сипаи, гуркху и англичане объединялись по своему разумению, взаимной склонности и симпатии. Только Хилари Бонд оставалась одинока. Может быть, это было вызвано ее положением в отряде — точнее, уже в общине, а может, иными причинами.
Я напомнил ей, что в своем ранге она могла скреплять брачные узы — как капитан обладает правом соединять пары пассажиров в открытом море. Она вежливо поблагодарила за это напоминание, но не спешила воспользоваться советом.
Вскоре стали строиться отдельные хижины, подальше от места нашей коммуны. Хилари смотрела на это сквозь пальцы, единственным ее требованием было — не уходить из поля зрения. Так что никто не селился дальше мили нашего «замка».
Хилари мудро предусмотрела матримониальные проблемы, и вскоре я понял свою глупость и недогадливость — однажды Стаббинс был замечен мною на пляже в обнимку с двумя молодыми разведчицами, которые приехали в лагерь последними. Я приветливо поздоровался, но стоило им удалиться, как я задался вопросом — которая же из них — жена Стаббинса?
— Как же так? — рассказывал я потом Хилари, — Стаббинс танцует с Сарой, а утром выходит из своей хижины с другой.
Она только рассмеялась, положив свои обожженные руки мне в ладони.
— Мой дорогой друг, — сказала она — Вы путешествовали сквозь пространство и Время на такие расстояния, как никто из людей, вы много раз меняли историю, и несомненно, такого человека еще не знала Земля, — но все же как вы мало знаете людей!
Я был озадачен:
— Что это значит? Что вы имеете в виде, дорогая Хилари?
— Подумайте только вот о чем. — Она провела рукой по своим заметно поредевшим и поседевшим волосам. — Нас всего тринадцать — не считая вашего приятеля Нево. Из них восемь женщин и пятеро мужчин. — Она пристально посмотрела на меня. — И это все, что от нас осталось — рассчитывать больше не на что. Я что-то не вижу ни одного острова на горизонте, с которого могут приплыть молодые люди за нашими девушками.
И если бы мы заключили стабильные браки, перешли бы к моногамии, как вы предлагали, наша маленькая коммуна вскоре распалась бы. Разделилась на части. Ведь пять никак не делится на восемь, а восемь — на пять. А сейчас нам никак нельзя терять друг друга — наша колония сильна единством. К тому же генная инженерия, о которой рассказывал ваш друг Нево, как раз одобряет подобные перекрестные браки, особенно в узком социуме.
Я был шокирован (мягко сказано) Не моральными(надеюсь) трудностями, но расчетом — который стоял за всем этим!
В таких мыслях я вынужден был покинуть ее — когда вдруг одна мысль остановила меня.
— Но, Хилари — ведь я тоже вхожу в число этих пяти мужчин.
— Само собой, — отвечала она, как мне показалось, с иронией.
— Но я же не… то есть, я имею в виду, никогда бы не…
Она откровенно усмехнулась.
— Сослагательные времена прошли. То, что вы не могли раньше, вы должны успеть теперь. Пока еще есть время!
Я ушел в глубоком смущении. Как изменилось общество в период между 1891 и 1944 годами! — видимо, я стал старомоден.
Тем временем возводился наш Храм в центре коммуны и крепости. Не прошло и нескольких месяцев «после бомбы», как мы стали называть наш календарь, и стены уже были возведены.
Решено было открыть наш Храм службой по всем погибшим, о чем объявила Хилари Бонд. Сначала Нево пытался воспротивиться — аналитичному складу ума казалось это чуждым и нецелесообразным, но я убедил его, что это политический ход, содействующий сплочению коллектива и Общества (к этому слову он относился с уважением) — и от данной встречи зависит, как сложатся отношения колонистов в дальнейшем.
Я помылся и побрился, и выглядел парадно, как только мог, надев последнюю пару брюк. Нево причесался и слегка постриг свою гриву. Многие из колонистов уже давно расхаживали голышом, прикрываясь узкой полоской ткани или шкуры. Но сегодня они надели остатки своих униформ, вычищенные и выглаженные, насколько это было возможно, и хотя такой строй вряд ли мог принять участие в смотре. Мы представляли собой если не строй, то уж во всяком случае, общество цивилизованных и хорошо построенных людей.
