* * *
— Эх, связался я с вами, — ворчал Сокол на обратном пути. — И так про нашего брата в городе чёрте что думают, а тут ещё вурды. Что теперь мне прикажете с вами делать? Работники мне без надобности. Скотины у меня нет. О боги! А чем прикажете вас кормить?
Вурды шли, виновато опустив головы.
— Ухаживая за скотиной, подвигов не совершишь, — пробурчал Быстрые Ноги.
Сокол ошпарил его взглядом, но ничего не сказал.
Купец встретил их звонким храпом, от которого даже пёс места себе не находил. Сокол легонько притопнул носком сапога. Ондроп тотчас проснулся. Увидев целых и невредимых вурдов, он протяжно вздохнул. Кашлянул. Простонал:
— Что не повстречали овд-то? Неужто опять с вами по лесам бродить придется?
Вурды, к великому удивлению Ондропа, виновато молчали. Не зубоскалили.
— Они у меня останутся, — ответил Сокол. — А ты, смотри, никому об этом. Чтоб ни одна живая душа не узнала. Войну тут ещё не хватало устраивать.
Городец Мещёрский. Зима.
Все, кто не стремился вечерами домой, кого застала в Мещёрске дорога или дела, кто не прочь был развеяться после тяжелого дня, все эти люди, ближе к ночи, неизбежно скапливались в корчме, название которой по причине того, что она была единственной на весь город, придумать никто не потрудился. Помимо корчмы в городе завелось несколько постоялых дворов, но их обитатели, люди преимущественно обычные, ночами предпочитали отдыхать. Потому на постоялых дворах всё затихало с заходом солнца или чуть позже. А если кто и бодрствовал среди ночи, то без лишнего шума, закрывшись в своих покоях. Любители же ночных посиделок, разговоров и пьянок собирались в заведении Байборея. В особенности зимой, когда на воздухе не больно-то погуляешь.
Хозяин удачно поставил корчму на посаде, в двух шагах от Муромских ворот княжеской крепости, если повернуть от них в сторону Окского спуска. Такое расположение привлекало не только заезжих гостей и крестьян, но и в особенности многочисленных княжеских воинов, у которых пропустить ковш-другой браги или пива после службы вошло уже, к вящей радости Байборея, в твёрдую привычку. Оттого корчма никогда не испытывала недостатка в посетителях и заполнялась народом сразу после вечерней зари.
В этот раз людей набилось особенно много. Заруба, набегавшись по лесам, повоевав и с разбойниками, и с монахами, и с недружелюбными свищевскими мужиками, а затем измотанный долгим и запутанным следствием, устроил, наконец, долгожданную попойку для своего полка.
Ко всему прочему, появился и повод для празднества. Переговорив на днях с князем, воеводе удалось пристроить в дружину давешних разбойников Митьку и Воробья. Само по себе, не бог весть какое событие, но отчего и не выпить за пополнение. Новички, будучи молодыми, как по возрасту, так и по месту среди прочих кметей, сидели, как полагается, в самом конце стола, но и тем довольны были неимоверно.
Дружина заняла самый большой из столов, тот, что стоял посреди гостиной. Но всё равно многие не поместились. Хозяину пришлось подсуетиться — принести откуда-то доски и бочонки, соорудить дополнительные лавки.
— В тесноте, да не в обиде, — приговаривал Байборей, втискивая дружинников промеж товарищей.
Воины вели себя шумно. Чем больше пили и ели, тем громче орали, пытаясь перекричать друг друга, делясь впечатления о недавнем свищевском походе и споря, чей вклад в общую победу над мужичьём весомее. Заруба больше молчал, взирая снисходительно на дружинников. Ему не было нужды спорить. Он понемногу потягивал из кувшина крепкую брагу, редко закусывая кислой капустой, но не пьянел, хотя лицо его приобретало с каждым часом всё более насыщенный багровый оттенок.
Байборей и его дочка, по прозвищу Тоска, только и успевали доставлять на стол новые блюда с едой и кувшины с напитками. Тоску, хотя она уже и вошла в тот возраст, когда за девушками начинают ухаживать, никто не трогал. Напротив, к ней, видимо по старой привычке, относились ласково, словно к маленькой девочке. Сам Байборей, похоже, нисколько не волновался за дочку. Но каждый знал — корчмарь, он себе на уме. Тронь, кто девочку — отец слова не скажет, виду не подаст, но потом выловят того человека из Оки или в овраге найдут, с перерезанным горлом.
