— Еле живого подобрал в Курмышском овраге, замерзал уже. Хорошо добрые люди рядом оказались, помогли мне, чем-то растёрли бедолагу, спасли от смерти…
Но проникнуть внутрь обители прохожему не позволили. Из-за стены выскочило несколько человек, среди которых Рыжий приметил двоих отличающихся стройностью тела и отсутствием брюха. Именно таких вот дюжих монахов, вроде тех, что мутили воду в Свищево, он и разыскивал всё это время.
Оттеснив от повозки, монахи вытолкали гостя обратно.
— Обожди здесь, мирянин, — вполне учтиво сказал один из них.
Поворчав для приличия, дескать, нехорошо доброго человека на мороз выставлять, Рыжий принялся утаптывать снег возле ворот. Прыгал, да по сторонам не забывал поглядывать.
Наскоро осмотрев стены, он понял, что скрытно приглядывать за логовом викария не получится. Во-первых, вокруг простирался обширный пустырь, где всякого постороннего человека тотчас заметили бы. Во-вторых, монастырь оказался слишком большим. В нём обитало такое количество братии, что поди, разберись какие из монахов его. Вот те двое, пожалуй. Но как их отследишь?
Замёрзнуть Рыжий не успел. Ворота вновь отворились и совсем другие (вполне себе толстые) монахи вернули повозку и лошадь с благодарностью за проявленную о собрате заботу. Толком рассмотреть двор ему так и не удалось.
— Ничего, — возвращаясь в город, буркнул Рыжий под нос. — Ещё разглядим.
* * *
Алексию, второму человеку в иерархии московской митрополии, было под пятьдесят. То есть, по меркам современников, викарий пребывал в возрасте наилучшем для государственных и церковных дел. В том самом, когда опыт уравновешивает стремления и порывы, но который ещё не грозит обернуться старческим слабоумием.
Просторный хитон скрывал стройное мускулистое тело. Но за обыденной внешностью всё одно угадывался человек незаурядных способностей. И не только физической силы или ловкости, но ума, хитрости, коварства, умения принимать решения и добиваться их выполнения. Тому, кто встречался с Алексием, хватало один раз ощутить на себе его взгляд, чтобы понять это.
Простая одежда не несла каких-либо регалий, подчёркивающих высокую должность. Из всех знаков только золотой перстень с печатью указывал на принадлежность владельца к сильным мира сего. Однако викарий не нуждался в регалиях, его власть и без того не ставилась под сомнение.
Келья, больше походившая на палату князя или боярина, была, тем не менее, обставлена скромно. Ничего лишнего, никаких украшений или предметов роскоши, только то, что необходимо для жизни или работы. Небольшая кровать, укрытая в нише и завешенная грубой тканиной, крепкий стол с семиглавым подсвечником, несколько стульев и множество сундуков, ларцов, коробов, большей частью предназначенных для хранения книг, грамот и писем. В келье всегда было тихо — от всех прочих монастырских строений её отделял маленький закрытый дворик с уютным садиком. Здесь легко работалось.
* * *
В миру Алексия звали Семёном. Он родился в богатой боярской семье, бежавшей из-под власти литовского князя и нашедшей в Москве приют и достойное место при дворе. Настолько возвысился род Бяконтов на новом месте, что крестил мальчика сам великий князь Иван Данилович, прозванный Калитой. Потому, в отличие от родителя, Семён с детства не ведал нужды или притеснений, и ждало его если не безоблачное будущее, то уж во всяком случае, и не прозябание. Он неплохо владел мечом, лихо управлялся с лошадью, нравился женщинам и легко мог бы стать, подобно отцу и братьям, полководцем или думным боярином, приближённым великого князя.
Но больше чем войну и женщин любил юноша природу и одиночество. Родись он в мужицкой семье быть ему ведуном. Иногда он даже жалел об этом, не зная, впрочем, по-настоящему тягот сельского жителя. Старшие пожимали плечами, считая семёновы увлечение детской забавой. Позволяли часто отлучаться в лес одному, ибо знали, что не пропадёт мальчишка. С возрастом, эти его походы стали принимать за чудачество, насторожились, но было поздно. Как-то раз, насладившись лесными голосами и расставив силки на птиц, Семён заснул. И явился ему бесплотный дух
«Алексий! — сказал он Семёну. — Что напрасно трудишься? Ты будешь ловить людей, а не птиц».
