..
Тут же стояли скамья и стол для двух козлинобородых дьяков, которым следовало записывать показания. Тут же, на небольшом возвышении, стояла вторая скамья, обитая кумачом. Для начальства, так сказать. На нее-то и опустился тяжелый, рыхлый Федор Юрьевич. Выпил из поданного ему слугой кубка, вытер рукавом омоченные вином усы, крякнул. На желтом лице проступили красные пятна. Он сказал:
– Ну, люди вы новые, так что я сразу вас на дыбу не тягаю по одному, как положено. Но розыск будем вести по уставу. Ну, кто же доберется наконец до истины, порадует меня, старика?..
И он улыбнулся так, что у Афанасьева что-то лопнуло внутри.
– Да я уже рассказал всю подлинную правду! – закричал Евгений, делая шаг вперед (крепкие руки двух подручных ката Матроскина тотчас же схватили его и вернули на прежнее место). – Рассказал, рассказал и государю все рассказал!
Ромодановский улыбнулся в вислые усы и проговорил:
– Так, так. Хорошо. Только вот насчет подлинной правды ты погорячился, Евгений Владимиров Афанасьев. Вижу я, человек ты холеный, черной работы не знал и под пыткой не стоял, так что не знаешь, что такое «подлинная» правда. Микешка, а, верно ведь говорю?
– Эге, – неопределенно ответил тот, не разоряясь на титулы.
Специфика работы, верно, давала ему право не заглядывать князю заискивающе в глаза и не называть полным званием. Впрочем, дядюшка Федор Юрьевич не обижался. Он вообще был не обидчивый. Он продолжал:
– Слово «подлинная» происходит от слов «под длинником». Так называют длинный кнут здешние умельцы. «Подлинная» правда – сиречь правда, полученная через битье длинным кнутом. Понятно тебе, мастер огненных забав?
«Ах, да… да, меня же назначили заведовать фейерверками, – вспомнил Афанасьев, – „огненная забава“… Сейчас устроят мне забаву! И правду по-длин-ную тоже… фразеологи!»
Вот уж если где Афанасьев и не ожидал пополнить свои лингвистические познания, так это здесь, в пыточном застенке. «Тоже мне просветители, – смятенно думал он, – сначала тот придурок из возка, а теперь и сам дядюшка Федор, черти б его драли! И Сильвия эта где-то, жирная скотина… Где она, интересно? Поди, с Алексашкой Меншиковым катается! И потянуло же Меншикова на этакую колоду, гидрит-ангидрид!»
Каждого из обвиняемых по очереди вызывали к столу, за которым сидели два дьяка. За каждым аккуратно записали показания. Все это время Микешка Матроскин даже не показывался, а князь Федор Юрьевич сидел на скамье, обитой кумачом, откинувшись и опершись спиной о стену. Дремал, полузакрыв глаза и как будто отстранившись от всего происходящего. Дьяки меж тем орудовали перьями и, строго взглядывая из-под железных очков, заполняли протоколы. Записали даже идиотские речи Буббера об американском консуле и адвокате. «Интересно, как они напишут это слово?» Федор Юрьевич открыл глаза. Афанасьев понял, что настоящий розыск начнется только сейчас.
Но тут, впервые за все эти проклятые вымороченные сутки, Евгению и его незадачливым сотоварищам повезло. Прискакал нарочный с тем, чтобы Федор Юрьевич немедленно направлялся в Прешпург, дабы руководить маневрами. Таким образом дядюшке Федору напомнили, что он не только грозный князь-кесарь Ромодановский, зажавший в своем кулаке Москву, но и потешный король Фридрихус. Ромодановский развернул письмо Петра, проглядел его, а последний абзац прочитал вслух, бормоча себе под нос:
– «Понеже, мин херц кениг, не можем мы без тебя провесть маневр, и наладить войско, и учинить потешную баталию с супротивным нам королем, то просим немедля, бросив все дела, вернуться в Прешпург, дабы споспешествовать делу военному и государственному. С сим остаемся, Петрушка Алексеев, Франчишка Лефорт, Алехсашка Меншиков, Автономка Головин»…
– Так, – сказал Ромодановский, похмурившись, – значит, оставь покуда розыск, как государь вызывает меня в Прешпург?
