И он, безусловно, смог бы изваять ее, если бы не опасался, что ханжи, которых в Матибу-Та-тале оказалось, как это ни странно, ничуть не меньше, чем в Фухэе, не дадут ему после этого житья и не успокоятся, пока изломанное тело его не будет брошено на Кровавом поле, дабы стать поживой ненасытному воронью.
Этих людей не смущает пролитая кровь, они без содрогания внимают историям о расправе над хамбасами и дюжиной других племен. Их не приводят в трепет и не ужасают убийства стариков, женщин и детей, но стоит коснуться некоторых невесть почему запрещенных тем — и люди эти теряют лицо. Почему? Почему убийства кажутся им естественными и допустимыми, а любовные сцены ужасают даже в выспреннем изложении улигэрчи? Почему под запретом находится любовь, а не злоба и ненависть? Быть может, потому, что люди эти сами не знают, что такое любить и быть любимыми? Или не могут они наслаждаться прекрасным по какой-то иной, ведомой лишь Великому Духу причине?
Батар усмехнулся собственной горячности, припомнив, что до следующей ночи ему, скорее всего, дожить не удастся и создать скульптуру, способную прогневить здешних блюстителей нравственности, он уже не успеет. Что ж, раз время, отведенное ему на этом свете, подходит к концу, надобно распорядиться им с толком, подумал он, не в силах оторвать взгляд от склонившейся над Ньярой ворожеи. Ее лоснящаяся спина и круглые 'мощные бедра, стиснутые изящными ногами саккарем-ки, казались высеченными из черного мрамора, а ягодицы были столь безупречной формы, что у костореза от созерцания их перехватило дух. Однако самым завораживающим и возбуждающим было, конечно же, то, что совершенные формы Мбабы пребывали в постоянном движении, мускулы под шелковистой кожей играли и перекатывались, а сладострастная дрожь, пробегавшая по телу, не оставила бы равнодушным даже человека, начисто лишенного дара видеть и ценить красоту в любом ее проявлении.
Лицо изнемогавшей от наслаждения Ньяры было искажено сладкой мукой и вместе с тем несло на себе печать некой отрешенности, настолько поразившей Батара, что он невольно задался вопросом: о чем думает она, отдаваясь самым откровенным ласкам ворожеи и неистово целуя черные полушария ее грудей, похожих на зрелые, сочные плоды?
Загадка оказалась ему не по плечу, да, верно, и не стоила того, чтобы ломать над ней голову, и косторез, тут же забыв о ней, продолжал следить за тем, как женщины перекатываются на циновках, как сплетаются и расплетаются их руки и ноги. Света было вполне достаточно, и все же порой у Батара возникало ощущение, что женщины, целиком полагаясь на осязание, изучают друг друга пальцами и губами, точно слепые, чутко и нежно ощупывая трепещущую, истомленную желанием плоть. Вздрагивают, выгибаются и чудесным образом, не сговариваясь, разворачиваются, чтобы открыться и отдаться больше и полнее, так, что не сразу и различишь, где руки, ноги и головы, слившиеся воедино столь же причудливо, как придушенные стоны и всхлипывания сливаются с мономатанскими заклинаниями.
О, в этом зрелище и звуках, верно, и в самом деле было что-то волшебное, ибо Батар неожиданно ощутил, как неведомая сила, которой тем не менее невозможно сопротивляться, влечет его к женщинам, понуждая включиться в дивную игру, где поглаживания, покусывания и поцелуи значат неизмеримо больше самых пламенных признаний и проникновенных речей…
Выныривая временами из жарких волн наслаждения, Мбаба чувствовала, что все идет не совсем так, как надобно, и очищающие сознание заклинания дают иной, чем было задумано, эффект. Они проносятся мимо открытого вроде бы для восприятия мозга мужчины, соскальзывают с него, как муравьи с поверхности начищенного медного шлема, и попадают… Попадают куда? Она не могла понять, не могла сосредоточиться, но отзвуки снятых запретов, разбуженных воспоминаний, погребенных в тайниках памяти, подсказывали ей, что так или иначе заклинания делают свое дело. В какое-то мгновение она уже почти поняла, в чем допустила ошибку, и даже успела ужаснуться, но как раз в этот момент ладони Батара стиснули ее ягодицы, пальцы Ньяры охватили лодыжки, разводя в стороны ноги, и она уткнулась лицом в мелко подрагивающий живот девушки. И тут же ощутила долгожданное прикосновение к тому месту, где рождалось в ней желание и сжигавшее ее внутреннее пламя. Что-то врезалось в ее трепещущее лоно, и все мысли вылетели из головы забившейся в конвульсиях ворожеи.