Может быть, дух ошибся, и вместо неведомого Алексия явился к боярскому сыну. Может, иная какая путаница вышла. Так или иначе, молодой человек принял новое имя, посчитав себя крестником самого бога. И с тех пор его помыслы и стремления претерпели резкое изменение. Он стал думать только о власти, стал буквально одержим ею.
Да, — размышлял бывало Алексий, — властолюбие это грех. Не такой большой, конечно, как, к примеру, чревоугодие, а всё же грех. Но, видимо, богу он понадобился именно таким вот, с грехом пополам.
Алексий недолго думал. Через несколько дней, к большому изумлению семьи, он ушёл в монастырь. Будучи отпрыском известного и влиятельного рода, он выбрал не простую обитель.
Богоявленский монастырь, хоть и не числился первейшим, но влияние на московские дела оказывал немалое. Его и посчитал Алексий удобным для осуществления своего призвания.
Восхождение на вершину церковной иерархии проходило отнюдь не молниеносно. Долгих двадцать лет провёл он в жесточайших обетах и молитвах, изумляя рвением даже наставников. И, наконец, был отмечен митрополитом, и поставлен заведовать церковным судом и расправой в звании митрополичьего наместника, сиречь, викария.
Вот тут-то он и развернулся в полную силу. Судебные дела и в особенности расправы — это не просто власть, это власть соизмеримая с властью самого митрополита, а то и великого князя, если, конечно, уметь пользоваться положением. А Алексий умел. Многие не самые слабые люди попали к нему в зависимость, стали верными слугами. Долгие годы плёл он свою паутину, охватывая всё больше и больше приходов, городов, княжеств. А скоро его доносчики появились за пределами русских земель — в Сарае, в Константинополе, в Кёнигсберге…
* * *
За стеной послышался гулкий шум шагов, затем в дверь постучали. Узнав архидьякона Василия, Алексий позволил войти. Василий, кроме того, что занимал должность судебного печатника, был его поверенным во всяческих тайных делах. В своё время викарий не только спас священника от серьезного наказания за растрату монастырской казны, но и приблизил к себе. Своим нынешним положением, тот целиком был обязан Алексию, почему и служил ему, словно верный пес.
Архидьякон раболепно склонился перед хозяином, попросил позволения начать доклад. Взмахом руки, Алексий разрешил говорить. Дел скопилось немного. Опытный викарий быстро выносил решения, оставляя на суд митрополита лишь самые сложные случаи. Василий, внимая викарию, делал заметки на вощанице.
Заслушав доклад печатника, Алексий потянулся к кувшину. Разбавил вино водой и сделал несколько мелких глотков, обдумывая новости. Итак, судя по донесениям, увеличилось число прорицателей и юродивых, что ходят по городам и баламутят народ небылицами про конец света или скорые перемены во власти. Такие волны мрачных предсказаний случались и раньше, и в них одних не было ничего особенного. В остальном же, всё остается по-прежнему.
Пока, по-прежнему, — поправил себя Алексий и спросил:
— Как там Хлыст?
— Ещё не оправился, — отозвался Василий. — Лежит. Горячка спала, но слаб ещё.
— Кого-то вместо него в Старицу посылать надо, — Алексий задумался.
— Пахомия, — предложил печатник.
— Нет, — Алексий качнул головой. — Для Пахомия у меня особое дело есть. Позовёшь позже, сам с ним переговорю. А в Старицу пусть Кантарь съездит. Но только обходным путём пусть добирается. Хватит нам потерь напрасных нести.
Алексий поморщился.
— В Мещере шестерых положили, — с досадой припомнил он. — За одного щенка, слишком дорого вышло.
— Есть у меня мысль одна… — робко начал печатник.
— Говори.
— Шайку привлечь для мелких поручений. Встречался я тут недавно с лихим народцем. Воры из них аховые получились, но небольшие дела осилят. Да и не жалко такого добра, даже если пропадут где.
— Хм. Пожалуй, — Алексий потеребил ухо. — Ты вот что. Подумай мысль эту и мне потом доложи. Может, и сгодятся твои разбойники. Ну, всё, ступай.
Евлампий едва успел отпрянуть от двери и втиснуться в узкую щель между кельей и стеной двора, как мимо просеменил печатник. Монах утёр пот и вздохнул. Нелегко ему давалась сия работёнка. Не годился чернец в лазутчики.