Нарочный, не смея говорить при грозном князе, только поклонился.
– Эге, это он не просто так, – рассудил дядюшка Федор Юрьевич. – Микешка, а прикажи запереть сих четверых в крепком подвале, да поставить караул, да до моего возвращения и пальцем не трогать, допроса, а тем паче розыска не вести.
Микешка Матроскин отвернулся, и если кто мог бы увидеть в этот момент его раскормленную рожу, то ясно прочитал бы на ней разочарование. Для этого молодца допрос и дыба были чем-то вроде игры в боулинг для досужего жителя XX века.
Князь Ромодановский уехал. Афанасьев, Ковба-сюк, голландец и Буббер, запертые в сыром и темном подвале, получили передышку. На неопределенное время. Нужна ли она?.. Ведь, какизвестно, ожидание смерти хуже самой смерти.
3
– Да кто же тебя просил гоняться за этим типом?! – в сердцах воскликнул Пит Буббер, когда подозреваемые остались наедине.
– Так откуда ж я знал, что все так повернется?
– Откуда он знал, откуда он знал! Зачем ты вообще назначен в миссию, если из-за тебя нормальные люди вляпались в такой переплет, что и страшно подумать!
– Подумать? – Несмотря на чрезвычайную трагичность положения, Евгений еще сохранил силы на сарказм в голосе. – Ну, если судить по той чуши, которую ты нес князю Ромодановскому и царю Петру, Буббер, думать тебе и в самом деле страшно. Потому что занимаешься ты этим крайне редко. О каком таком адвокате ты порол? Какого еще американского посла, то есть консула, требовал? Никаких американских штатов еще нет и в помине, а далекие предки твоих адвокатов, послов и консулов пока что с воплями гоняются за коровами где-нибудь по степям Аризоны. Впрочем, вру!.. Никакой Аризоны еще нет, понятно тебе? А тот тип, который уж не знаю что помыслил против царя… тот тип в самом деле убежал от меня в ту спальню, которую нам отвели в доме генерала Лефорта, и как я сразу мог понять, что это именно та спальня, ты, дурень лунный?
Обычно тихий и немногословный Ковбасюк вдруг поддержал Афанасьева:
– В самом деле, мистер Буббер, вы вели себя… не совсем умно. Я понимаю, что действия Жени, по стечению обстоятельств, привели к тому, что мы вот тут сидим, в этом застенке. Но самое смешное состоит в том, что мы сидим тут абсолютно, абсолютно ЗАСЛУЖЕННО.
Тут выпучили глаза и Афанасьев, и Буббер. Один голландец, мутный, полусонный и продолжающий страдать от похмелья, никак не отреагировал на фразу Ковбасюка. А реагировать было на что. В конце концов, бывший чучельник говорил не так уж и часто, а если открывал рот, то порой мог выдать такое… Как вот сейчас.
– То… есть? – наконец проговорил Афанасьев. – То есть как это, Ковбасюк.., так это ты – ты хотел убить царя Петра?
– Я этого не говорил. И никого я не хотел убить, я вообще всю ночь спал.
– Уф-ф! А что же ты сказал о том… о том, что мы тут находимся заслуженно, а? – брякнул Буббер.
– А ты что хотел? Мы прибыли сюда заменить законного царя его клоном, безмозглым существом, которое было бы марионеткой, проводило бы любой закон, развязывало бы любую войну… Словом, делало бы все, о чем его только попросят те, кто им управляет. То есть мы. По-моему, это было очевидно с самого начала. А теперь нас арестовали за то, чего мы, кажется, не делали – ПОКА не делали. То есть злоумышляли против царя.
– Что за чушь ты несешь?! – взвился Буббер.