Могучий таран ударил раз, другой, взламывая и сметая преграды, ворвался в нее, она закричала, чувствуя, что сейчас, сейчас станет совершенно доступна, и вцепилась в бедра лежащей под ней Ньяры, словно опасаясь, как бы волны наслаждения не смыли, не унесли ее из этого мира. А таран бил и бил, разрывая, калеча и излечивая одновременно, до тех пор, пока Мбаба не задохнулась от жгучего, всепоглощающего восторга.
Ей чудилось, что все вокруг объял мрак, в котором медленно, одна за другой, разгораются звезды. И сама она, подобно яркой, пылающей, излучающей свет звезде, плыла среди пронизанного мерцанием мрака, ощущая неземное блаженство, доступное только богам. Совсем рядом она слышала стоны Ньяры и лениво думала о том, что пройдет немного времени — и сладкотелая, сладкогубая саккаремка тоже превратится в звезду и они вместе будут плыть по искрящемуся мириадами крохотных огоньков небосклону. А светоносный Батар превратится в огромное сияющее светило, и тепла его хватит на всех, ибо, как бы хорошо ни было им с Ньярой вдвоем, звездами они смогли стать только благодаря ему. Мужчине с крепкими чреслами…
— Хочешь вина? — спросил Батар спустя неопределенно долгое время. — Лучшее из того, что можно достать в Матибу-Тагале.
— Спасибо. — Мбаба протерла глаза, поправила наброшенный на нее халат и приняла тонкостенную чашу с темно-красным вином.
Длинные некогда свечи сгорели на две трети. Огонь в медной жаровне погас. Сидевшая на расшитых геометрическими узорами подушках Ньяра с удрученным выражением лица жевала орешки, беря их со стоящего на низком столике глазурованного блюда. Налив себе в чашу вина, Батар с любопытством оглядел ворожею, точно увидел ее впервые в жизни, а потом предложил:
— Наверно, ты хочешь умыться. Пойдем в соседнюю комнату, я полью тебе на руки. Кицуд уже спит, а подмастерья отправились в город и вернутся только на рассвете. — В голосе костореза Мбабе послышались виноватые нотки, и она внезапно вспомнила, что же именно было не так во время «Исцеления духа». Покосилась на Ньяру и, ужасаясь содеянному, отправилась' вслед за Батаром.
Проводив их взглядом, саккаремка прикрыла глаза, проклиная себя за глупость, а Мбабу за самоуверенность. Ворожея не зря еще в Дризе слыла великой в своем деле искусницей, и если бы не так сильно уповала на свое мастерство, конечно же, не позволила бы себе увлечься и проследила за тем, кого из присутствующих излечивает она от безответной любви. От выдуманной любви. От любви, которая нужна была Ньяре, дабы забыть все прошлые унижения и страдания и найти новый смысл, новую цель изуродованной своей, давно уже шедшей наперекосяк жизни.