А в келье восстановилась тишина. Викарий не имел привычки говорить сам с собой. Думал он молча и тревожными были думы его. Слишком много всего навалилось.
До этого вроде бы всё шло как надо. Власть церкви, а вместе с ней, его собственная власть, постепенно крепли, земли понемногу собирались под властью Москвы. И уже не за горами казалось время, когда при поддержке ордынцев можно будет покончить с новгородской волей, а затем выступить против братьев Гедеминовичей.
Но всё пошло наперекосяк. На Рязани умер князь Василий Александрович, и молодой Олег тут же принялся восстанавливать былое величие своего государства, укрепляя дружину и города. Никакого почтения к Москве новый князь не испытывал, а митрополию терпел лишь до времени. Вне всякого сомнения, он будет мстить. За отца, за предков погубленных не без участия московских князей. Пока мал Олег для серьёзной мести, но советчики, бояре, да родичи с самого младенчества наверняка заразили его подобными помыслами.
Это бы ладно. В конце концов, Рязань если и встанет против Москвы то не завтра, и можно успеть что-нибудь предпринять. Но вот, словно старый чёрт из болота, выскочил суздальский князь Константин Васильевич. Откуда ни возьмись, на пустом и диком месте, возникло новое мощное государство со столицей в Новгороде Низовском. Прельщённый свободой повалил туда народ валом. Торговля за год поднялась такая, что Москве и за десять лет не поднять. Силён князь и мудр, ничего не скажешь. На Москву таких давно не садилось. А самое неприятное, что имеет Константин гораздо больше прав на владимирский стол, чем московские и тверские дома. И хорошо, что пока не пытался он эти права заявить. Не поручился бы Алексий, что кому-то удастся обуздать старого князя. Тот вообще не признавал над собой ни Москвы, ни Владимира, ни даже орды. А стало быть, уже третье русское государство, бросает вызов степным царевичам, а вместе с ними и верховенству Москвы. И самое неприятное, что и Новгород, и Литва, и теперь Нижний, весьма деятельно друг с другом сносятся.
Не стоит забывать и о Твери, которая ненавидит Москву больше прочих соперников, за убийства великих князей и бесчинства в своих городах. И пока нет там сильного князя, а значит, передышка вышла, но кто знает, надолго ли?
Влияние Москвы, а вместе с ней московской митрополии, резко сокращалось. Епископы и архиепископы в большинстве земель назначались князьями или вечевыми сходами. И митрополии, чтобы сохранить лицо, приходилось утверждать их задним числом. Ольгерд (этого личного врага их рода, Алексий никогда не называл Александром), владея Киевом и вовсе, который уже год, добивался постановки своего митрополита. И находились среди православных иерархов в далёкой Византии такие, кто прислушивался к доводам отступника.
Другая союзная сила — орда уже не так шустра, как прежде. Москве всё больше приходилось рассчитывать на собственные силы. А для этого нужен ей сильный князь, способный отрешится от родственных уз, от народных чаяний, во имя укрепления власти. Семён же, хоть и написал на печати «великий князь всея Руси», дальше войны с новгородцами за выплату дани не помышлял.
Ко всему прочему в это непростое время у власти находится митрополит, который не способен не то, что противостоять, но даже просто разобраться в назревающих событиях. Конечно, Феогност был человеком отважным. Он без страха защищал права церкви перед самим Джанибеком, находясь в ордынском плену под угрозой смерти. Но с тех пор старик сильно сдал, и силы понемногу оставляют его. Он по-прежнему мудр и в вопросах веры разбирается куда лучше других. Но сейчас насущными были совсем другие вопросы, совсем других качеств требовали они от главы митрополии. А время уходит. Если Константин заключит союз с Ольгердом и Новгородской землей, если тем паче к союзу примкнёт Олег, то дни Москвы и верховенства церкви, можно считать сочтёнными.
Что может он, скромный викарий, предпринять? Власти в его руках сосредоточилось за последние годы немало. Но Феогност не решается этой властью воспользоваться. Действовать в обход митрополита? Опасно. Ждать пока его сменит другой? Опасно вдвойне. Византия при смерти. Империя готова рухнуть в любой миг, словно прогнившее дерево от лёгкого ветерка. И тогда московская митрополия останется один на один со своими многочисленными врагами.