– А, между прочим, он несет не такую уж и чушь, – задумчиво отметил Афанасьев. – Он прав. Боюсь, что если нас вздернут на дыбу, то придется признаться во всем. Сложнее всего будет объяснить Ромодановскому про машину времени. Зато информашку о замене царя на марионетку он легко усвоит. В русской истории еще не такое бывало и то ли еще будет. А самая жуткая и непредсказуемая свистопляска начнется, если мы… если мы все-таки выполним наше, задание. То есть подсунем нашим пращурам совершенно политкорректного, демократичного и безмозглого правителя.
«Интересно, сколько он продержится на троне, хе-хе?..» – внес свою лепту в беседу бес Сребреник.
Ковбасюк, который тоже слышал несносного инфернала, выговорил одними губами:
– Да боюсь, что недолго. Н-да. Только, наверно, если все пойдет так, как идет сейчас, мы до того времени не доживем.
Зловещее замечание Ковбасюка заставило всех умолкнуть. Наверно, каждый подумал, что не так уж и неправ был Петр, когда велел арестовать всех, и каждый теперь невольно подозревал всех остальных и неприязненно думал об этом: зачем, зачем все это нужно?..
Афанасьев сидел скорчившись в самом углу подвала и даже не слышал о том, что говорит ему, надсаживаясь, неугомонный бес Сребреник. Он думал совсем не о том, что в любой момент может возвратиться дядюшка Федор Юрьевич и повелеть своему кату Матроскину вздернуть всех их на дыбу, одного за другим. И допросить сначала с пристрастием, потом с особым пристрастием – выведать всю подноготную, всю подлинную правду, согнуть в бараний рог. в три погибели. Евгений сидел и думал о том, что для всех последующих времен, быть может, лучше, что их, миссионеров дурацкого проекта «Демократи-затор-2020», остановили в самом начале. Сразу. Когда еще никто ничего не успел сделать.
Только один участник миссии остался на свободе. Глава, руководитель. Сильвия фон Каучук. Обладательница целой груды знаний и черного пояса по карате, выглядевшего здесь, в России конца XV века, мягко говоря, страшно. Женщина-глыба…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Неучтенная родня царя Петра
1
Сильвия фон Каучук сидела напротив всешутейшего и всепьянейшего патриарха всея Яузы Никиты Зотова и размышляла. Подумать было о чем. Хоть она и оставалась на свободе, все же в любой момент могла угодить в застенок приказа Тайных дел, а там все были отнюдь не так любезны, как в Преображенском дворце царя и особенно в доме генерала Франца Лефорта в Немецкой слободе. К тому же она подозревала, что Петр не зря вызвал к себе Ромодановского, который отбыл было с задержанными «злочинцами» – миссионерами Афанасьевым, Буббером, Ковбасюком и примкнувшим к ним голландским негоциантом.
Очередное безобразное пиршество было в самом разгаре. По сути, оно мало чем отличалось от того, что было в доме Лефорта в прошлую ночь, так что даже нет смысла давать развернутое его описание. Все те же шуты, тот же Никита Зотов, те же царские любимцы, пьяный поп Булька как пародия на всю Церковь. Одним из последних прибыл князь Ромодановский, и при его виде Сильвия невольно задрожала. Из всех присутствующих только он, князь-кесарь Федор Юрьевич, знал о судьбе четверых несчастных, что были обвинены в злых умыслах против великого государя и даже попытке покушения на его, государя, жизнь. В припухлых складках лица Ромодановского, в его маленьких, умных, водянистых глазах фон Каучук тщилась прочесть свой приговор и приговор тем, которых уже нет с нею. Ведь здесь умеют проникать даже в самые тайные помыслы!.. Впрочем, Федор Юрьевич лишь поздоровался с молодым царем, а потом молча уселся на отведенное ему почетное место и принялся уписывать еду, запивая ее вином. Прием вина и яств чередовался с употреблением рюмочек тминной водки, и постепенно Сильвия Кампанелла успокоилась.
