— О Мать Всего Сущего, будь милостива к нему! Пусть ворожба Мбабы удастся! — прошептала она, ощущая странную пустоту в груди, словно вместе с выдуманной любовью к славному мальчику Батару ворожея вынула из нее сердце. — Пусть Энеруги полюбит его. Пусть станет он Хозяином Степи и обретет счастье, которого достоин, как никто другой. О Богиня, а что, если он и впрямь сделается Хозяином Вечной Степи?..
Но представить костореза предводителем наев она, как ни старалась, не смогла и, помедлив еще немного, бесшумно прикрыла за собой дверь, оставляя Батара наедине с мономатанской ворожеей.
Оплывшие свечи почти догорели и аромат их стал вовсе неразличим, когда Мбаба развязала мешочек с бело-желтыми, похожими на крупную соль кристаллами, остро пахнущими мускусом и еще чем-то едким, напомнившим косторезу море и солнце.
— Плесни сюда вина, — скомандовала чернокожая ворожея и бросила в кубок щепотку кристаллов, ловко подхватив их на плоскую серебряную полоску. Батар исполнил ее приказание, и темно-красная жидкость стремительно начала чернеть, сгущаться, делаясь похожей на запекшуюся кровь.
— У тебя есть кинжал? — поинтересовалась Мбаба, тщательно перемешивая в крохотной скляночке два бесцветных порошка.
Батар положил на столешницу сточенный нож с ручкой из слоновой кости.
— Я просила кинжал, а не ножик для чистки овощей!
'
— Это нож моего учителя. На мой взгляд, он лучше любого кинжала или меча, ибо не осквернен убийством.
— Значит, его осквернит твоя собственная кровь. Дай руку! — Мбаба чиркнула ножом по левому предплечью Батара. Подождала, пока несколько капель упадет в кубок, и .бросила туда же приготовленную из порошков смесь. — Ну, приступим!
В руке ворожеи блеснул камень с Цай-Дюрагата. Сдернув его с цепочки, она осторожно опустила гранат в вино и певучим голосом начала произносить заклинания.
— А теперь смотри в кубок. Смотри и думай о той, Для кого предназначено приворотное зелье, — промолвила Мбаба чуть погодя и забормотала что-то невразумительное, разом сделавшись похожей на безумную знахарку. — В кубок, я сказала, а не на меня! О ней, а не обо мне думай!
Косторез уставился в кубок, вызывая перед внутренним взором образ Энеруги, и вскоре темная жидкость забурлила, закипела, запенилась. Из кубка поднялось облачко не то дыма, не то пара и по комнате начал распространяться приторный, тяжелый запах незнакомых Батару цветов.
— Смотри! Смотри-и-и!
Но Батар уже и без того не отрывал глаз от пузырящейся жидкости, которая стала закручиваться воронкой и светлеть, подобно тому, как светлеет предрассветное небо. Цвет ее сравнился с цветом крови, потом побледнел, как разбавленное вино, и в нем засверкали золотистые искорки. А затем… Затем косторезу показалось, что в кубке ничего нет! Зелье сделалось прозрачным, как ключевая вода, и Мбаба с резким вскриком бросила в него нечто похожее на черную жемчужину.
— Мой гранат! Он что же, полностью растворился? — Батар выпучил от изумления глаза, таращась на ворожею так, будто у нее неожиданно выросла третья рука, но та, не обращая на него внимания, продолжала выговаривать свои заклинания, из-под полуприкрытых век пристально наблюдая за тем, как снова начинает темнеть и загустевать приворотное зелье.
Маэро был прав, говоря, что песни твои стоит послушать. — Энеруги откинулась на спинку кресла, поглядывая на песочные часы и с раздражением размышляя, как бы половчее приступить к делу, ради которого, поддавшись на уговоры советника, согласилась принять диковинного лекаря-улигэрчи. Она не собиралась слушать его песни — имелись у нее занятия поважнее и поинтереснее, но нельзя было не признать, что целитель, сумевший поднять Имаэро со смертного одра, стоил десятка наев, умевших, по словам старика Цуйгана, делать только три вещи: убивать, убивать и еще раз убивать.
Она вынуждена была слушать улигэры арранта, потому что он умел врачевать и не пожелал принять лестное предложение Имаэро поступить на службу к Хозяину Степи— Этим он еще раз доказал, что создан из иного материала, нежели окружавшие Энеруги люди, и, с одной стороны, это делало ему честь, а с другой — не могло не озлобить Хурманчака. Тем более что казнить лекаря, после того как он спас советника и получил позволение отправиться вместе со своими девками и учеником к Вратам, было как-то несподручно. Он был ценнее десятка наев и требовал к себе особого подхода, вопрос только в том, какого именно? Чем можно заинтересовать придурковатого чудотворца, если он не соблазнился ни званием придворного лекаря, ни деньгами, ни роскошным домом в центре Матибу-Тагала, на берегу Урзани?
