нынешний сон ему известен. В какие-то предыдущие ночи он уже ступал по этим камням и хоть ничего и не понимал, но знал одно – все это сон. На сей раз осознание того, что это видение – сон, не изменило ровным счетом ничего.
Над головой его, на высоте шагов в пятьдесят, куполом сводился потолок, а вокруг богатыря возвышались гигантские колонны, вытесанные из красного камня. Обхватить кроваво-красную колонну руками Перрин не сумел бы даже вместе с не менее рослым товарищем. Пол зала был вымощен широкими плитами бледно-серого камня, столь же нерушимо-твердого, как и неохватные колонны, но вытертого до блеска бесчисленными стопами, поколения за поколениями проходившими по серым плитам.
Под куполом зала холодно-жарко блистала необоримая сила-причина, причина, приводившая сюда тех, чьи стопы и отполировали плиты зала. Меч, парящий в воздухе стоя, обращенный вниз рукоятью, будто невесомый, ожидал, казалось, того, кто легко дотянется до рукояти и возьмет его. Сияющий меч чуть заметно поворачивался вокруг своей оси, словно повинуясь какому-то дуновению воздуха. Однако меч сей был не совсем мечом, сработанный из стекла или хрусталя, ибо клинок его, рукоять и крестовина гарды впивали в свои точеные грани весь свет мира и тут же рассекали сияние на тысячи хладных огней.
Приблизившись к манящему оружию, Перрин протянул к нему руку, словно тысячу раз его ладонь уже обнимала великолепную сию рукоять. Она горела у него перед глазами, руку лишь протянуть. Но в футе от сверкающего меча пальцы наткнулись в пустом воздухе будто на камень. Перрин как будто этого ожидал. Юноша сделал вторую попытку – с тем же успехом он мог бы проталкиваться сквозь стену. В футе от Перрина меч совершал свой медлительный, свой блистательный вальс замороженного огня, но парил он все равно что по ту сторону океана.
Калландор. Прошептал ли сам Перрин – или слово вонзилось ему в затылок? Настойчиво доносилось будто отовсюду. Калландор. Кто владеет мною, тот повелевает судьбой! Возьми меня, и свершим последний путь!
Перрин, ошарашенный, отступил на шаг. Этот шепот никогда не звучал прежде. В точности такое же видение являлось ему подряд уже четыре раза до нынешней ночи – он помнил это даже сейчас, во сне! Но впервые сегодня ночью в нем прорезалась перемена.
Испорченные идут!
Донесся иной шепот. Перрин понял, откуда пришла весть, и вздрогнул, будто Мурддраал схватил его за плечо Из-за колонн выступил горный волк, лохматый, серый с сединой, в холке его рост достигал человеческого сердца. Волк не отрываясь смотрел на человека глазами такими же золотистыми, как у Перрина. Искаженные идут!
– Нет! – проскрипел Перрин. – Прочь! Не впущу вас! Ни за что!
Из последних сил человек пробил себе тропу из видений сна в явь жизни и вскочил с кровати, один в своей хижине, и все еще били его волны страха, и дрожь от холода, и вспышки гнева.
– Не впущу! – продолжали шептать его губы. Испорченные идут! Мысль сия ясно полыхала у него в голове, но мысль эта была не Перрина. Они уже близко, брат!
ГЛАВА 5. Ожившие кошмары
Схватив боевую секиру, Перрин выбежал из дома босой, в одном белье, ибо холод уже не был ему врагом. Луна окунала тучи в молочно-белое сиянье. Взор Перрина ясно, как днем, различал скользящие меж дерев тени, обступающие лагерь, ростом иные из них казались не менее чем Лойал, но уродливые их лица давно обратились в звериные морды, украшенные клювами, а у иных оставались полулюдские физиономии, рогатые, увенчанные пушистыми гребнями, и рядом с ними прокрадывались к человеческому жилью зверолюди с копытами или когтями вместо сапог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
– О да! – прошептал он. Испуг его пожирал сам себя, желая слиться с речами бесподобной в нежнейшем согласии. На самом деле к славе Перрин всегда был равнодушен. Но лишь услышал слова темноокой – в нем тотчас возгорелось паническое честолюбие. – То есть… – Тут снова зашебуршало у него в затылке. – Нет! – Шепот пропал лишь на мгновение, и юноша уже согласился было. Почти согласился. Он приложил ладонь ко лбу, наткнулся на златоукрашенный шлем. Снял его. – Я… Миледи, я, наверное, не ищу славы, не хочу искать ее…
– Не хочешь?! – Она рассмеялась. – Какой мужчина с горячим сердцем не желает славы! Но ты будешь восславлен так, словно ты протрубил в Рог Валир!
