Особенно перед высадкой. Наденет солдатские ватник и шапку, подсядет, заведет компанию… Раз даже старшина попался. Подходит к роте, а там какой-то охламон консервами НЗ обедает. Взрезал банку и как ни в чем не бывало даже других угощает. Старшина по спине его хвать: «Под трибунал захотел?» Он только что на построении запретил прикасаться к сухому пайку. А то сожрут, черти, все до вражеского тыла. «Я вас, таких-сяких, зря двойной порцией каши кормлю?!» А солдат повернулся - старшина чуть не умер. Солдат оказался комдивом.
Теперь-то доктор Рыжиков знал, куда, в какую даль смотрел сквозь него и сквозь строй десантный генерал-майор и почему хмурился, когда все хихикали. Смотрел он сквозь время, а видел впереди еще полвойны. И ничего особо радостного в этой половине для рахитичного молодожена и его юной жены он не видел. Просто ничего.
Почему доктор Рыжиков сейчас захотел рассказать то, о чем никогда не рассказывал? Кто знает… Скорее всего он не решился бы на это, останься здесь еще жена архитектора Бальчуриса. Но когда ушла - тянуло рассказать. Ночь и усталость, внезапное дежурство, похищение больного, вина за давнюю удачу - много чего есть на свете, чтобы поколебать самого стойкого.
С печальным, почти детским вздохом самый стойкий уже был готов принять как неизбежность свой заветный единственный сон про войну. Но святое отношение к дежурству, еще со времен караулов, взяло вверх. Он прошел по постам. Неслышно останавливался возле палат, вслушивался, не тяжко ли кому. Зашел к своим. Привычно открыл форточку, чтобы закрыть на обратном пути, вынул мячик из руки спящего лейтенанта и переложил под подушку, подоткнул одеяло футбольному тренеру, легким движением ладони снял храп бедолаге крановщику.
Обследовав свой коридор и осторожно заглянув в листок с процедурами перед спящей за своим столом дежурной сестрой, он обошел ее и снова двинулся на четвертый этаж, в заповедник. Там, как в другом царстве, прокрался по мягкому импортному ковру между пальмами и пейзажами маслом. Среди многих одинаковых дверей с рельефным матово-зеленым стеклом (а не убого покрашенным масляной краской, как в родной хирургии) он снова нашел ту, возле которой, стоял вечером. Снова прислушался - и снова ничего тревожного. Во сне припадки случаются реже, но он все-таки боялся отойти.
С той ночи, как больного без документов, имени и адреса, но с жуткими эпилептическими судорогами, сняли с проходящего поезда, доктор Рыжиков старался лично его и укладывать спать, и поднимать по утрам, чтобы быть более или менее спокойным за начало и конец дня. Пришлось еще много писать по разным городам, чтобы найти концы и родственников, вытребовать историю, оповестить о нахождении сбежавшего, как оказалось, от своей мнительности бедняги… Единственное, на что доктор Рыжиков не решился, - отправить его обратно на прежнее место. Хотя за одноместную палату для иногороднего больного его довольно-таки грызло экономное начальство. С припадками возился он один, при поддержке и помощи суровой и прямой медицинской монахини Сильвы. Она являлась тут же - с полотенцем, шприцами, резиновыми бубликами. Дверь запиралась изнутри, и пугливые больные менялись в лицах, проходя мимо. На больных плохо действуют даже чужие стуки и стоны.
Откуда взялось, что он еще и Герой Советского Союза, доктор Рыжиков знать не знал. Но сразу все изменилось. И неудобный иногородний мгновенно оказался в лучшей «одиночке» заповедника. Может, это и справедливо, может, только он и оправдывал наличие этого размалеванного коридора… Так что спорить было не с чем.
Доктор Рыжиков и не спорил. Он стоял и прислушивался.
7
Утром можно было подумать, что он с этого места не сходил. Но он побывал у себя, благополучно сдал дежурство и даже получил какую-то бумажку, в которую сейчас и вчитывался, прежде чем открыть дверь.