Сбоку донесся голос Меншикова. Этот летал по всей пиршественной палате, по распоряжению великого государя оделяя тех или иных присутствующих чашами вина, как это заведено по древнему обычаю. Правда, совсем не по древнему обычаю Алексашка дергал бояр за бороды и длинные рукава, а штатный царский шут Яшка Тургенев к тому же плевался и сквернословил, всячески понося бояр и изобретательно проходясь по их родне. В один из коротких промежутков, когда Меншиков отдыхал от разносов чаш, он сел рядом с Сильвией и, хитро прищурив один глаз, сказал:
– Горюешь? О друзьях своих горюешь? Так я насчет их только что с Федором Юрьевичем перемолвился.
У Сильвии перехватило дыхание.
– И что с ними? – спросила она, впрочем быстро справившись с волнением.
– А ты молодцом! – одобрил Меншиков. – Другая раскисла бы, завыла, а ты и глазом, я смотрю, не моргнула. Люблю таких! Была б мужиком, далеко пошла бы!
Сильвия не стала произносить очередную пламенную речь о роли женщин в поступательном историческом процессе. Это было бесполезно. Меншиков, не моргая, смотрел на нее своими нахальными синими глазами, а потом наконец соблаговолил сообщить:
– Живы-здоровы. Сидят в застенке у Микешки-палача. Да ты не моргай так. Микешка – зверь, он бы их уже на кусочки растерзал, хоть и морда добродушная. Но Федор Юрьич понапрасну кровей не льет, даром что свиреп на вид. Розыск учинят, разберутся. И не таких разбирали и до истины своим умом и Божьим соизволением доходили.
Александр Данилович хотел сказать еще что-то, но тут его настиг голос Петра:
– Данилыч, что-то у нас боярин Боборыкин заскучал. Кузьма Егорыч! Али мы тебе чем не угодили? Али скучно у нас в столовой палате государевой? Али вина царские тебе кислы показались?
Шуты загремели громкоголосыми жестяными голосами, хохоча и перекатываясь вдоль столов. Боярин Боборыкин, насупившись, жевал мясо. Петр кивнул Меншикову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Тут же стояли скамья и стол для двух козлинобородых дьяков, которым следовало записывать показания. Тут же, на небольшом возвышении, стояла вторая скамья, обитая кумачом. Для начальства, так сказать. На нее-то и опустился тяжелый, рыхлый Федор Юрьевич. Выпил из поданного ему слугой кубка, вытер рукавом омоченные вином усы, крякнул. На желтом лице проступили красные пятна. Он сказал:
– Ну, люди вы новые, так что я сразу вас на дыбу не тягаю по одному, как положено. Но розыск будем вести по уставу. Ну, кто же доберется наконец до истины, порадует меня, старика?..
И он улыбнулся так, что у Афанасьева что-то лопнуло внутри.
– Да я уже рассказал всю подлинную правду! – закричал Евгений, делая шаг вперед (крепкие руки двух подручных ката Матроскина тотчас же схватили его и вернули на прежнее место). – Рассказал, рассказал и государю все рассказал!
Ромодановский улыбнулся в вислые усы и проговорил:
– Так, так. Хорошо. Только вот насчет подлинной правды ты погорячился, Евгений Владимиров Афанасьев. Вижу я, человек ты холеный, черной работы не знал и под пыткой не стоял, так что не знаешь, что такое «подлинная» правда. Микешка, а, верно ведь говорю?
– Эге, – неопределенно ответил тот, не разоряясь на титулы.
Специфика работы, верно, давала ему право не заглядывать князю заискивающе в глаза и не называть полным званием. Впрочем, дядюшка Федор Юрьевич не обижался. Он вообще был не обидчивый. Он продолжал:
– Слово «подлинная» происходит от слов «под длинником». Так называют длинный кнут здешние умельцы. «Подлинная» правда – сиречь правда, полученная через битье длинным кнутом. Понятно тебе, мастер огненных забав?
«Ах, да… да, меня же назначили заведовать фейерверками, – вспомнил Афанасьев, – „огненная забава“… Сейчас устроят мне забаву! И правду по-длин-ную тоже… фразеологи!»