– Не хочу, – твердил простак Перрин, не обращая внимания на тот кусочек себя самого, который не уставал повторять воину, что он лжет. Рог Валир! Рог протрубил – и неистовство атаки! Смерть подле. его плеча, и она же ждет впереди. Его возлюбленная. Его разрушительница. – Нет! Я простой кузнец! – выкрикнул Перрин.
Нежнейшая из дам ответила ему жалостливой усмешкой.
– Но не слишком ли это забавно – желать для себя такой ничтожной малости? Не слушай того, кто мешает тебе исполнять веления судьбы! Каждый хочет одного – унизить тебя, растоптать. Уничтожить. Но борение с собственным предназначением не приведет тебя к победе. Зачем вместо славы ты избираешь боль? Разве тебе не по нраву, чтобы имя твое стояло наравне с именами героев из легенд?
– Я вовсе не герой…
– Ты и половины о себе не ведаешь! О том, кем можешь стать. Подойди же ко мне, мы разделим сей кубок, разделим судьбу и славу! – И в руке у нее явился сияющий кубок, полный вина, алого, точно кровь. – Пей! Он хмуро взирал на чашу. Ему словно вспоминалось нечто забытое. В затылок ему стало вгрызаться кровожадное ворчание.
– Нет! – Он бился с рокотом, не желая слушать. – Нет!
– Выпей же! – Дама поднесла золотой край чаши к его губам.
Но почему блеск, узора ослепляет золотом? Он должен сверкать иным металлом… Каким? Вспомнить ему кто-то не давал. Рокот и ревностный зов в затылке донимали Перрина, распинали его память.
– Нет! – промолвил Перрин. – Нет!
И бросил в сторону свой златокованый шлем.
– Я и вправду кузнец, а не рубака! Я всего лишь… – Голос метался в сознании его, бился, чтобы Перрин его услышал. Но воитель обхватил голову руками, зажал себе уши. Зов и шепот в голове Перрина стали невыносимо гулкими. – Я – че-ло-век! – кричал он.
Темнота обвила его непроницаемой пеленой, а голос ее продолжал нашептывать Перрину:
– Тут вечно ночь, и сны приходят ко всем людям. И к тебе, мой дикарь, тем более. И всегда, всегда в твоих снах буду я…
Наступила тишина.
Перрин опустил руки. Вновь он был облачен в свои куртку и штаны, прочные и ладно скроенные, безо всяких украшений. Одежда под стать кузнецу или другому селянину. Но не о наряде своем размышлял Перрин.
Стоял он сейчас на каменных плитах моста с низкими перилами. Крутой аркой мост соединял две широкие башни с огороженными вершинами. Боевые башни поднимались из пропастей столь глубоких, что дна их не видел и дальнозоркий Перрин. Непонятно откуда струился слабый свет. Глядя направо и налево, вверх и вниз, воин– кузнец видел все новые и новые мосты, шпили и неогражденные переходы. Хитросплетенью строений будто бы и конца не было. И, что всего хуже, некоторые скаты взлетали, взбирались ввысь к тем уплощенным шпилям, что царили прямо над теми, откуда эти самые переходы и брали начало. И будто бы отовсюду одновременно раздавался звон капающей воды. Перрин чувствовал, что продрог.
Уловив краем глаза неясный сдвиг в отдалении, воин мигом укрыл себя за гранитными перилами. Показывать себя врагу опасно! Но откуда же он знал, что в сем сплетении лабиринтов царствуют его враги? Да, враги, да, ясно!
Перрин чуть выглянул над перилами, пытаясь заметить, кто к нему спешит. По кромке отдаленной стены проплывало мерцающее пятно света. Еще не зная точно, он был уже уверен: это женщина. Дама в белом наряде. Она кого-то искала…
На мосту, немного ниже того места, где таился Перрин, совсем близко к переходу, по коему бежала женщина, вдруг появился мужчина. Высокий, темноволосый, с осанкой воина. Серебро, блиставшее в черных его волосах, придавало ему внушительности, как бы украшая весьма кстати и кафтан его, темно-зеленый, густо обшитый золотою листвой. Пояс его и кошель на поясе так же блистали золоченым узором, а ножны кинжала мерцали драгоценными камнями, к тому же голенища его сапог были обрамлены золотящейся окантовкой. Откуда он взялся?