«Прошу разобраться, с какой целью врач Рыжиков Ю.П. не выпускает меня из палаты и систематически приходит срисовывать и измерять мою голову в целях тайного эксперимента… Меня фотографируют как экспонат для показа, несмотря на мое тяжелое положение… Это не кончается, несмотря на мои жалобы и обещания выпустить меня, пока меня здесь не нашли… Требую разобраться, почему со мной проводят эксперименты…»
Предстояло писать на это объяснительную, и доктор Рыжиков со вздохом спрятал бумажку в карман. Время растекалось, как неуловимая ртуть из разбитого градусника.
Не резко открыл дверь.
- Можно вас потревожить?
Зашторенная мгла скрывала кого-то, кто тенью метался по комнатке.
- Пришел поздравить с новосельем. Подарки принимаете? Только надо смотреть на свету.
То, что он услышал в ответ, походило на бульканье с зажатым носом: буль-буль-буль… Другому бы потребовался переводчик, но он уже успел изучить этот язык.
- Нет, - сказал он, - я один. Никто подглядывать не будет. - И включил свет.
Больной повернулся к нему лицом.
Но лица у него не было.
Вместо лица - нечто срезанное или, точнее, вмятое наискосок. Бесформенный, безносый и безскулый, безлобый комок. Только неизвестно как примостились глаза. Очень испуганные от вспыхнувшего света. Синеватая, пористая, мертвенная кожа. Мы бы с вами упали, а доктор Петрович как ни в чем не бывало сказал, и даже с завистью:
- О, у вас здесь комфорт! Мягкая мебель, полировка. Правильно сделали, что переехали. Вот вам от всех нас… И развернул большой альбом Бидструпа, от которого самый мрачный рот сам растягивался до ушей.
В ответ ему что-то пробулькало.
- На той неделе, - дал он ответ на ответ. - Вы сейчас готовы на «хорошо», а будете на «отлично». Все идет прекрасно. Живете в комфорте… - Повторив про комфорт, он пощупал в кармане бумажку и хотел было добавить, что «у нас», конечно, такого не дадут. Но решил не жаловаться. - А вам десантники не говорили про нашу традицию? Веселая была традиция. Если эшелон шел на фронт, а на разъезде паслась коза, ее забирали с собой. А к столбу прилепляли записку: «Прощай, бабка! Ушла добровольцем в десантные войска…»
Снова «буль-буль-буль».
- Да, - согласился доктор Рыжиков. - Это вы правы. Теперь об этом думаешь иначе. Что старушка - вдова, что немец хату спалил, что коза последняя… А в девятнадцать перед боем… Но все равно десантники хорошие ребята… Когда-то вы их спасли, а теперь, и они вам помогут. Это ведь и есть фронтовая взаимовыручка, правда?
Чуть более проникновенное бульканье, как бы с нотками признательности.
- Ну и отлично, - сказал доктор Рыжиков. - Хотите теперь новости? Вот в Америке, в штате Огайо, в одном округе шерифом назначили женщину, Кэтти Крэмбли. Рост 186 сантиметров, вес 110 кило. Ничего себе Кэтти, не правда ли? Как бы вы, подчинились такой участковой?
Не успел больной сообразить, как быть, подчиняться ли, как дверь открылась и возникло новое, пока еще полузнакомое для нас лицо.
- О чем вы тут секретничаете? Юрочка! Это не меня ты называешь участковой? Я могу рассердиться!
Несмотря на обещание рассердиться, голос был самый игривый, а выражение - сладчайшее. То и другое в основном типично для заведующей заповедником Ады Викторовны. Особенно в момент выпускания яда.
- Юрочка, не забывай про режим! В нашем отделении режим - святая святых! Сначала процедуры, потом эксперименты!
Любезнейшая улыбка, шутливо грозящий пальчик.
И все. Яд впрыснут, дверь закрыта. При слове «эксперимент» больной как ужаленный вздрогнул и отодвинулся от доктора Петровича. Вернее, отдернулся. Доктор Петрович же снова нащупал в кармане сложенное заявление. Мнительность таких больных известна всем. И даже слишком хорошо известна. Сколько ни расслабляй больного, как ни массируй его настороженное сознание, одно меткое слово - и он снова непримиримо сжался. Как сейчас больной Туркутюков.