По узким неровным ступенькам мы поднялись в неосвещенный Храм. Пол — тоже неровный — чуть раскачивался под ногами, а из «окон» проникали редкие скупые лучи света. Я был поражен — в этот момент — несмотря на все свои недостатки, здание стояло. Более того — в нем смогли стоять люди! Что вообще удивительно.
Хилари Бонд поднялась на возвышение, сооруженное из бензиновой бочки, заменявшее кафедру и трибуну оратора одновременно, опершись на широкое плечо Стаббинса. Ее лицо торжественно сияло.
Она объявила об официальном обосновании новой колонии, которую собиралась назвать «Первый Лондон». Затем попросила нас присоединиться к молитве. Я свесил голову вслед за остальными и сложил перед собой руки. Мне казалось, что я, в самом деле, перенесся в храм во время церковной службы, и слова Хилари звучали ностальгически, перенося меня туда, в простую и надежную жизнь.
Но, вслушиваясь в ее слова, я отбросил все сомнения и воспоминания и постарался влиться собственной волей в общий поток единой мысли и славословия.
17. Дети и потомки
Первые плоды новых союзов стали появляться примерно год спустя, под присмотром Нево.
Морлок внимательно проверил наших первых новичков" — я слышал, как одна из матерей не решалась доверить ему ребенка, но Хилари развеяла ее страхи — и Нево объявил, что родилась отличная девочка, после чего вернул ее родителям.
Тут же без промедления — так мне, во всяком случае, показалось, появилось еще несколько детей — точно ими выстрелили из пулеметной обоймы. Забавное зрелище представлял собой Симмонс, которому приходилось обнимать и удерживать на руках сразу несколько детей, ибо основную часть обязанностей по опеке женщин-колонисток бывший футболист взял на себя. Сам еще недавно казавшийся большим ребенком, гигант стал папой нескольких малышей.
Дети вообще были источником постоянной радости для колонистов. Сразу прошли периоды депрессии, упадка, ощущения одиночества. Если так можно выразиться, дети были сильнейшим лекарственным средством — правда, не из арсеналов Нево. Теперь не надо было думать о проблемах — вот они, дети, рядом. Это были первые люди, для которых Новый Лондон стал настоящим домом и родиной — первые люди палеоценового периода.
Я смотрел на их пухлые ручки и ножки, и мне казалось, что, наконец, с лиц их родителей впервые спадает пелена, наброшенная войной.
С тех пор стало негласным правилом: каждый новорожденный проходил обследование у Нево.
И вот пришел день, когда он не вернул ребенка родильнице. Это стало предметом частной драмы, в которую посторонние не вмешивались. Нево на несколько дней пропал в лесу, занимаясь таинственными делами и никому ничего не объясняя.
Нево придумал так называемое «групповое обучение», где все, в первую очередь он, делились секретами выживания. Там объяснялось производство свечей или одежды из местных ингредиент материалов, из подножного материала, он даже разработал собственный рецепт мыла, больше правда похожего на полузасохшую глину: из соды и сала животных. Помимо этого, он разрабатывал немало других широких тем: медицина, физика, математика, химия, биология и принципы перемещения во времени…
Доводилось и мне сиживать на этих лекциях. Несмотря на странный неземной голос морлока, к которому никак нельзя было привыкнуть, и его манеры, читал он превосходно, и по ходу дела даже успевал задавать вопросы, чтобы проверить, поняла ли его аудитория. Он мог бы вполне вести пару дисциплин в любом из английских университетов, несмотря на то, что сравнительно недавно (50 миллионов лет назад!) освоил грамоту.
Нево постоянно вникал в речь своих слушателей, запоминая новые слова и по ходу отметая жаргон и окказиональную лексику. Часто он проводил пока демонстрационные занятия с деталями из дерева и металла или вычерчивал на песке диаграммы палочкой.
Как-то ночью мы беседовали с ним о том да о сем. Нево толок пестом в ступе пальмовые семена для какого-то снадобья.
— Бумага, — вдруг сказал он.
— Что — бумага? — опешил я.
— Нам нужна бумага. Хотя бы кусочек. Еще лучше — большой кусочек. Совсем хорошо — много больших кусочков.
— Перестань говорить, как туземец. Чего ты хочешь?
— Нам — ткнул он пестиком себе в грудь. — Нужна бумага. Вам, людям, не хватает памяти — вы все храните на бумаге. Моим ученикам нужна бумага, иначе у них не будет хорошей памяти.