Столь же внезапно на противоположную сторону того самого моста ступил другой человек. По напыщенным рукавам его красного жакета сбегали черные полоски, а воротник и манжеты сверкали белоснежными кружевами. Изящные сапоги франта, роскошно украшенные серебром, как бы желали скрыть под узорами всю кожу. Щеголь был не столь высок ростом, как тот, с кем собирался он повстречаться на мосту, но притом более коренаст, а волосы его, плотно собранные, светились еще белее, нежели кружева. Он уже не был юношей. И шел вперед, ступая с такой же надменной мощью, какой обладал муж славный, спешивший ему навстречу.
Они приближались друг к другу с недоверчивой неторопливостью. Точно двое торговцев конями, каждый из которых догадывается, что другой мечтает всучить ему кобылу хромую да цену заломить покруче, подумалось Перрину.
Но вот они встретились и вступили в беседу. Навострив уши, Перрин сумел расслышать лишь гортанный говор да всплески эха. Затем двое столкнувшихся на мосту стали хмуро одаривать друг друга огневыми взорами. Попахивало уже и возможной потасовкой. Ни один из участников свидания другому не доверял. Пожалуй, можно было решить, что оба питают ненависть к противостоящей стороне. Взглянув наверх, Перрин попытался разыскать своим зорким взглядом белую даму. Ее нигде не было. А когда он снова посмотрел вниз, на мост встречи, к двум спорщикам подходил некто третий, как будто известный и памятный Перрину. Видный собой господин, уже средних лет, облаченный в бархат угольно-черного цвета и белые кружева. Постоялый двор! – вспомнилось Перрину. И перед встречей нашей нечто.. нечто такое… Воину чудилось, что память напоминает ему о чем-то весьма давнем. Но вдаваться в подробности прошлого она не желала.
В минуту сию, в присутствии вновь прибывшего, двое спорщиков на мосту подступили один к другому, вступая, вероятно, в союз, ни для кого из них не желательный. Третий выкрикивал поучения и потрясал кулаками, а двое смущенно отворачивались, чтобы не встретиться с ним взглядами. Каждый из двоих союзников ненавидел второго, но страх перед свидетелем их союза был сильнее всех чувств.
Глаза, подумал Перрин. Что же такого странного а его глазах?..
Высокорослый господин, весь темный, вновь повел спор с двумя своими знакомыми. Вначале он вещал неспешно, достойно, но вскоре начал спешить и яриться. Вдруг к доводам его присоединил свой голос беловолосый, явно разушая только что заключенный союз с другом– врагом. Все трое принялись орать друг на друга что было мочи. Однако наконец господин в черном бархате руками своими как будто развел свару и выбросил злобу прочь. И всех троих в мгновение ока объял и спрятал в себе разрастающийся шар полыхающего огня. Обхватив свою недоумевающую голову руками, Перрин схоронился за гранитной стеной парапета, свернулся там, подвластный лишь ветру, что толкал его, рвал одежду и был столь же горяч, как живое пламя. Зажмурившись, воин все же видел его, пламя, пожирающее весь мир, пронзающее бытие. Взбесившийся ураган проникал сквозь все тело Перрина, воин-кузнец чуял в себе его пламенеющий гул, неземную тягу, звериную пустоту его голода и безумное устремленье сеять повсюду лишь пепел. Перрин закричал, в крике пытаясь обрести опору и зная, что ничего не добьется. Но вот, будто бы улучив мгновение меж редкими ударами сердца, буря сникла. На самом деле! Вздох назад самум рвался пожрать строптивца, но воин вдохнул воздух – и жар охладел, настал покой. Слышалось лишь эхо водопада…
Собираясь с силами, Перрин поднялся и оправил куртку. Одежда его не хранила следов боя со шквалом, на коже не было ни ран, ни ожогов. В памяти воина еще завывало и гремело пламя, и забыть о случившемся Перрин был не в силах. Но помнила минувшие минуты только память, а не тело бойца. Он снова выглянул из-за перил. От моста, на котором встретились два кичливых скандалиста, осталось лишь несколько оплавленных плит справа да столько же камней слева. О присутствии союзников-врагов не напомнило более ничто.
Тут Перрину тронули затылок какие-то иголочки, как бы заставляя его взглянуть повыше. Прямо над воином-кузнецом, только чуть правее, на мосту, глядя на Перрина, внюхивался в воздух матерый волчина.