- Да ну, какой эксперимент! - как ни в чем не бывало сказал доктор Рыжиков вроде бы в дверь, а на самом деле для своего подопечного. - Это давно делают в любой райбольнице. Любой районный хирург. Еще в Севастопольскую оборону, при Пирогове отработано. Очень простая, надежная операция. Проще, чем военный котел. Кстати, войны здорово хирургию продвинули. Хоть благодари их за это…
Вопросительное бульканье, тревожное бульканье.
- Да нет, - ответил ему доктор Рыжиков. - Так готовят каждого. Только в зависимости от организма. Меня, вас - каждого немножко по-своему. Я ведь сказал, сейчас вы хорошо готовы, а через неделю будете отлично… Да вам вообще ни о чем думать не надо. Вы уснете и проснетесь. И все. Я вот так же один раз под Балатоном заночевал в одном погребе, а в это время немцы успели и прийти, и уйти… Шестая танковая армия СС прорывалась. Мать чуть не получила похоронку…
Иногда доктор Рыжиков договаривался до того, что Туркутюков даже хихикал, проникаясь к нему глубочайшим доверием. С доктором Рыжиковым ему было хорошо. Но после его ухода, с другими людьми, становилось тревожнее, во всех словах чудились намеки. И он плотнее зашторивал окна.
Дверь снова открылась, но на этот раз вошла суровая монахиня Сильва. Бром, дегидратирующее, успокаивающее, расслабляющее, внутреннее, внутримышечное… Туркутюков глотал и запивал, косился на острие шприца, а доктор Рыжиков расслаблял, расслаблял, расслаблял…
- Наша медицина, как и ваши ВВС, - страна чудес. Бывают такие загадки, что ни одна академия не разгадает. Например, в национальном парке Йеллоустоуна есть чудак-охранник. В него уже целых шесть раз попадала молния. Представляете? И ничего. Даже инвалидом не стал. Только небольшой нокаут - и снова под молнию… Удивительные есть люди. Мы даже не подозреваем всех возможностей человека. Я сам видел, как одного демонстрировали в качестве изолятора. Дают ему два оголенных провода по двести двадцать, он держит, и лампочки не горят…
Потом он рассказывал, как сначала десантников возили на выброску в ящиках, подвешенных под крылом аэропланов. Как бомбы. Нажал пилот на педаль - и все высыпались… А главное - нечего нервничать, насиловать себя. Лежи спокойненько и жди.
Потом, вечером, рисовал разницу между немецкой и сибирской овчаркой. Или подвесную дорогу тбилисского фуникулера. Или что угодно, лишь бы Туркутюков уснул без припадка.
8
- …Ну хорошо, - частично сдался он Валере Малышеву, - кое-что можно доверить машине. Но пусть она сейчас решит, кому идти, кому ехать.
- Как идти?! - заволновались Анька с Танькой. - До леса далеко!
- Нас в наличии пятеро, - продиктовал он условия. - А велосипеда четыре. Из низ два полувзрослых и один дамский. Допустим, кто-то берет Таньку на багажник…
- Я сама поеду! - воспротивилась Танька.
- И я сама! - на всякий случай Анька. - Мне пора взрослик покупать, я уже не вмещаюсь.
Велосипеды, как и «геркулес» на воде, были символом воспитательной веры доктора Рыжикова. А прогулка в лес в первое настоящее летнее воскресенье готовилась целый год. Лес уже звал их шелковой травой и новенькими клейкими листочками, а доктор Рыжиков все не мог до него доехать. У Аньки с Танькой уже четыре раза высыхали бутерброды с колбасой. Вернее, конечно, высохнуть им не давали. Но на доктора Рыжикова уже сильно обижались.
- Ну, я вообще-то лишний, - бодро сказал Валера Малышев, которому до смерти хотелось в лес, но только не со всеми, а вдвоем с Валерией.
- Только без дезертирства, - предупредил доктор Рыжиков. - Это не математический способ.
- Давай уж прокатись на дамском, - покривила губы будущий юрист. - Все равно феминизация. А я соседский телевизор посмотрю. Нам за «Человек и закон» зачеты ставят. Если бы «В мире животных» шло за семейное право, так я бы просто день и ночь училась.