Но Мбаба, может быть, не так уж и виновата — от выдуманной любви излечиться легче, чем от настоящей. Девушка поморщилась, обвела взглядом ставшую чужой для нее комнату и с облегчением подумала, что завтра поутру покинет этот дом. И тут же упрекнула себя за эти мысли: думать сейчас следовало о том, как помочь Батару. Сама она как-нибудь перебьется — сумела один раз придумать себе любовь, сумеет и еще раз влюбить себя в подходящего человека. Забывать она научилась, а это, как говорила мать, самое трудное искусство…
— Мы тут поговорили, и вот что я хочу предложить… — Вернувшаяся Мбаба выглядела просто великолепно: черная шапка густых курчавых волос распушилась, глаза горят, зубы сияют как крупные отборные жемчужины. Похоже, в самом деле изобрела, как исправить свою ошибку, с облегчением подумала Ньяра. На Батара она старалась не смотреть, страшась увидеть в его глазах понимание — недаром же не верил он ее словам о любви! А может, потому и согласился на «Исцеление духа», что знал: не его, Ньяру ворожея исцелять будет? Хотя откуда бы ему это знать, ведь не ясновидящий же он в конце-то концов?..
— Коль уж не удалось мне Батара от несчастной любви избавить, может быть, стоит изготовить взамен этого любовный напиток для его девки? — Мбаба дождалась поощрительного кивка Ньяры и оживленно обернулась к косторезу: — Вот видишь, она не возражает! Я же говорила! Дело за тобой, соглашайся!
— С чего бы это Ньяре возражать? — усмехнулся Батар. — Не ей твою отраву пить, не ей твоим снадобьем любимую девушку угощать. Отчего бы ей и не согласиться?
— Да никакая это будет не отрава! — обиженно запротестовала ворожея. — Самое что ни на есть обыкновенное приворотное зелье. Его любая знахарка на моей родине сварить может. Разница только в том, что у знахарок оно через раз действует и недолго, а у меня…
— Ну-ну? — подбодрил ее Батар, от души забавляясь замешательством Мбабы.
— У меня оно тоже через раз действует, — после недолгих колебаний призналась ворожея. И поспешно добавила, опасаясь, как бы косторез не истолковал ее слова превратно: — Но не потому вовсе, что я изготовлять это зелье не умею! Просто любое чародейство имеет некоторые ограничения. Иначе даже те, кто самыми захудалыми чарами владеет, на тронах бы восседали, а не с косторезами всякими да с рабынями их якшались.
— Ты-то, положим, не со всяким, а с придворным косторезом дело имеешь…
— Давай лучше послушаем, о каких ограничениях идет речь, — попросила Ньяра, упорно избегая смотреть Батару в глаза.
— Ограничения не сложные. Их всего два, но таких, что… Словом, во-первых, та, для кого приворотное зелье предназначено, не должна быть ни в кого влюблена, а во-вторых, Батар должен ее больше жизни своей любить.
— И всего-то? — удивился косторез.
— Для тебя, может, это и «всего-то», а на самом деле… Да что я тебя уговариваю! Хочешь — сделаю, нет —'.выпьем еще по чаше вина и спать завалимся.
— Хм-м… Не верю я в твое зелье. К тому же не представляю, как мне удастся уговорить выпить его Эне… Впрочем, выбора у меня все равно нет. — Батар легкомысленно махнул рукой: — Была не была — вари!
— Ух ты какой быстрый! «Вари»! Осчастливил, называется! — передразнила его не на шутку рассердившаяся ворожея. — Думаешь, это так просто? Все равно что похлебку сварить?
— Говори, что тебе надобно. Ты знаешь, золото у него есть, а если травы какие либо корешки — так этого в доме век ищи — не сыщешь, — сухо промолвила Ньяра, и под взглядом ее Мбаба смешалась, забарабанила крупными пальцами по столешнице.
— Кабы не познакомились мы с тобой еще в Дри-зе… — буркнула чернокожая и повернулась к Бата-ру: — Все необходимое для приготовления зелья я с собой взяла. От тебя мне нужна какая-нибудь мелочь, но чтобы значила она в твоей жизни многое. А ты, Ньяра, принеси мою котомку, прозрачную склянку и ступай спать. Лишняя пара глаз для того, чем мы тут заниматься станем, только помехой будет.