– Нет! – И Перрин бросился вдоль перил моста. – Прочь, сон! Ты ночной кошмар! Я желаю проснуться!
Он бежал, не чуя ног, взор затуманился. Замельтешили размытые цветные пятна. В ушах у него что-то зажужжало, потом стихло, умолкло совсем, и пляска пятен прекратилась, перед глазами все стало устойчивым.
Перрин знал, что находится во сне, несомненном и бесспорном, с самого первого мига. Ему казалось, что сны иные, посещавшие его ранее, также хранятся в затененных углах его памяти, но уж нынешний сон ему известен. В какие-то предыдущие ночи он уже ступал по этим камням и хоть ничего и не понимал, но знал одно – все это сон. На сей раз осознание того, что это видение – сон, не изменило ровным счетом ничего.
Над головой его, на высоте шагов в пятьдесят, куполом сводился потолок, а вокруг богатыря возвышались гигантские колонны, вытесанные из красного камня. Обхватить кроваво-красную колонну руками Перрин не сумел бы даже вместе с не менее рослым товарищем. Пол зала был вымощен широкими плитами бледно-серого камня, столь же нерушимо-твердого, как и неохватные колонны, но вытертого до блеска бесчисленными стопами, поколения за поколениями проходившими по серым плитам.
Под куполом зала холодно-жарко блистала необоримая сила-причина, причина, приводившая сюда тех, чьи стопы и отполировали плиты зала. Меч, парящий в воздухе стоя, обращенный вниз рукоятью, будто невесомый, ожидал, казалось, того, кто легко дотянется до рукояти и возьмет его. Сияющий меч чуть заметно поворачивался вокруг своей оси, словно повинуясь какому-то дуновению воздуха. Однако меч сей был не совсем мечом, сработанный из стекла или хрусталя, ибо клинок его, рукоять и крестовина гарды впивали в свои точеные грани весь свет мира и тут же рассекали сияние на тысячи хладных огней.
Приблизившись к манящему оружию, Перрин протянул к нему руку, словно тысячу раз его ладонь уже обнимала великолепную сию рукоять. Она горела у него перед глазами, руку лишь протянуть. Но в футе от сверкающего меча пальцы наткнулись в пустом воздухе будто на камень. Перрин как будто этого ожидал. Юноша сделал вторую попытку – с тем же успехом он мог бы проталкиваться сквозь стену. В футе от Перрина меч совершал свой медлительный, свой блистательный вальс замороженного огня, но парил он все равно что по ту сторону океана.
Калландор. Прошептал ли сам Перрин – или слово вонзилось ему в затылок? Настойчиво доносилось будто отовсюду. Калландор. Кто владеет мною, тот повелевает судьбой! Возьми меня, и свершим последний путь!
Перрин, ошарашенный, отступил на шаг. Этот шепот никогда не звучал прежде. В точности такое же видение являлось ему подряд уже четыре раза до нынешней ночи – он помнил это даже сейчас, во сне! Но впервые сегодня ночью в нем прорезалась перемена.
Испорченные идут!
Донесся иной шепот. Перрин понял, откуда пришла весть, и вздрогнул, будто Мурддраал схватил его за плечо Из-за колонн выступил горный волк, лохматый, серый с сединой, в холке его рост достигал человеческого сердца. Волк не отрываясь смотрел на человека глазами такими же золотистыми, как у Перрина. Искаженные идут!
– Нет! – проскрипел Перрин. – Прочь! Не впущу вас! Ни за что!
Из последних сил человек пробил себе тропу из видений сна в явь жизни и вскочил с кровати, один в своей хижине, и все еще били его волны страха, и дрожь от холода, и вспышки гнева.
– Не впущу! – продолжали шептать его губы. Испорченные идут! Мысль сия ясно полыхала у него в голове, но мысль эта была не Перрина. Они уже близко, брат!
ГЛАВА 5. Ожившие кошмары
Схватив боевую секиру, Перрин выбежал из дома босой, в одном белье, ибо холод уже не был ему врагом. Луна окунала тучи в молочно-белое сиянье. Взор Перрина ясно, как днем, различал скользящие меж дерев тени, обступающие лагерь, ростом иные из них казались не менее чем Лойал, но уродливые их лица давно обратились в звериные морды, украшенные клювами, а у иных оставались полулюдские физиономии, рогатые, увенчанные пушистыми гребнями, и рядом с ними прокрадывались к человеческому жилью зверолюди с копытами или когтями вместо сапог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124