- А я ужасно в лес хочу, - вздохнул доктор Рыжиков по природе. - Наверное, я в душе волк, и как меня ни корми… Мы с Рексом родственники. Нам надо тереться о деревья, кататься по траве, выть на луну и лаять друг на друга. Если бы нас отпустили, мы убежали бы в лес или в горы, жили бы честным разбоем, я его научил бы смелости, он меня - мышей есть… Есть теория, что в каждом человеке сидит какая-то зверушка. В общем, это и научно. В нас наслоились нервные системы, начиная от амебы. Затем все по очереди: червяки, рыбы, птицы, птеродактили… - Он обрисовал червяка ящерицей, потом зубастой акулой, потом своим любимым волком, потом добродушным слоном. - И кто-то застрял в этом лифте… И так и остался… Вороной… Или крокодилом…
- Ты тюлень, папа! - сказала суровую правду Валерия. - Волк не жалеет ни ягнят, ни зайчат, режет всех. А ты переваливаешься с боку на бок и жмуришься. И ешь кефир и травку.
- Все мы немножко лошади, - покорно вздохнул доктор Рыжиков. - Ты в таком случае рысь. С примесью ехидны. У тебя мелкие острые зубы, злая высокомерная улыбка, быстрая реакция…
- Кого же это я загрызла? - заинтересовалась Валерия.
- А я, чур, ежик! - закричала Танька, не дав доктору Рыжикову ответить, что Валерия еще загрызет многих.
- А я мартышка! - обрадовалась Анька. - У-у!
Доктор Рыжиков ловко обвел своих слонов и ящериц и поверх всех образовался человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Теперь-то доктор Рыжиков знал, куда, в какую даль смотрел сквозь него и сквозь строй десантный генерал-майор и почему хмурился, когда все хихикали. Смотрел он сквозь время, а видел впереди еще полвойны. И ничего особо радостного в этой половине для рахитичного молодожена и его юной жены он не видел. Просто ничего.
Почему доктор Рыжиков сейчас захотел рассказать то, о чем никогда не рассказывал? Кто знает… Скорее всего он не решился бы на это, останься здесь еще жена архитектора Бальчуриса. Но когда ушла - тянуло рассказать. Ночь и усталость, внезапное дежурство, похищение больного, вина за давнюю удачу - много чего есть на свете, чтобы поколебать самого стойкого.
С печальным, почти детским вздохом самый стойкий уже был готов принять как неизбежность свой заветный единственный сон про войну. Но святое отношение к дежурству, еще со времен караулов, взяло вверх. Он прошел по постам. Неслышно останавливался возле палат, вслушивался, не тяжко ли кому. Зашел к своим. Привычно открыл форточку, чтобы закрыть на обратном пути, вынул мячик из руки спящего лейтенанта и переложил под подушку, подоткнул одеяло футбольному тренеру, легким движением ладони снял храп бедолаге крановщику.
Обследовав свой коридор и осторожно заглянув в листок с процедурами перед спящей за своим столом дежурной сестрой, он обошел ее и снова двинулся на четвертый этаж, в заповедник. Там, как в другом царстве, прокрался по мягкому импортному ковру между пальмами и пейзажами маслом. Среди многих одинаковых дверей с рельефным матово-зеленым стеклом (а не убого покрашенным масляной краской, как в родной хирургии) он снова нашел ту, возле которой, стоял вечером. Снова прислушался - и снова ничего тревожного. Во сне припадки случаются реже, но он все-таки боялся отойти.
С той ночи, как больного без документов, имени и адреса, но с жуткими эпилептическими судорогами, сняли с проходящего поезда, доктор Рыжиков старался лично его и укладывать спать, и поднимать по утрам, чтобы быть более или менее спокойным за начало и конец дня. Пришлось еще много писать по разным городам, чтобы найти концы и родственников, вытребовать историю, оповестить о нахождении сбежавшего, как оказалось, от своей мнительности бедняги… Единственное, на что доктор Рыжиков не решился, - отправить его обратно на прежнее место. Хотя за одноместную палату для иногороднего больного его довольно-таки грызло экономное начальство. С припадками возился он один, при поддержке и помощи суровой и прямой медицинской монахини Сильвы. Она являлась тут же - с полотенцем, шприцами, резиновыми бубликами. Дверь запиралась изнутри, и пугливые больные менялись в лицах, проходя мимо. На больных плохо действуют даже чужие стуки и стоны.