В стороне от гуляющей дружины, за небольшими столиками, уселись, ведя негромкие и неспешные свои разговоры, купцы. Их, что застряли на зиму в Мещёрске и теперь, оставив вмороженные в берег суда и сваленные в амбарах товары под присмотром слуг и сыновей, собиралось каждый вечер не меньше десятка. Ондроп что-то доказывал товарищам, водя ребром ладони между расставленной на столике посудой. Те то не соглашались, стуча пальцами по лбу, то задумывались, теребя бороды и переспрашивая кадомского купца. Там же, возле гостей, пристроилась и пара молодых горожан из тех, кого дома ещё не ждут вечерами жёны и дети.
Несколько селян и вовсе расположились на внушительных размеров сундуке, что стоял впритык к двери, ведущей на хозяйскую половину. Селяне пришли со своим хлебом, но, для приличия, пару кувшинов пива, в складчину заказали. Эти ели молча. В отличие от дружинников, которых волновали лишь прошлые подвиги, селяне думали о завтрашнем дне и пытались впрок отогреться перед предстоящей утром нелегкой дорогой, которая по всем приметам обещала выпасть на особую стужу.
Воздух от такого наплыва народа стоял спёртый, но никто не замечал духоты. Лишь когда входная дверь открывалась, впуская новых посетителей, клубы морозного пара доносили до ближайших людей вместе с холодом и настоящую свежесть. Впрочем, среди зимы, людям больше нравилось тепло, нежели чистота.
Дверь открылась в очередной раз, и на пороге возникли два вурда. Один помельче и помоложе в линялой лисьей куртке, другой покрупнее и постарше в линялой же куртке, но из волка. Оба, несмотря на зимнюю пору, пришли босиком. Налипший на подошвах снег теперь медленно стаивал, образуя на полу под ногами пришельцев грязные лужицы. У обоих на поясах висели тяжёлые ножи, вроде тех, какими на торговых рядах разделывают мясные туши.
С появлением столь необычных гостей, разговоры стали быстро стихать. Сидящие спиной ко входу, завидев лица собеседников, оборачивались и умолкали. В корчме воцарилась тишина. Слышно было, как хрустнула, наступив на черепок разбитого от испуга кувшина, Тоска.
— Смотри-ка, тихо как здесь. Что в твоей домовине, — заметил молодой вурд, обращаясь к товарищу. — А болтали, будто шум такой стоит, что и соседа не каждый раз услышишь. Врали, поди, всё.
— Сдаётся мне, что нам здесь не рады, — ответил ему спутник, обведя взглядом корчму. — Стало быть, и то сказки, что, мол, любого гостя здесь хлебом встречают.
Ондроп не отличался смелостью и в разного рода купеческих ватагах неизменно слыл самым робким из всех. И тут, может быть впервые в жизни, оказался единственным, на кого появление вурдов не произвело ровным счётом никакого впечатления. Его собеседник, поперхнувшись пивом, уставился на необычных посетителей.
— Чего рот открыл? — раздался в мёртвой тишине ровный голос Ондропа. — Это ж вурды. Вурдов что ли никогда не видел?
Такое спокойное, даже неприлично спокойное поведение кадомского купца при появлении нечисти, вывело, наконец, из ступора воеводу. И без того багровый, Заруба ещё больше налился кровью, выскочил из-за стола, опрокинув скамейку, и схватился за рукоятку меча. Дуболому с Воротом, потерявшим под собой опору, также пришлось встать на ноги.
— Что за чёрт!? — зарычал воевода, глядя на вурдов.
Повернувшись к остолбеневшим кметям он кликнул:
— А ну, парни, руби нечисть!
Быстро осознав численное превосходство, примеру воеводы последовали дружинники, и скоро на вурдов смотрело два десятка клинков. Только нелепость обстановки, неестественность всего происходящего, удерживала воинов от немедленного броска.
Вурды же продолжали стоять совершенно равнодушно, будто не ведая, какая опасность нависла над ними. Их руки в сторону ножей даже не дёрнулись. Они не улыбались, но глаза просто лучились удовольствием от того шума, который наделало их появление в корчме. Это несколько озадачило мечников, и они не спешили начать потасовку. И всё же резня могла вспыхнуть в любое время, от малейшего неосторожного слова или движения.
— Погоди рубить воевода, — поднялся вдруг Ондроп. — Чего горячку порешь? Это Власорук и Быстроног. Я их знаю. Они свои.
И купец приветливо махнул вурдам рукой. Те кивнули в ответ.
— Смотри-ка, не спутал, — заметил вполголоса Быстроног старшему товарищу.
— Свои? — зарычал Заруба громче прежнего, и если бы не имелось предела краске, то его лицо побагровело бы ещё больше. Не спуская глаз с вурдов, он повернулся к Ондропу, и переспросил, кипя бешенством.