Вот уж если где Афанасьев и не ожидал пополнить свои лингвистические познания, так это здесь, в пыточном застенке. «Тоже мне просветители, – смятенно думал он, – сначала тот придурок из возка, а теперь и сам дядюшка Федор, черти б его драли! И Сильвия эта где-то, жирная скотина… Где она, интересно? Поди, с Алексашкой Меншиковым катается! И потянуло же Меншикова на этакую колоду, гидрит-ангидрид!»
Каждого из обвиняемых по очереди вызывали к столу, за которым сидели два дьяка. За каждым аккуратно записали показания. Все это время Микешка Матроскин даже не показывался, а князь Федор Юрьевич сидел на скамье, обитой кумачом, откинувшись и опершись спиной о стену. Дремал, полузакрыв глаза и как будто отстранившись от всего происходящего. Дьяки меж тем орудовали перьями и, строго взглядывая из-под железных очков, заполняли протоколы. Записали даже идиотские речи Буббера об американском консуле и адвокате. «Интересно, как они напишут это слово?» Федор Юрьевич открыл глаза. Афанасьев понял, что настоящий розыск начнется только сейчас.
Но тут, впервые за все эти проклятые вымороченные сутки, Евгению и его незадачливым сотоварищам повезло. Прискакал нарочный с тем, чтобы Федор Юрьевич немедленно направлялся в Прешпург, дабы руководить маневрами. Таким образом дядюшке Федору напомнили, что он не только грозный князь-кесарь Ромодановский, зажавший в своем кулаке Москву, но и потешный король Фридрихус. Ромодановский развернул письмо Петра, проглядел его, а последний абзац прочитал вслух, бормоча себе под нос:
– «Понеже, мин херц кениг, не можем мы без тебя провесть маневр, и наладить войско, и учинить потешную баталию с супротивным нам королем, то просим немедля, бросив все дела, вернуться в Прешпург, дабы споспешествовать делу военному и государственному. С сим остаемся, Петрушка Алексеев, Франчишка Лефорт, Алехсашка Меншиков, Автономка Головин»…
– Так, – сказал Ромодановский, похмурившись, – значит, оставь покуда розыск, как государь вызывает меня в Прешпург?
Нарочный, не смея говорить при грозном князе, только поклонился.
– Эге, это он не просто так, – рассудил дядюшка Федор Юрьевич. – Микешка, а прикажи запереть сих четверых в крепком подвале, да поставить караул, да до моего возвращения и пальцем не трогать, допроса, а тем паче розыска не вести.
Микешка Матроскин отвернулся, и если кто мог бы увидеть в этот момент его раскормленную рожу, то ясно прочитал бы на ней разочарование. Для этого молодца допрос и дыба были чем-то вроде игры в боулинг для досужего жителя XX века.
Князь Ромодановский уехал. Афанасьев, Ковба-сюк, голландец и Буббер, запертые в сыром и темном подвале, получили передышку. На неопределенное время. Нужна ли она?.. Ведь, какизвестно, ожидание смерти хуже самой смерти.
3
– Да кто же тебя просил гоняться за этим типом?! – в сердцах воскликнул Пит Буббер, когда подозреваемые остались наедине.
– Так откуда ж я знал, что все так повернется?
– Откуда он знал, откуда он знал! Зачем ты вообще назначен в миссию, если из-за тебя нормальные люди вляпались в такой переплет, что и страшно подумать!
– Подумать? – Несмотря на чрезвычайную трагичность положения, Евгений еще сохранил силы на сарказм в голосе. – Ну, если судить по той чуши, которую ты нес князю Ромодановскому и царю Петру, Буббер, думать тебе и в самом деле страшно. Потому что занимаешься ты этим крайне редко. О каком таком адвокате ты порол? Какого еще американского посла, то есть консула, требовал? Никаких американских штатов еще нет и в помине, а далекие предки твоих адвокатов, послов и консулов пока что с воплями гоняются за коровами где-нибудь по степям Аризоны. Впрочем, вру!.. Никакой Аризоны еще нет, понятно тебе? А тот тип, который уж не знаю что помыслил против царя… тот тип в самом деле убежал от меня в ту спальню, которую нам отвели в доме генерала Лефорта, и как я сразу мог понять, что это именно та спальня, ты, дурень лунный?