— Думаешь, получится? — недоверчиво спросил Ватар, едва саккаремка вышла из комнаты.
— Раз уж не смогла я вытащить из твоего сердца занозу, значит, крепко она в нем сидит, лучшим в деле подспорьем будет, — пробормотала Мбаба и круглое лицо ее осветилось улыбкой. — И почему, хотелось бы знать, мне так не везет? Ежели попадется пригожий и разумный парень, непременно оказывается, что он уже успел на кого-то глаз положить…
Батар пожал плечами и вытащил из-под халата цепочку, на которой покачивался плоский кроваво-красный камешек удивительной яркости и чистоты.
— Подойдет?
Ворожея подставила ладонь и, когда косторез опустил в нее камень, тихонько ахнула.
— Ну что?
— Да. Это то, что нужно. — Улыбчивое лицо Мбабы приобрело торжественное выражение, а в голосе прозвучало нескрываемое почтение. — Не часто мне случалось держать в руках подобные вещицы. Жалко такой источник силы на пустяки тратить.
— Ты полагаешь, заставить мою избранницу полюбить меня — это пустяки?
— Для этакой силищи — да. Используя ее, ты бы мог… — Ворожея замолкла, крепко сжимая в кулаке алый камушек. — Что это и как попало к тебе?
— Гранат. Я нашел его на Цай-Дюрагате, — коротко ответил Батар.
— А-а-а… В кладовой чудес, открытой для тех, кто приглянется Владыке Гор….
— Вот твоя сумка. А вот склянка. — Ньяра поставила на стол уродливый кубок из толстого стекла, которым расплатился за работу один из Батаровых заказчиков.
— Отлично. Больше ты нам не нужна. — Мбаба провела над кубком раскрытой ладонью и, удовлетворенно кивнув, распустила ремешки объемистой сумки, изготовленной из прекрасно выделанной замши, но изрядно засалившейся от длительного использования.
Остановившись на пороге комнаты, Ньяра некоторое время наблюдала за тем, как чернокожая ворожея выкладывает на полированную столешницу какие-то мешочки, скляночки и флакончики, а косторез безмолвно потягивает вино, устремив ничего не видящий взгляд на медный узкогорлый кувшин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Этих людей не смущает пролитая кровь, они без содрогания внимают историям о расправе над хамбасами и дюжиной других племен. Их не приводят в трепет и не ужасают убийства стариков, женщин и детей, но стоит коснуться некоторых невесть почему запрещенных тем — и люди эти теряют лицо. Почему? Почему убийства кажутся им естественными и допустимыми, а любовные сцены ужасают даже в выспреннем изложении улигэрчи? Почему под запретом находится любовь, а не злоба и ненависть? Быть может, потому, что люди эти сами не знают, что такое любить и быть любимыми? Или не могут они наслаждаться прекрасным по какой-то иной, ведомой лишь Великому Духу причине?
Батар усмехнулся собственной горячности, припомнив, что до следующей ночи ему, скорее всего, дожить не удастся и создать скульптуру, способную прогневить здешних блюстителей нравственности, он уже не успеет. Что ж, раз время, отведенное ему на этом свете, подходит к концу, надобно распорядиться им с толком, подумал он, не в силах оторвать взгляд от склонившейся над Ньярой ворожеи. Ее лоснящаяся спина и круглые 'мощные бедра, стиснутые изящными ногами саккарем-ки, казались высеченными из черного мрамора, а ягодицы были столь безупречной формы, что у костореза от созерцания их перехватило дух. Однако самым завораживающим и возбуждающим было, конечно же, то, что совершенные формы Мбабы пребывали в постоянном движении, мускулы под шелковистой кожей играли и перекатывались, а сладострастная дрожь, пробегавшая по телу, не оставила бы равнодушным даже человека, начисто лишенного дара видеть и ценить красоту в любом ее проявлении.