Он решил начать с Мещеры. Замысел прост и изящен — врубиться клином промеж вражеских земель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Но проникнуть внутрь обители прохожему не позволили. Из-за стены выскочило несколько человек, среди которых Рыжий приметил двоих отличающихся стройностью тела и отсутствием брюха. Именно таких вот дюжих монахов, вроде тех, что мутили воду в Свищево, он и разыскивал всё это время.
Оттеснив от повозки, монахи вытолкали гостя обратно.
— Обожди здесь, мирянин, — вполне учтиво сказал один из них.
Поворчав для приличия, дескать, нехорошо доброго человека на мороз выставлять, Рыжий принялся утаптывать снег возле ворот. Прыгал, да по сторонам не забывал поглядывать.
Наскоро осмотрев стены, он понял, что скрытно приглядывать за логовом викария не получится. Во-первых, вокруг простирался обширный пустырь, где всякого постороннего человека тотчас заметили бы. Во-вторых, монастырь оказался слишком большим. В нём обитало такое количество братии, что поди, разберись какие из монахов его. Вот те двое, пожалуй. Но как их отследишь?
Замёрзнуть Рыжий не успел. Ворота вновь отворились и совсем другие (вполне себе толстые) монахи вернули повозку и лошадь с благодарностью за проявленную о собрате заботу. Толком рассмотреть двор ему так и не удалось.
— Ничего, — возвращаясь в город, буркнул Рыжий под нос. — Ещё разглядим.
* * *
Алексию, второму человеку в иерархии московской митрополии, было под пятьдесят. То есть, по меркам современников, викарий пребывал в возрасте наилучшем для государственных и церковных дел. В том самом, когда опыт уравновешивает стремления и порывы, но который ещё не грозит обернуться старческим слабоумием.
Просторный хитон скрывал стройное мускулистое тело. Но за обыденной внешностью всё одно угадывался человек незаурядных способностей. И не только физической силы или ловкости, но ума, хитрости, коварства, умения принимать решения и добиваться их выполнения. Тому, кто встречался с Алексием, хватало один раз ощутить на себе его взгляд, чтобы понять это.
Простая одежда не несла каких-либо регалий, подчёркивающих высокую должность. Из всех знаков только золотой перстень с печатью указывал на принадлежность владельца к сильным мира сего. Однако викарий не нуждался в регалиях, его власть и без того не ставилась под сомнение.
Келья, больше походившая на палату князя или боярина, была, тем не менее, обставлена скромно. Ничего лишнего, никаких украшений или предметов роскоши, только то, что необходимо для жизни или работы. Небольшая кровать, укрытая в нише и завешенная грубой тканиной, крепкий стол с семиглавым подсвечником, несколько стульев и множество сундуков, ларцов, коробов, большей частью предназначенных для хранения книг, грамот и писем. В келье всегда было тихо — от всех прочих монастырских строений её отделял маленький закрытый дворик с уютным садиком. Здесь легко работалось.
* * *
В миру Алексия звали Семёном. Он родился в богатой боярской семье, бежавшей из-под власти литовского князя и нашедшей в Москве приют и достойное место при дворе. Настолько возвысился род Бяконтов на новом месте, что крестил мальчика сам великий князь Иван Данилович, прозванный Калитой. Потому, в отличие от родителя, Семён с детства не ведал нужды или притеснений, и ждало его если не безоблачное будущее, то уж во всяком случае, и не прозябание. Он неплохо владел мечом, лихо управлялся с лошадью, нравился женщинам и легко мог бы стать, подобно отцу и братьям, полководцем или думным боярином, приближённым великого князя.
Но больше чем войну и женщин любил юноша природу и одиночество. Родись он в мужицкой семье быть ему ведуном. Иногда он даже жалел об этом, не зная, впрочем, по-настоящему тягот сельского жителя. Старшие пожимали плечами, считая семёновы увлечение детской забавой. Позволяли часто отлучаться в лес одному, ибо знали, что не пропадёт мальчишка. С возрастом, эти его походы стали принимать за чудачество, насторожились, но было поздно. Как-то раз, насладившись лесными голосами и расставив силки на птиц, Семён заснул. И явился ему бесплотный дух
«Алексий! — сказал он Семёну. — Что напрасно трудишься? Ты будешь ловить людей, а не птиц».