Обычно тихий и немногословный Ковбасюк вдруг поддержал Афанасьева:
– В самом деле, мистер Буббер, вы вели себя… не совсем умно. Я понимаю, что действия Жени, по стечению обстоятельств, привели к тому, что мы вот тут сидим, в этом застенке. Но самое смешное состоит в том, что мы сидим тут абсолютно, абсолютно ЗАСЛУЖЕННО.
Тут выпучили глаза и Афанасьев, и Буббер. Один голландец, мутный, полусонный и продолжающий страдать от похмелья, никак не отреагировал на фразу Ковбасюка. А реагировать было на что. В конце концов, бывший чучельник говорил не так уж и часто, а если открывал рот, то порой мог выдать такое… Как вот сейчас.
– То… есть? – наконец проговорил Афанасьев. – То есть как это, Ковбасюк.., так это ты – ты хотел убить царя Петра?
– Я этого не говорил. И никого я не хотел убить, я вообще всю ночь спал.
– Уф-ф! А что же ты сказал о том… о том, что мы тут находимся заслуженно, а? – брякнул Буббер.
– А ты что хотел? Мы прибыли сюда заменить законного царя его клоном, безмозглым существом, которое было бы марионеткой, проводило бы любой закон, развязывало бы любую войну… Словом, делало бы все, о чем его только попросят те, кто им управляет. То есть мы. По-моему, это было очевидно с самого начала. А теперь нас арестовали за то, чего мы, кажется, не делали – ПОКА не делали. То есть злоумышляли против царя.
– Что за чушь ты несешь?! – взвился Буббер.
– А, между прочим, он несет не такую уж и чушь, – задумчиво отметил Афанасьев. – Он прав. Боюсь, что если нас вздернут на дыбу, то придется признаться во всем. Сложнее всего будет объяснить Ромодановскому про машину времени. Зато информашку о замене царя на марионетку он легко усвоит. В русской истории еще не такое бывало и то ли еще будет. А самая жуткая и непредсказуемая свистопляска начнется, если мы… если мы все-таки выполним наше, задание. То есть подсунем нашим пращурам совершенно политкорректного, демократичного и безмозглого правителя.
«Интересно, сколько он продержится на троне, хе-хе?..» – внес свою лепту в беседу бес Сребреник.
Ковбасюк, который тоже слышал несносного инфернала, выговорил одними губами:
– Да боюсь, что недолго. Н-да. Только, наверно, если все пойдет так, как идет сейчас, мы до того времени не доживем.
Зловещее замечание Ковбасюка заставило всех умолкнуть. Наверно, каждый подумал, что не так уж и неправ был Петр, когда велел арестовать всех, и каждый теперь невольно подозревал всех остальных и неприязненно думал об этом: зачем, зачем все это нужно?..
Афанасьев сидел скорчившись в самом углу подвала и даже не слышал о том, что говорит ему, надсаживаясь, неугомонный бес Сребреник. Он думал совсем не о том, что в любой момент может возвратиться дядюшка Федор Юрьевич и повелеть своему кату Матроскину вздернуть всех их на дыбу, одного за другим. И допросить сначала с пристрастием, потом с особым пристрастием – выведать всю подноготную, всю подлинную правду, согнуть в бараний рог. в три погибели. Евгений сидел и думал о том, что для всех последующих времен, быть может, лучше, что их, миссионеров дурацкого проекта «Демократи-затор-2020», остановили в самом начале. Сразу. Когда еще никто ничего не успел сделать.