— Но они же прекрасно помнят, ты же прове…
— Они забудут все через несколько лет, — категорически ответил он, коротко звякнув ступкой. — У них не работает долговременная память, как у моего народа.
Вот те на… Теперь я понял, что он имел в виду. Нево говорил о знаниях, которые передаются из поколения в поколение, в перспективе — о книгах. Или каких-нибудь других хранилищах информации, о которых мы пока не знали. Значит, он считал нас уже проходящими, завещающими поколениями.
Подсев к нему поближе, я взял ступку и пестик из его рук.
— Но смысл, Нево? Ведь ты рассказываешь им о квантовой механике, о единой теории наук! Зачем им хранить такой материал? Им еще столько миллионов лет суждено жить дикарями, пока не разовьется человечество.
— Отнюдь, — сказал он. — Все это понадобится уже их детям — если они выживут. По принятой теории, достаточно популяции в несколько сотен членов любых крупных млекопитающих для генетического разнообразия, чтобы обеспечить выживаемость вида.
Я тут же вспомнил, что сказала Хилари Бонд.
— Сейчас членов колонии еще слишком мало, чтобы она была обеспечена высоким уровнем выживаемости, но как только число достигнет определенного порога… единственный способ выживания — это надежная передача знаний. Они могут впоследствии стать генными инженерами, калибровать материал и просто на худой конец, избавиться от последствий лучевой болезни в генах, вызванной каролиниевой радиоактивностью. Вот тут-то им и понадобится все, включая квантовую механику.
Я ткнул пестиком в ступку.
— Ну, хорошо. Пускай. Но вот вопрос: суждено ли выжить человеческой расе в палеоцене? Не забывай про ледниковые периоды.
Он внимательно посмотрел на меня. Может быть, даже непонимающе.
— Что же, в таком случае? Ты хочешь сказать, что они вымрут?
Да, когда-то я принял решение остановить машину времени навсегда, чтобы прервать бесконечный поток бесконечных альтернативных историй. Теперь, когда эти люди оказались в далеком историческом прошлом (благодаря мне, в первую очередь) процесс окончательно выходил из-под контроля. Теперь мне предстояло думать не над тем, как я выберусь из этого, а как с этим будут жить мои потомки.
И тут мне припомнилось выражение лица Стаббинса, когда он взял в руки своего первенца.
Я же всего лишь человек! И повинуюсь человеческим инстинктам. Я не способен сознательно направлять эволюцию истории — это доступно лишь богам и тем, кто себя таковыми воображает. И, тем не менее, мы не должны позволить довлеть над нами этой распахнувшейся панорамой множественности событий, судеб, результатов. Мы не должны позволить Множественности Историй возобладать над нами. Каждый должен жить в стойкости духа, как если бы от нас одних, а не от Множественности зависели судьбы мира. В этом и есть, наверное, благородство человеческой души. Вынести все и твердо верить, что ты способен влиять на события, до самого последнего мига. И каждый должен стойко идти по жизни, помня об этом — пройти к самому Финалу, где Множественность уже не будет значить ничего.
— Вот так, — подвел итог Нево, забирая у меня ступку с пестиком и снова ударяя в дно. По моим глазам он выяснил, что я все понял.
— Нет, конечно, мы должны помочь колонистам и их потомкам выжить.
— И поэтому…
— Да-да?
— Нам нужна бумага, — сказал Нево, мудрый как китаец и принялся далее растирать что-то в своей ступке.
18. Праздник и после него
И вот пришел день, когда Хилари Бонд объявила, что до годовщины основания колонии осталась всего неделя. Решено было устроить небольшой праздник.
Колонисты охотно откликнулись на эту идею, и вскоре началась подготовка. Храм был обвешан лианами и гирляндами из огромных цветов. Повара готовили на своих кострах целый выводок свежезабитых диатрим.
Я тем временем лазил по скату крыши, прочищая трубы и интригуя колонистов, Чтобы не привлекать лишнего внимания, я притворился, что сплю там — и не выдать секрет моего последнего изобретения: аппарата и получаемого из него препарата. Настало время и мне продемонстрировать свои способности!