— Кто свои?.. Вурды свои?.. Кому? Тебе свои?.. Да кто ты такой, чтобы нелюдь в городах привечать?
Тут Ондропом вновь овладела природная робость. Он смешался, не зная что ответить свирепому воеводе, как доказать миролюбие его странных знакомцев. Но те, решив положить конец потехе, и сами пришли на помощь кадомскому приятелю.
— Э-э, — протянул Власорук. — Если позволите…
Заруба резко повернулся обратно ко входу.
Вурд сделал шаг вперед и протянул свиток с печатью.
— Мы, почтенный воевода, грамоте не обучены, — пояснил он. — Но, как нам поведали мудрые люди, на этом куске кожи начертано всё, что нужно.
Не опуская меча, Заруба приблизился к вурдам и, забрав свиток, шагнул назад. Затем приказал одному из дружинников подстраховать себя, а сам, переняв меч другой рукой, развернул кожу и прочитал вслух:
"Сей вурд именем Волосатая Рука находится в услужении у Сокола — чародея.
Оному вурду дозволяется проживание без срока в Мещёрске. Не возбраняется ношение оружия и совершение купли.
А все пошлины платить за него Соколу.
Князь Ук"
Воевода внимательно осмотрел печать и вернул грамоту вурду. От похожего куска кожи, протянутого Быстроногом, отмахнулся досадливо.
— Да, дела, — почесал он затылок и убрал меч.
Обернувшись к людям, Заруба объявил:
— Грамота в порядке. Печать и подпись подлинные.
Все вздохнули с облегчением. Вновь принялись гомонить, обсуждая нежданное происшествие. Воевода же вдруг расхохотался и совсем без злобы обратился ко всё ещё стоящим у входа приятелям:
— Ну и напугали вы меня, волосатые, ну и потешили.
Затем крикнул хозяину:
— Байборей, угости-ка их за мой счёт.
Услышав про счёт, корчмарь мигом оправился от страха.
— Чем желаете перекусить? — обратился он к вурдам. — Могу предложить дичь, зверину, домашнее мясо. Могу запечь с кровью. Хотите, и вовсе готовить не буду. Слыхал, вы сырое предпочитаете…
— Мы не едим мясо, хозяин, — ответил Власорук. — Подай нам лепёшек медовых, да к ним молока.
— К ним пива, — поправил молодой вурд. — Пиво мы уважаем.
Разговоры вновь смолкли, вновь воцарилась гробовая тишина. Второй раз за один и тот же вечер — явный перебор.
— А может у них, того, клыки подпилены? — тихо предположил кто-то, но услышали все.
Власорук повернулся к говорящему и улыбнулся ощерившись. Тут все поняли, что человек ошибался, что клыки у вурда в полном порядке и на положенном месте.
Долго ещё корчма в напряжении пребывала. Долго ещё народ косился на парочку мохнатых созданий, что — будто так и надо — уселись подле воеводы и лопали свои лепёшки, чинно запивая пивком.
Люди же, вроде Зарубы, легко принимают всё новое. Если с мещёрцами или ордынцами приходилось биться плечом к плечу, то от чего и с вурдами за столом не посидеть? Дружинники сперва чувствовали себя не очень уверено, но, выпив и закусив, вскоре вернулись к прежним спорам, лишь искоса поглядывая на воеводу шепчущегося о чём-то с волосатыми уродами.
После третьего ковша, тот уже сидел с Власоруком в обнимку и говорил:
— Ты, Влас, давай ко мне, в дружину. Ножичком попусту махать это для разбойников сопливых. Я тебе меч дам, или саблю, а то топор боевой… Коня справим, сбрую… Броню добрую подберём… Эх, Влас, таким витязем станешь, все девки за тебя драться будут…
Власорук пригубил пива и спокойно ответил:
— Так ведь мне теперь, господин воевода, убивать никак нельзя. Заповедано настрого. Мне ж теперь, напротив, людей спасать положено.
— Кем это положено? — не понял Заруба. — Кто посмел тебе, знатному вурду, запретить убийство? Кто покусился на сущность твоей природы, самими богами заложенную?
— Владычица так решила, — тихо ответил Власорук.
— Владычица? — удивился Заруба. — Лесных дев королева? Эрвела?
— Она самая, — со вздохом подтвердил вурд. — Через неё мы с Быстроногом и в город попали, к Соколу. История длинная, мрачная, но считай, что от смерти она нас спасла. Так что ослушаться её слова мы теперь никак не можем.
Заруба вздёрнул голову и попытался приподнять веки мутных своих глаз. Хоть и не сразу, но это ему удалось. Сосредоточив на собеседнике тоскливый взгляд, заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46