Лицо изнемогавшей от наслаждения Ньяры было искажено сладкой мукой и вместе с тем несло на себе печать некой отрешенности, настолько поразившей Батара, что он невольно задался вопросом: о чем думает она, отдаваясь самым откровенным ласкам ворожеи и неистово целуя черные полушария ее грудей, похожих на зрелые, сочные плоды?
Загадка оказалась ему не по плечу, да, верно, и не стоила того, чтобы ломать над ней голову, и косторез, тут же забыв о ней, продолжал следить за тем, как женщины перекатываются на циновках, как сплетаются и расплетаются их руки и ноги. Света было вполне достаточно, и все же порой у Батара возникало ощущение, что женщины, целиком полагаясь на осязание, изучают друг друга пальцами и губами, точно слепые, чутко и нежно ощупывая трепещущую, истомленную желанием плоть. Вздрагивают, выгибаются и чудесным образом, не сговариваясь, разворачиваются, чтобы открыться и отдаться больше и полнее, так, что не сразу и различишь, где руки, ноги и головы, слившиеся воедино столь же причудливо, как придушенные стоны и всхлипывания сливаются с мономатанскими заклинаниями.
О, в этом зрелище и звуках, верно, и в самом деле было что-то волшебное, ибо Батар неожиданно ощутил, как неведомая сила, которой тем не менее невозможно сопротивляться, влечет его к женщинам, понуждая включиться в дивную игру, где поглаживания, покусывания и поцелуи значат неизмеримо больше самых пламенных признаний и проникновенных речей…
Выныривая временами из жарких волн наслаждения, Мбаба чувствовала, что все идет не совсем так, как надобно, и очищающие сознание заклинания дают иной, чем было задумано, эффект. Они проносятся мимо открытого вроде бы для восприятия мозга мужчины, соскальзывают с него, как муравьи с поверхности начищенного медного шлема, и попадают… Попадают куда? Она не могла понять, не могла сосредоточиться, но отзвуки снятых запретов, разбуженных воспоминаний, погребенных в тайниках памяти, подсказывали ей, что так или иначе заклинания делают свое дело. В какое-то мгновение она уже почти поняла, в чем допустила ошибку, и даже успела ужаснуться, но как раз в этот момент ладони Батара стиснули ее ягодицы, пальцы Ньяры охватили лодыжки, разводя в стороны ноги, и она уткнулась лицом в мелко подрагивающий живот девушки. И тут же ощутила долгожданное прикосновение к тому месту, где рождалось в ней желание и сжигавшее ее внутреннее пламя. Что-то врезалось в ее трепещущее лоно, и все мысли вылетели из головы забившейся в конвульсиях ворожеи.
Могучий таран ударил раз, другой, взламывая и сметая преграды, ворвался в нее, она закричала, чувствуя, что сейчас, сейчас станет совершенно доступна, и вцепилась в бедра лежащей под ней Ньяры, словно опасаясь, как бы волны наслаждения не смыли, не унесли ее из этого мира. А таран бил и бил, разрывая, калеча и излечивая одновременно, до тех пор, пока Мбаба не задохнулась от жгучего, всепоглощающего восторга.
Ей чудилось, что все вокруг объял мрак, в котором медленно, одна за другой, разгораются звезды. И сама она, подобно яркой, пылающей, излучающей свет звезде, плыла среди пронизанного мерцанием мрака, ощущая неземное блаженство, доступное только богам. Совсем рядом она слышала стоны Ньяры и лениво думала о том, что пройдет немного времени — и сладкотелая, сладкогубая саккаремка тоже превратится в звезду и они вместе будут плыть по искрящемуся мириадами крохотных огоньков небосклону. А светоносный Батар превратится в огромное сияющее светило, и тепла его хватит на всех, ибо, как бы хорошо ни было им с Ньярой вдвоем, звездами они смогли стать только благодаря ему. Мужчине с крепкими чреслами…
— Хочешь вина? — спросил Батар спустя неопределенно долгое время. — Лучшее из того, что можно достать в Матибу-Тагале.
— Спасибо. — Мбаба протерла глаза, поправила наброшенный на нее халат и приняла тонкостенную чашу с темно-красным вином.