Только один участник миссии остался на свободе. Глава, руководитель. Сильвия фон Каучук. Обладательница целой груды знаний и черного пояса по карате, выглядевшего здесь, в России конца XV века, мягко говоря, страшно. Женщина-глыба…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Неучтенная родня царя Петра
1
Сильвия фон Каучук сидела напротив всешутейшего и всепьянейшего патриарха всея Яузы Никиты Зотова и размышляла. Подумать было о чем. Хоть она и оставалась на свободе, все же в любой момент могла угодить в застенок приказа Тайных дел, а там все были отнюдь не так любезны, как в Преображенском дворце царя и особенно в доме генерала Франца Лефорта в Немецкой слободе. К тому же она подозревала, что Петр не зря вызвал к себе Ромодановского, который отбыл было с задержанными «злочинцами» – миссионерами Афанасьевым, Буббером, Ковбасюком и примкнувшим к ним голландским негоциантом.
Очередное безобразное пиршество было в самом разгаре. По сути, оно мало чем отличалось от того, что было в доме Лефорта в прошлую ночь, так что даже нет смысла давать развернутое его описание. Все те же шуты, тот же Никита Зотов, те же царские любимцы, пьяный поп Булька как пародия на всю Церковь. Одним из последних прибыл князь Ромодановский, и при его виде Сильвия невольно задрожала. Из всех присутствующих только он, князь-кесарь Федор Юрьевич, знал о судьбе четверых несчастных, что были обвинены в злых умыслах против великого государя и даже попытке покушения на его, государя, жизнь. В припухлых складках лица Ромодановского, в его маленьких, умных, водянистых глазах фон Каучук тщилась прочесть свой приговор и приговор тем, которых уже нет с нею. Ведь здесь умеют проникать даже в самые тайные помыслы!.. Впрочем, Федор Юрьевич лишь поздоровался с молодым царем, а потом молча уселся на отведенное ему почетное место и принялся уписывать еду, запивая ее вином. Прием вина и яств чередовался с употреблением рюмочек тминной водки, и постепенно Сильвия Кампанелла успокоилась.
Сбоку донесся голос Меншикова. Этот летал по всей пиршественной палате, по распоряжению великого государя оделяя тех или иных присутствующих чашами вина, как это заведено по древнему обычаю. Правда, совсем не по древнему обычаю Алексашка дергал бояр за бороды и длинные рукава, а штатный царский шут Яшка Тургенев к тому же плевался и сквернословил, всячески понося бояр и изобретательно проходясь по их родне. В один из коротких промежутков, когда Меншиков отдыхал от разносов чаш, он сел рядом с Сильвией и, хитро прищурив один глаз, сказал:
– Горюешь? О друзьях своих горюешь? Так я насчет их только что с Федором Юрьевичем перемолвился.
У Сильвии перехватило дыхание.
– И что с ними? – спросила она, впрочем быстро справившись с волнением.
– А ты молодцом! – одобрил Меншиков. – Другая раскисла бы, завыла, а ты и глазом, я смотрю, не моргнула. Люблю таких! Была б мужиком, далеко пошла бы!
Сильвия не стала произносить очередную пламенную речь о роли женщин в поступательном историческом процессе. Это было бесполезно. Меншиков, не моргая, смотрел на нее своими нахальными синими глазами, а потом наконец соблаговолил сообщить:
– Живы-здоровы. Сидят в застенке у Микешки-палача. Да ты не моргай так. Микешка – зверь, он бы их уже на кусочки растерзал, хоть и морда добродушная. Но Федор Юрьич понапрасну кровей не льет, даром что свиреп на вид. Розыск учинят, разберутся. И не таких разбирали и до истины своим умом и Божьим соизволением доходили.
Александр Данилович хотел сказать еще что-то, но тут его настиг голос Петра:
– Данилыч, что-то у нас боярин Боборыкин заскучал. Кузьма Егорыч! Али мы тебе чем не угодили? Али скучно у нас в столовой палате государевой? Али вина царские тебе кислы показались?
Шуты загремели громкоголосыми жестяными голосами, хохоча и перекатываясь вдоль столов. Боярин Боборыкин, насупившись, жевал мясо. Петр кивнул Меншикову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42