Может быть, дух ошибся, и вместо неведомого Алексия явился к боярскому сыну. Может, иная какая путаница вышла. Так или иначе, молодой человек принял новое имя, посчитав себя крестником самого бога. И с тех пор его помыслы и стремления претерпели резкое изменение. Он стал думать только о власти, стал буквально одержим ею.
Да, — размышлял бывало Алексий, — властолюбие это грех. Не такой большой, конечно, как, к примеру, чревоугодие, а всё же грех. Но, видимо, богу он понадобился именно таким вот, с грехом пополам.
Алексий недолго думал. Через несколько дней, к большому изумлению семьи, он ушёл в монастырь. Будучи отпрыском известного и влиятельного рода, он выбрал не простую обитель.
Богоявленский монастырь, хоть и не числился первейшим, но влияние на московские дела оказывал немалое. Его и посчитал Алексий удобным для осуществления своего призвания.
Восхождение на вершину церковной иерархии проходило отнюдь не молниеносно. Долгих двадцать лет провёл он в жесточайших обетах и молитвах, изумляя рвением даже наставников. И, наконец, был отмечен митрополитом, и поставлен заведовать церковным судом и расправой в звании митрополичьего наместника, сиречь, викария.
Вот тут-то он и развернулся в полную силу. Судебные дела и в особенности расправы — это не просто власть, это власть соизмеримая с властью самого митрополита, а то и великого князя, если, конечно, уметь пользоваться положением. А Алексий умел. Многие не самые слабые люди попали к нему в зависимость, стали верными слугами. Долгие годы плёл он свою паутину, охватывая всё больше и больше приходов, городов, княжеств. А скоро его доносчики появились за пределами русских земель — в Сарае, в Константинополе, в Кёнигсберге…
* * *
За стеной послышался гулкий шум шагов, затем в дверь постучали. Узнав архидьякона Василия, Алексий позволил войти. Василий, кроме того, что занимал должность судебного печатника, был его поверенным во всяческих тайных делах. В своё время викарий не только спас священника от серьезного наказания за растрату монастырской казны, но и приблизил к себе. Своим нынешним положением, тот целиком был обязан Алексию, почему и служил ему, словно верный пес.
Архидьякон раболепно склонился перед хозяином, попросил позволения начать доклад. Взмахом руки, Алексий разрешил говорить. Дел скопилось немного. Опытный викарий быстро выносил решения, оставляя на суд митрополита лишь самые сложные случаи. Василий, внимая викарию, делал заметки на вощанице.
Заслушав доклад печатника, Алексий потянулся к кувшину. Разбавил вино водой и сделал несколько мелких глотков, обдумывая новости. Итак, судя по донесениям, увеличилось число прорицателей и юродивых, что ходят по городам и баламутят народ небылицами про конец света или скорые перемены во власти. Такие волны мрачных предсказаний случались и раньше, и в них одних не было ничего особенного. В остальном же, всё остается по-прежнему.
Пока, по-прежнему, — поправил себя Алексий и спросил:
— Как там Хлыст?
— Ещё не оправился, — отозвался Василий. — Лежит. Горячка спала, но слаб ещё.
— Кого-то вместо него в Старицу посылать надо, — Алексий задумался.
— Пахомия, — предложил печатник.
— Нет, — Алексий качнул головой. — Для Пахомия у меня особое дело есть. Позовёшь позже, сам с ним переговорю. А в Старицу пусть Кантарь съездит. Но только обходным путём пусть добирается. Хватит нам потерь напрасных нести.
Алексий поморщился.
— В Мещере шестерых положили, — с досадой припомнил он. — За одного щенка, слишком дорого вышло.
— Есть у меня мысль одна… — робко начал печатник.
— Говори.
— Шайку привлечь для мелких поручений. Встречался я тут недавно с лихим народцем. Воры из них аховые получились, но небольшие дела осилят. Да и не жалко такого добра, даже если пропадут где.
— Хм. Пожалуй, — Алексий потеребил ухо. — Ты вот что. Подумай мысль эту и мне потом доложи. Может, и сгодятся твои разбойники. Ну, всё, ступай.
Евлампий едва успел отпрянуть от двери и втиснуться в узкую щель между кельей и стеной двора, как мимо просеменил печатник. Монах утёр пот и вздохнул. Нелегко ему давалась сия работёнка. Не годился чернец в лазутчики.