И вот праздник на заре. Мы собрались перед Храмом светлым утром, все были в возбуждении радостном. Снова на всех было все лучшее, что можно надеть — то есть обноски и огарки, которые уже хранились как выходные костюмы. Дети все были выряжены в новые мундирчики, сшитые из ткани, секрет которой производства разработал Нево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Я напомнил ей, что в своем ранге она могла скреплять брачные узы — как капитан обладает правом соединять пары пассажиров в открытом море. Она вежливо поблагодарила за это напоминание, но не спешила воспользоваться советом.
Вскоре стали строиться отдельные хижины, подальше от места нашей коммуны. Хилари смотрела на это сквозь пальцы, единственным ее требованием было — не уходить из поля зрения. Так что никто не селился дальше мили нашего «замка».
Хилари мудро предусмотрела матримониальные проблемы, и вскоре я понял свою глупость и недогадливость — однажды Стаббинс был замечен мною на пляже в обнимку с двумя молодыми разведчицами, которые приехали в лагерь последними. Я приветливо поздоровался, но стоило им удалиться, как я задался вопросом — которая же из них — жена Стаббинса?
— Как же так? — рассказывал я потом Хилари, — Стаббинс танцует с Сарой, а утром выходит из своей хижины с другой.
Она только рассмеялась, положив свои обожженные руки мне в ладони.
— Мой дорогой друг, — сказала она — Вы путешествовали сквозь пространство и Время на такие расстояния, как никто из людей, вы много раз меняли историю, и несомненно, такого человека еще не знала Земля, — но все же как вы мало знаете людей!
Я был озадачен:
— Что это значит? Что вы имеете в виде, дорогая Хилари?
— Подумайте только вот о чем. — Она провела рукой по своим заметно поредевшим и поседевшим волосам. — Нас всего тринадцать — не считая вашего приятеля Нево. Из них восемь женщин и пятеро мужчин. — Она пристально посмотрела на меня. — И это все, что от нас осталось — рассчитывать больше не на что. Я что-то не вижу ни одного острова на горизонте, с которого могут приплыть молодые люди за нашими девушками.
И если бы мы заключили стабильные браки, перешли бы к моногамии, как вы предлагали, наша маленькая коммуна вскоре распалась бы. Разделилась на части. Ведь пять никак не делится на восемь, а восемь — на пять. А сейчас нам никак нельзя терять друг друга — наша колония сильна единством. К тому же генная инженерия, о которой рассказывал ваш друг Нево, как раз одобряет подобные перекрестные браки, особенно в узком социуме.
Я был шокирован (мягко сказано) Не моральными(надеюсь) трудностями, но расчетом — который стоял за всем этим!
В таких мыслях я вынужден был покинуть ее — когда вдруг одна мысль остановила меня.
— Но, Хилари — ведь я тоже вхожу в число этих пяти мужчин.
— Само собой, — отвечала она, как мне показалось, с иронией.
— Но я же не… то есть, я имею в виду, никогда бы не…
Она откровенно усмехнулась.
— Сослагательные времена прошли. То, что вы не могли раньше, вы должны успеть теперь. Пока еще есть время!
Я ушел в глубоком смущении. Как изменилось общество в период между 1891 и 1944 годами! — видимо, я стал старомоден.
Тем временем возводился наш Храм в центре коммуны и крепости. Не прошло и нескольких месяцев «после бомбы», как мы стали называть наш календарь, и стены уже были возведены.
Решено было открыть наш Храм службой по всем погибшим, о чем объявила Хилари Бонд. Сначала Нево пытался воспротивиться — аналитичному складу ума казалось это чуждым и нецелесообразным, но я убедил его, что это политический ход, содействующий сплочению коллектива и Общества (к этому слову он относился с уважением) — и от данной встречи зависит, как сложатся отношения колонистов в дальнейшем.
Я помылся и побрился, и выглядел парадно, как только мог, надев последнюю пару брюк. Нево причесался и слегка постриг свою гриву. Многие из колонистов уже давно расхаживали голышом, прикрываясь узкой полоской ткани или шкуры. Но сегодня они надели остатки своих униформ, вычищенные и выглаженные, насколько это было возможно, и хотя такой строй вряд ли мог принять участие в смотре. Мы представляли собой если не строй, то уж во всяком случае, общество цивилизованных и хорошо построенных людей.
По узким неровным ступенькам мы поднялись в неосвещенный Храм. Пол — тоже неровный — чуть раскачивался под ногами, а из «окон» проникали редкие скупые лучи света. Я был поражен — в этот момент — несмотря на все свои недостатки, здание стояло. Более того — в нем смогли стоять люди! Что вообще удивительно.