Длинные некогда свечи сгорели на две трети. Огонь в медной жаровне погас. Сидевшая на расшитых геометрическими узорами подушках Ньяра с удрученным выражением лица жевала орешки, беря их со стоящего на низком столике глазурованного блюда. Налив себе в чашу вина, Батар с любопытством оглядел ворожею, точно увидел ее впервые в жизни, а потом предложил:
— Наверно, ты хочешь умыться. Пойдем в соседнюю комнату, я полью тебе на руки. Кицуд уже спит, а подмастерья отправились в город и вернутся только на рассвете. — В голосе костореза Мбабе послышались виноватые нотки, и она внезапно вспомнила, что же именно было не так во время «Исцеления духа». Покосилась на Ньяру и, ужасаясь содеянному, отправилась' вслед за Батаром.
Проводив их взглядом, саккаремка прикрыла глаза, проклиная себя за глупость, а Мбабу за самоуверенность. Ворожея не зря еще в Дризе слыла великой в своем деле искусницей, и если бы не так сильно уповала на свое мастерство, конечно же, не позволила бы себе увлечься и проследила за тем, кого из присутствующих излечивает она от безответной любви. От выдуманной любви. От любви, которая нужна была Ньяре, дабы забыть все прошлые унижения и страдания и найти новый смысл, новую цель изуродованной своей, давно уже шедшей наперекосяк жизни.
Но Мбаба, может быть, не так уж и виновата — от выдуманной любви излечиться легче, чем от настоящей. Девушка поморщилась, обвела взглядом ставшую чужой для нее комнату и с облегчением подумала, что завтра поутру покинет этот дом. И тут же упрекнула себя за эти мысли: думать сейчас следовало о том, как помочь Батару. Сама она как-нибудь перебьется — сумела один раз придумать себе любовь, сумеет и еще раз влюбить себя в подходящего человека. Забывать она научилась, а это, как говорила мать, самое трудное искусство…
— Мы тут поговорили, и вот что я хочу предложить… — Вернувшаяся Мбаба выглядела просто великолепно: черная шапка густых курчавых волос распушилась, глаза горят, зубы сияют как крупные отборные жемчужины. Похоже, в самом деле изобрела, как исправить свою ошибку, с облегчением подумала Ньяра. На Батара она старалась не смотреть, страшась увидеть в его глазах понимание — недаром же не верил он ее словам о любви! А может, потому и согласился на «Исцеление духа», что знал: не его, Ньяру ворожея исцелять будет? Хотя откуда бы ему это знать, ведь не ясновидящий же он в конце-то концов?..
— Коль уж не удалось мне Батара от несчастной любви избавить, может быть, стоит изготовить взамен этого любовный напиток для его девки? — Мбаба дождалась поощрительного кивка Ньяры и оживленно обернулась к косторезу: — Вот видишь, она не возражает! Я же говорила! Дело за тобой, соглашайся!
— С чего бы это Ньяре возражать? — усмехнулся Батар. — Не ей твою отраву пить, не ей твоим снадобьем любимую девушку угощать. Отчего бы ей и не согласиться?
— Да никакая это будет не отрава! — обиженно запротестовала ворожея. — Самое что ни на есть обыкновенное приворотное зелье. Его любая знахарка на моей родине сварить может. Разница только в том, что у знахарок оно через раз действует и недолго, а у меня…
— Ну-ну? — подбодрил ее Батар, от души забавляясь замешательством Мбабы.
— У меня оно тоже через раз действует, — после недолгих колебаний призналась ворожея. И поспешно добавила, опасаясь, как бы косторез не истолковал ее слова превратно: — Но не потому вовсе, что я изготовлять это зелье не умею! Просто любое чародейство имеет некоторые ограничения. Иначе даже те, кто самыми захудалыми чарами владеет, на тронах бы восседали, а не с косторезами всякими да с рабынями их якшались.