А в келье восстановилась тишина. Викарий не имел привычки говорить сам с собой. Думал он молча и тревожными были думы его. Слишком много всего навалилось.
До этого вроде бы всё шло как надо. Власть церкви, а вместе с ней, его собственная власть, постепенно крепли, земли понемногу собирались под властью Москвы. И уже не за горами казалось время, когда при поддержке ордынцев можно будет покончить с новгородской волей, а затем выступить против братьев Гедеминовичей.
Но всё пошло наперекосяк. На Рязани умер князь Василий Александрович, и молодой Олег тут же принялся восстанавливать былое величие своего государства, укрепляя дружину и города. Никакого почтения к Москве новый князь не испытывал, а митрополию терпел лишь до времени. Вне всякого сомнения, он будет мстить. За отца, за предков погубленных не без участия московских князей. Пока мал Олег для серьёзной мести, но советчики, бояре, да родичи с самого младенчества наверняка заразили его подобными помыслами.
Это бы ладно. В конце концов, Рязань если и встанет против Москвы то не завтра, и можно успеть что-нибудь предпринять. Но вот, словно старый чёрт из болота, выскочил суздальский князь Константин Васильевич. Откуда ни возьмись, на пустом и диком месте, возникло новое мощное государство со столицей в Новгороде Низовском. Прельщённый свободой повалил туда народ валом. Торговля за год поднялась такая, что Москве и за десять лет не поднять. Силён князь и мудр, ничего не скажешь. На Москву таких давно не садилось. А самое неприятное, что имеет Константин гораздо больше прав на владимирский стол, чем московские и тверские дома. И хорошо, что пока не пытался он эти права заявить. Не поручился бы Алексий, что кому-то удастся обуздать старого князя. Тот вообще не признавал над собой ни Москвы, ни Владимира, ни даже орды. А стало быть, уже третье русское государство, бросает вызов степным царевичам, а вместе с ними и верховенству Москвы. И самое неприятное, что и Новгород, и Литва, и теперь Нижний, весьма деятельно друг с другом сносятся.
Не стоит забывать и о Твери, которая ненавидит Москву больше прочих соперников, за убийства великих князей и бесчинства в своих городах. И пока нет там сильного князя, а значит, передышка вышла, но кто знает, надолго ли?
Влияние Москвы, а вместе с ней московской митрополии, резко сокращалось. Епископы и архиепископы в большинстве земель назначались князьями или вечевыми сходами. И митрополии, чтобы сохранить лицо, приходилось утверждать их задним числом. Ольгерд (этого личного врага их рода, Алексий никогда не называл Александром), владея Киевом и вовсе, который уже год, добивался постановки своего митрополита. И находились среди православных иерархов в далёкой Византии такие, кто прислушивался к доводам отступника.
Другая союзная сила — орда уже не так шустра, как прежде. Москве всё больше приходилось рассчитывать на собственные силы. А для этого нужен ей сильный князь, способный отрешится от родственных уз, от народных чаяний, во имя укрепления власти. Семён же, хоть и написал на печати «великий князь всея Руси», дальше войны с новгородцами за выплату дани не помышлял.
Ко всему прочему в это непростое время у власти находится митрополит, который не способен не то, что противостоять, но даже просто разобраться в назревающих событиях. Конечно, Феогност был человеком отважным. Он без страха защищал права церкви перед самим Джанибеком, находясь в ордынском плену под угрозой смерти. Но с тех пор старик сильно сдал, и силы понемногу оставляют его. Он по-прежнему мудр и в вопросах веры разбирается куда лучше других. Но сейчас насущными были совсем другие вопросы, совсем других качеств требовали они от главы митрополии. А время уходит. Если Константин заключит союз с Ольгердом и Новгородской землей, если тем паче к союзу примкнёт Олег, то дни Москвы и верховенства церкви, можно считать сочтёнными.
Что может он, скромный викарий, предпринять? Власти в его руках сосредоточилось за последние годы немало. Но Феогност не решается этой властью воспользоваться. Действовать в обход митрополита? Опасно. Ждать пока его сменит другой? Опасно вдвойне. Византия при смерти. Империя готова рухнуть в любой миг, словно прогнившее дерево от лёгкого ветерка. И тогда московская митрополия останется один на один со своими многочисленными врагами.
Он решил начать с Мещеры. Замысел прост и изящен — врубиться клином промеж вражеских земель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46