Хилари Бонд поднялась на возвышение, сооруженное из бензиновой бочки, заменявшее кафедру и трибуну оратора одновременно, опершись на широкое плечо Стаббинса. Ее лицо торжественно сияло.
Она объявила об официальном обосновании новой колонии, которую собиралась назвать «Первый Лондон». Затем попросила нас присоединиться к молитве. Я свесил голову вслед за остальными и сложил перед собой руки. Мне казалось, что я, в самом деле, перенесся в храм во время церковной службы, и слова Хилари звучали ностальгически, перенося меня туда, в простую и надежную жизнь.
Но, вслушиваясь в ее слова, я отбросил все сомнения и воспоминания и постарался влиться собственной волей в общий поток единой мысли и славословия.
17. Дети и потомки
Первые плоды новых союзов стали появляться примерно год спустя, под присмотром Нево.
Морлок внимательно проверил наших первых новичков" — я слышал, как одна из матерей не решалась доверить ему ребенка, но Хилари развеяла ее страхи — и Нево объявил, что родилась отличная девочка, после чего вернул ее родителям.
Тут же без промедления — так мне, во всяком случае, показалось, появилось еще несколько детей — точно ими выстрелили из пулеметной обоймы. Забавное зрелище представлял собой Симмонс, которому приходилось обнимать и удерживать на руках сразу несколько детей, ибо основную часть обязанностей по опеке женщин-колонисток бывший футболист взял на себя. Сам еще недавно казавшийся большим ребенком, гигант стал папой нескольких малышей.
Дети вообще были источником постоянной радости для колонистов. Сразу прошли периоды депрессии, упадка, ощущения одиночества. Если так можно выразиться, дети были сильнейшим лекарственным средством — правда, не из арсеналов Нево. Теперь не надо было думать о проблемах — вот они, дети, рядом. Это были первые люди, для которых Новый Лондон стал настоящим домом и родиной — первые люди палеоценового периода.
Я смотрел на их пухлые ручки и ножки, и мне казалось, что, наконец, с лиц их родителей впервые спадает пелена, наброшенная войной.
С тех пор стало негласным правилом: каждый новорожденный проходил обследование у Нево.
И вот пришел день, когда он не вернул ребенка родильнице. Это стало предметом частной драмы, в которую посторонние не вмешивались. Нево на несколько дней пропал в лесу, занимаясь таинственными делами и никому ничего не объясняя.
Нево придумал так называемое «групповое обучение», где все, в первую очередь он, делились секретами выживания. Там объяснялось производство свечей или одежды из местных ингредиент материалов, из подножного материала, он даже разработал собственный рецепт мыла, больше правда похожего на полузасохшую глину: из соды и сала животных. Помимо этого, он разрабатывал немало других широких тем: медицина, физика, математика, химия, биология и принципы перемещения во времени…
Доводилось и мне сиживать на этих лекциях. Несмотря на странный неземной голос морлока, к которому никак нельзя было привыкнуть, и его манеры, читал он превосходно, и по ходу дела даже успевал задавать вопросы, чтобы проверить, поняла ли его аудитория. Он мог бы вполне вести пару дисциплин в любом из английских университетов, несмотря на то, что сравнительно недавно (50 миллионов лет назад!) освоил грамоту.
Нево постоянно вникал в речь своих слушателей, запоминая новые слова и по ходу отметая жаргон и окказиональную лексику. Часто он проводил пока демонстрационные занятия с деталями из дерева и металла или вычерчивал на песке диаграммы палочкой.
Как-то ночью мы беседовали с ним о том да о сем. Нево толок пестом в ступе пальмовые семена для какого-то снадобья.
— Бумага, — вдруг сказал он.
— Что — бумага? — опешил я.
— Нам нужна бумага. Хотя бы кусочек. Еще лучше — большой кусочек. Совсем хорошо — много больших кусочков.
— Перестань говорить, как туземец. Чего ты хочешь?
— Нам — ткнул он пестиком себе в грудь. — Нужна бумага. Вам, людям, не хватает памяти — вы все храните на бумаге. Моим ученикам нужна бумага, иначе у них не будет хорошей памяти.