— Ты-то, положим, не со всяким, а с придворным косторезом дело имеешь…
— Давай лучше послушаем, о каких ограничениях идет речь, — попросила Ньяра, упорно избегая смотреть Батару в глаза.
— Ограничения не сложные. Их всего два, но таких, что… Словом, во-первых, та, для кого приворотное зелье предназначено, не должна быть ни в кого влюблена, а во-вторых, Батар должен ее больше жизни своей любить.
— И всего-то? — удивился косторез.
— Для тебя, может, это и «всего-то», а на самом деле… Да что я тебя уговариваю! Хочешь — сделаю, нет —'.выпьем еще по чаше вина и спать завалимся.
— Хм-м… Не верю я в твое зелье. К тому же не представляю, как мне удастся уговорить выпить его Эне… Впрочем, выбора у меня все равно нет. — Батар легкомысленно махнул рукой: — Была не была — вари!
— Ух ты какой быстрый! «Вари»! Осчастливил, называется! — передразнила его не на шутку рассердившаяся ворожея. — Думаешь, это так просто? Все равно что похлебку сварить?
— Говори, что тебе надобно. Ты знаешь, золото у него есть, а если травы какие либо корешки — так этого в доме век ищи — не сыщешь, — сухо промолвила Ньяра, и под взглядом ее Мбаба смешалась, забарабанила крупными пальцами по столешнице.
— Кабы не познакомились мы с тобой еще в Дри-зе… — буркнула чернокожая и повернулась к Бата-ру: — Все необходимое для приготовления зелья я с собой взяла. От тебя мне нужна какая-нибудь мелочь, но чтобы значила она в твоей жизни многое. А ты, Ньяра, принеси мою котомку, прозрачную склянку и ступай спать. Лишняя пара глаз для того, чем мы тут заниматься станем, только помехой будет.
— Думаешь, получится? — недоверчиво спросил Ватар, едва саккаремка вышла из комнаты.
— Раз уж не смогла я вытащить из твоего сердца занозу, значит, крепко она в нем сидит, лучшим в деле подспорьем будет, — пробормотала Мбаба и круглое лицо ее осветилось улыбкой. — И почему, хотелось бы знать, мне так не везет? Ежели попадется пригожий и разумный парень, непременно оказывается, что он уже успел на кого-то глаз положить…
Батар пожал плечами и вытащил из-под халата цепочку, на которой покачивался плоский кроваво-красный камешек удивительной яркости и чистоты.
— Подойдет?
Ворожея подставила ладонь и, когда косторез опустил в нее камень, тихонько ахнула.
— Ну что?
— Да. Это то, что нужно. — Улыбчивое лицо Мбабы приобрело торжественное выражение, а в голосе прозвучало нескрываемое почтение. — Не часто мне случалось держать в руках подобные вещицы. Жалко такой источник силы на пустяки тратить.
— Ты полагаешь, заставить мою избранницу полюбить меня — это пустяки?
— Для этакой силищи — да. Используя ее, ты бы мог… — Ворожея замолкла, крепко сжимая в кулаке алый камушек. — Что это и как попало к тебе?
— Гранат. Я нашел его на Цай-Дюрагате, — коротко ответил Батар.
— А-а-а… В кладовой чудес, открытой для тех, кто приглянется Владыке Гор….
— Вот твоя сумка. А вот склянка. — Ньяра поставила на стол уродливый кубок из толстого стекла, которым расплатился за работу один из Батаровых заказчиков.
— Отлично. Больше ты нам не нужна. — Мбаба провела над кубком раскрытой ладонью и, удовлетворенно кивнув, распустила ремешки объемистой сумки, изготовленной из прекрасно выделанной замши, но изрядно засалившейся от длительного использования.
Остановившись на пороге комнаты, Ньяра некоторое время наблюдала за тем, как чернокожая ворожея выкладывает на полированную столешницу какие-то мешочки, скляночки и флакончики, а косторез безмолвно потягивает вино, устремив ничего не видящий взгляд на медный узкогорлый кувшин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65