Откуда взялось, что он еще и Герой Советского Союза, доктор Рыжиков знать не знал. Но сразу все изменилось. И неудобный иногородний мгновенно оказался в лучшей «одиночке» заповедника. Может, это и справедливо, может, только он и оправдывал наличие этого размалеванного коридора… Так что спорить было не с чем.
Доктор Рыжиков и не спорил. Он стоял и прислушивался.
7
Утром можно было подумать, что он с этого места не сходил. Но он побывал у себя, благополучно сдал дежурство и даже получил какую-то бумажку, в которую сейчас и вчитывался, прежде чем открыть дверь.
«Прошу разобраться, с какой целью врач Рыжиков Ю.П. не выпускает меня из палаты и систематически приходит срисовывать и измерять мою голову в целях тайного эксперимента… Меня фотографируют как экспонат для показа, несмотря на мое тяжелое положение… Это не кончается, несмотря на мои жалобы и обещания выпустить меня, пока меня здесь не нашли… Требую разобраться, почему со мной проводят эксперименты…»
Предстояло писать на это объяснительную, и доктор Рыжиков со вздохом спрятал бумажку в карман. Время растекалось, как неуловимая ртуть из разбитого градусника.
Не резко открыл дверь.
- Можно вас потревожить?
Зашторенная мгла скрывала кого-то, кто тенью метался по комнатке.
- Пришел поздравить с новосельем. Подарки принимаете? Только надо смотреть на свету.
То, что он услышал в ответ, походило на бульканье с зажатым носом: буль-буль-буль… Другому бы потребовался переводчик, но он уже успел изучить этот язык.
- Нет, - сказал он, - я один. Никто подглядывать не будет. - И включил свет.
Больной повернулся к нему лицом.
Но лица у него не было.
Вместо лица - нечто срезанное или, точнее, вмятое наискосок. Бесформенный, безносый и безскулый, безлобый комок. Только неизвестно как примостились глаза. Очень испуганные от вспыхнувшего света. Синеватая, пористая, мертвенная кожа. Мы бы с вами упали, а доктор Петрович как ни в чем не бывало сказал, и даже с завистью:
- О, у вас здесь комфорт! Мягкая мебель, полировка. Правильно сделали, что переехали. Вот вам от всех нас… И развернул большой альбом Бидструпа, от которого самый мрачный рот сам растягивался до ушей.
В ответ ему что-то пробулькало.
- На той неделе, - дал он ответ на ответ. - Вы сейчас готовы на «хорошо», а будете на «отлично». Все идет прекрасно. Живете в комфорте… - Повторив про комфорт, он пощупал в кармане бумажку и хотел было добавить, что «у нас», конечно, такого не дадут. Но решил не жаловаться. - А вам десантники не говорили про нашу традицию? Веселая была традиция. Если эшелон шел на фронт, а на разъезде паслась коза, ее забирали с собой. А к столбу прилепляли записку: «Прощай, бабка! Ушла добровольцем в десантные войска…»
Снова «буль-буль-буль».
- Да, - согласился доктор Рыжиков. - Это вы правы. Теперь об этом думаешь иначе. Что старушка - вдова, что немец хату спалил, что коза последняя… А в девятнадцать перед боем… Но все равно десантники хорошие ребята… Когда-то вы их спасли, а теперь, и они вам помогут. Это ведь и есть фронтовая взаимовыручка, правда?
Чуть более проникновенное бульканье, как бы с нотками признательности.
- Ну и отлично, - сказал доктор Рыжиков. - Хотите теперь новости? Вот в Америке, в штате Огайо, в одном округе шерифом назначили женщину, Кэтти Крэмбли. Рост 186 сантиметров, вес 110 кило. Ничего себе Кэтти, не правда ли? Как бы вы, подчинились такой участковой?
Не успел больной сообразить, как быть, подчиняться ли, как дверь открылась и возникло новое, пока еще полузнакомое для нас лицо.
- О чем вы тут секретничаете? Юрочка! Это не меня ты называешь участковой? Я могу рассердиться!