— Но они же прекрасно помнят, ты же прове…
— Они забудут все через несколько лет, — категорически ответил он, коротко звякнув ступкой. — У них не работает долговременная память, как у моего народа.
Вот те на… Теперь я понял, что он имел в виду. Нево говорил о знаниях, которые передаются из поколения в поколение, в перспективе — о книгах. Или каких-нибудь других хранилищах информации, о которых мы пока не знали. Значит, он считал нас уже проходящими, завещающими поколениями.
Подсев к нему поближе, я взял ступку и пестик из его рук.
— Но смысл, Нево? Ведь ты рассказываешь им о квантовой механике, о единой теории наук! Зачем им хранить такой материал? Им еще столько миллионов лет суждено жить дикарями, пока не разовьется человечество.
— Отнюдь, — сказал он. — Все это понадобится уже их детям — если они выживут. По принятой теории, достаточно популяции в несколько сотен членов любых крупных млекопитающих для генетического разнообразия, чтобы обеспечить выживаемость вида.
Я тут же вспомнил, что сказала Хилари Бонд.
— Сейчас членов колонии еще слишком мало, чтобы она была обеспечена высоким уровнем выживаемости, но как только число достигнет определенного порога… единственный способ выживания — это надежная передача знаний. Они могут впоследствии стать генными инженерами, калибровать материал и просто на худой конец, избавиться от последствий лучевой болезни в генах, вызванной каролиниевой радиоактивностью. Вот тут-то им и понадобится все, включая квантовую механику.
Я ткнул пестиком в ступку.
— Ну, хорошо. Пускай. Но вот вопрос: суждено ли выжить человеческой расе в палеоцене? Не забывай про ледниковые периоды.
Он внимательно посмотрел на меня. Может быть, даже непонимающе.
— Что же, в таком случае? Ты хочешь сказать, что они вымрут?
Да, когда-то я принял решение остановить машину времени навсегда, чтобы прервать бесконечный поток бесконечных альтернативных историй. Теперь, когда эти люди оказались в далеком историческом прошлом (благодаря мне, в первую очередь) процесс окончательно выходил из-под контроля. Теперь мне предстояло думать не над тем, как я выберусь из этого, а как с этим будут жить мои потомки.
И тут мне припомнилось выражение лица Стаббинса, когда он взял в руки своего первенца.
Я же всего лишь человек! И повинуюсь человеческим инстинктам. Я не способен сознательно направлять эволюцию истории — это доступно лишь богам и тем, кто себя таковыми воображает. И, тем не менее, мы не должны позволить довлеть над нами этой распахнувшейся панорамой множественности событий, судеб, результатов. Мы не должны позволить Множественности Историй возобладать над нами. Каждый должен жить в стойкости духа, как если бы от нас одних, а не от Множественности зависели судьбы мира. В этом и есть, наверное, благородство человеческой души. Вынести все и твердо верить, что ты способен влиять на события, до самого последнего мига. И каждый должен стойко идти по жизни, помня об этом — пройти к самому Финалу, где Множественность уже не будет значить ничего.
— Вот так, — подвел итог Нево, забирая у меня ступку с пестиком и снова ударяя в дно. По моим глазам он выяснил, что я все понял.
— Нет, конечно, мы должны помочь колонистам и их потомкам выжить.
— И поэтому…
— Да-да?
— Нам нужна бумага, — сказал Нево, мудрый как китаец и принялся далее растирать что-то в своей ступке.
18. Праздник и после него
И вот пришел день, когда Хилари Бонд объявила, что до годовщины основания колонии осталась всего неделя. Решено было устроить небольшой праздник.
Колонисты охотно откликнулись на эту идею, и вскоре началась подготовка. Храм был обвешан лианами и гирляндами из огромных цветов. Повара готовили на своих кострах целый выводок свежезабитых диатрим.
Я тем временем лазил по скату крыши, прочищая трубы и интригуя колонистов, Чтобы не привлекать лишнего внимания, я притворился, что сплю там — и не выдать секрет моего последнего изобретения: аппарата и получаемого из него препарата. Настало время и мне продемонстрировать свои способности!
И вот праздник на заре. Мы собрались перед Храмом светлым утром, все были в возбуждении радостном. Снова на всех было все лучшее, что можно надеть — то есть обноски и огарки, которые уже хранились как выходные костюмы. Дети все были выряжены в новые мундирчики, сшитые из ткани, секрет которой производства разработал Нево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65