Как любой человек, аррант должен был иметь какие-то слабости, надобно было лишь подобрать ключик, чтобы управлять им, и хитроумный дядюшка предположил, что, возможно, он так же неравнодушен к лести и славе, как Зачахар, недаром эти двое неразлучны, словно молодожены. И если это так, то он, возможно, не устоит перед предложением стать личным лекарем Хозяина Степи, ежели предложение это сделает ему сам Хурманчак?
Выслушав доводы Имаэро, Энеруги скрепя сердце согласилась поговорить с дерзким лекарем, втайне надеясь, что тот покинет Матибу-Тагал прежде, чем она найдет время для беседы с ним. Однако аррант, как назло, отправляться к Вратам в Верхний мир не торопился и избежать встречи с ним не было ни малейшей возможности — дядюшка умел настоять на своем, ибо, надобно отдать ему должное, настаивал только тогда, когда правота его была очевидна.
— Улигэры твои действительно недурны, хотя за сердце не берут. В качестве лекаря ты произвел на меня несравнимо большее впечатление, и потому я намерен предложить тебе место придворного врачевателя. До сих пор этой высокой чести не удостаивался ни один человек, и, полагаю, ты оценишь оказанное тебе доверие… — Энеруги чувствовала, что говорит совсем не то, что может привлечь к ней полоумного целителя, однако, оскорбленная его дерзким поведением, не могла выда-вить из себя иных слов. Не могла, даже видя, как усиленно подмигивает ей Имаэро, умышленно расположившийся так, чтобы аррант не видел его лица. Не могла, даже сознавая, сколько жизней ее подданных сбережет этот юродствующий лекарь, поселившись в Матибу-Тагале.
— Я высоко ценю оказанную мне Хозяином Степи честь и постарался бы оправдать великое его доверие, если бы не одно обстоятельство, — аррант склонил золотоволосую голову в почтительном поклоне.
— Что же это за обстоятельство? — вежливо поинтересовался Имаэро, знаками показывая Энеруги, что хотя бы сейчас она должна опомниться и проявить обходительность, без которой не заполучить им упрямца-лекаря во веки вечные.
— Если Хозяин Степи позволит, я объяснюсь при помощи песни и тем самым, быть может, исправлю сложившееся у него впечатление, что улигэры мои не способны волновать сердца людей.
— Как тебе будет угодно, — разрешила Энеруги, и чудной аррант, пробежав сильными пальцами по струнам старенькой дибулы, запел:
Кто из нас не мечтал, друзья,
Осчастливить сей грешный мир?
Молитвой, мечом, перезвоном лир…
Кто поверил слову —"нельзя"?
Кто злодеем стать возжелал
И по кривде жить присягнул?
Даже тот, кто сроду душой сутул,
Эту землю спасти мечтал."
От бесправия, глада, сеч,
От пожаров, засух и вьюг,
От предательств, мора и от разлук,
От речей, разящих, как меч…
А делов-то — на кол врага!
Бедняку — коня и седло!
И уже на душе светлым-светло,
И видны мечты, берега.
— Злоязычники? — Драть язык!
— Иноверцы? — Конями рвать! —
И глядишь — растет сподвижников рать,
И уж город в степи возник…
Круговертью захвачен дел,
Лишь в ночи вспоминаешь вдруг:
Отправлен на плаху поэт и друг
— И не спросишь, зачем он пел…
Год спустя узнаешь, скорбя, —
Нет бы к матери заглянуть! —
Что кто-то чужой в самый дальний путь
Проводил ее. Без тебя.
Видишь ты: мир лучше не стал.
Ложь, что боги были за нас!
Столица державы — мираж на час,
Где волком воет стар и мал.
Грезы сожрала жизни ржа,
И сон не придет — не зови.
Ведь руки — твои! — по плечи в крови
И сердце заждалось ножа…
Кто из нас не мечтал, друзья,
Осчастливить сей грешный мир
Молитвой, мечом, перезвоном лир?
Кто поверил слову «нельзя»…
— «А я ведь и правда, занимая место брата, собиралась тем самым осчастливить мир! — с тоской подумала Энеруги и вспомнила почему-то Батара. И дюжину „бдительных“, посланных следить за его домом и убить костореза, если тот задумает скрыться. — Ай да лекарь, ай да улигэрчи! Зачем же он старые раны бередит и любимые мозоли Хозяину Степи отдавливает? Неужто совсем ему собственная голова не дорога?»
— Стало быть, потому ты не желаешь на службу ко мне идти, что у меня руки «по плечи в крови»? — спросила Энеруги тусклым голосом, едва сдерживаясь, чтобы не кликнуть стоящих за дверями уттаров и не приказать им тут же свернуть дерзкому улигэрчи голову.
— Если я поступлю на службу к Хозяину Степи, он рано или поздно поймет, как я ненавижу кровопролитие, и велит казнить меня, — спокойно пояснил ар-рант. — Как же я могу принять предложение, которое приведет меня в конце концов на плаху или на Кровавое поле?
— А не кажется ли тебе… — начала Энеруги, намереваясь сказать, что за одну эту песню его следует подвергнуть самой мучительной казни, которую он, кстати, уже прежде заслужил тем, что пытался уйти в Верхний мир, но осеклась под укоризненным взглядом Имаэро.
— А что, если Хозяину Степи кровопролитие ненавистно ничуть не меньше, чем тебе? — вкрадчиво спросил советник Хурманчака. — Что, если мы все не такие уж страшные злодеи, как тебе кажется?
«Ой-е! Но ведь мы в самом деле не злодеи! — с отчаянием подумала Энеруги. — Я действительно ненавижу убийства не меньше этого святоши! Так что же на меня вдруг нашло? И как я могла в здравом уме и твердой памяти послать „бдительных“ к дому Батара? Мне радоваться надо, если ему из Матибу-Тагала бежать удастся, а я… О Промыслитель! О Великий Дух, я ведь и впрямь постепенно превращаюсь в того самого Хозяина Степи, которым матери пугают детей! Но почему? Я же не желаю никому зла!..»
— Ни ты, ни тем более Хозяин Степи не кажетесь мне злодеями, — неожиданно изрек аррант и вновь ударил по струнам:
Преданный тысячу раз, не верю
Тому, что т вид просто и ясно.
Глянь-ка в глаза лютому зверю:
Так ли войти в его клетку опасно?
И под маской в тот же миг
Истинный узрсешь лик
жертвы, скованной цепями.
Манят очи, полные печали,
Девы, что мила и так любезна.
Эти очи многих привечали,
И счастливцев поглощала бездна.
Приглядись —ив тот же миг
Чудища проступит лик
за прелестными чертами.
Славный, испытанный в деле воин,
Нет ему равных на бранном поло.
Званья героя — явно достоин! Н
о маску сорви усильем воли:
И один-единый миг
Труса видишь жалкий лик
с помертвелыми глазами.
Юноша этот — доблестный сотник,
Смугл и бесстрашен, до глаз усищи.
Большой до дичи и део охотник
Рубака редкий — таких поищешь!
А личину скинь на миг,
Девичий откроешь лик.
Лечь бы меж ее ногами…
— Ты не лишен наблюдательности, — заметил Има-эро, бросив на Энеруги предостерегающий взгляд. — Проницательности твоей могли бы позавидовать многие, и, думается мне, ты прекрасно понимаешь, что проницательный человек, дабы выжить, должен обладать одним замечательным качеством…
— Умением держать язык за зубами, — подсказал невыносимый аррант.
— Оказывается, мы превосходно понимаем друг друга! А раз так, позволю себе высказать предположение, что ты не случайно спел нам именно эти песни. На первый взгляд поступок этот нельзя назвать благоразумным, но сдается мне, преследовал он совершенно определенную цель…
«Ему ведь и правда нет никакой корысти меня дразнить, — с некоторым опозданием сообразила Энеруги. — Напротив, он ведет себя как человек, готовый принять сделанное ему предложение, но стремящийся при этом дать нам понять…»
— Человек, наделенный талантом лекаря и улигэр-чи, может иметь свои странности и вправе надеяться, что к ним отнесутся снисходительно, — медленно проговорил Хурманчак и, заметив одобрительный кивок Имаэро, твердо закончил: — Если же сам Хозяин Степи проявит терпимость к чудачествам своего личного лекаря, то всем остальным придется последовать его примеру.
Слово «придется» он выделил особенно и по тому, как изогнулись уголки губ арранта, понял, что угадал правильно.
— Своими песнями я не хотел никого задеть, и если все же невольно сделал это, умоляю даровать мне прощение, — поднявшись с низкой скамеечки, аррант опустился перед Энеруги на одно колено, и она снова вспомнила Батара.
Будь что будет, но завтра, после совета наев, она примет его, как собиралась. Примет и уговорит, немедленно покинув Матибу-Тагал, отправиться в Саккарем. В какое же чудовище превратилась она, играя роль Хурманчака, если готова была обречь на смерть единственного любящего ее человека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65