Несмотря на обещание рассердиться, голос был самый игривый, а выражение - сладчайшее. То и другое в основном типично для заведующей заповедником Ады Викторовны. Особенно в момент выпускания яда.
- Юрочка, не забывай про режим! В нашем отделении режим - святая святых! Сначала процедуры, потом эксперименты!
Любезнейшая улыбка, шутливо грозящий пальчик.
И все. Яд впрыснут, дверь закрыта. При слове «эксперимент» больной как ужаленный вздрогнул и отодвинулся от доктора Петровича. Вернее, отдернулся. Доктор Петрович же снова нащупал в кармане сложенное заявление. Мнительность таких больных известна всем. И даже слишком хорошо известна. Сколько ни расслабляй больного, как ни массируй его настороженное сознание, одно меткое слово - и он снова непримиримо сжался. Как сейчас больной Туркутюков.
- Да ну, какой эксперимент! - как ни в чем не бывало сказал доктор Рыжиков вроде бы в дверь, а на самом деле для своего подопечного. - Это давно делают в любой райбольнице. Любой районный хирург. Еще в Севастопольскую оборону, при Пирогове отработано. Очень простая, надежная операция. Проще, чем военный котел. Кстати, войны здорово хирургию продвинули. Хоть благодари их за это…
Вопросительное бульканье, тревожное бульканье.
- Да нет, - ответил ему доктор Рыжиков. - Так готовят каждого. Только в зависимости от организма. Меня, вас - каждого немножко по-своему. Я ведь сказал, сейчас вы хорошо готовы, а через неделю будете отлично… Да вам вообще ни о чем думать не надо. Вы уснете и проснетесь. И все. Я вот так же один раз под Балатоном заночевал в одном погребе, а в это время немцы успели и прийти, и уйти… Шестая танковая армия СС прорывалась. Мать чуть не получила похоронку…
Иногда доктор Рыжиков договаривался до того, что Туркутюков даже хихикал, проникаясь к нему глубочайшим доверием. С доктором Рыжиковым ему было хорошо. Но после его ухода, с другими людьми, становилось тревожнее, во всех словах чудились намеки. И он плотнее зашторивал окна.
Дверь снова открылась, но на этот раз вошла суровая монахиня Сильва. Бром, дегидратирующее, успокаивающее, расслабляющее, внутреннее, внутримышечное… Туркутюков глотал и запивал, косился на острие шприца, а доктор Рыжиков расслаблял, расслаблял, расслаблял…
- Наша медицина, как и ваши ВВС, - страна чудес. Бывают такие загадки, что ни одна академия не разгадает. Например, в национальном парке Йеллоустоуна есть чудак-охранник. В него уже целых шесть раз попадала молния. Представляете? И ничего. Даже инвалидом не стал. Только небольшой нокаут - и снова под молнию… Удивительные есть люди. Мы даже не подозреваем всех возможностей человека. Я сам видел, как одного демонстрировали в качестве изолятора. Дают ему два оголенных провода по двести двадцать, он держит, и лампочки не горят…
Потом он рассказывал, как сначала десантников возили на выброску в ящиках, подвешенных под крылом аэропланов. Как бомбы. Нажал пилот на педаль - и все высыпались… А главное - нечего нервничать, насиловать себя. Лежи спокойненько и жди.
Потом, вечером, рисовал разницу между немецкой и сибирской овчаркой. Или подвесную дорогу тбилисского фуникулера. Или что угодно, лишь бы Туркутюков уснул без припадка.
8
- …Ну хорошо, - частично сдался он Валере Малышеву, - кое-что можно доверить машине. Но пусть она сейчас решит, кому идти, кому ехать.
- Как идти?! - заволновались Анька с Танькой. - До леса далеко!
- Нас в наличии пятеро, - продиктовал он условия. - А велосипеда четыре. Из низ два полувзрослых и один дамский. Допустим, кто-то берет Таньку на багажник…
- Я сама поеду! - воспротивилась Танька.
- И я сама! - на всякий случай Анька. - Мне пора взрослик покупать, я уже не вмещаюсь.
Велосипеды, как и «геркулес» на воде, были символом воспитательной веры доктора Рыжикова. А прогулка в лес в первое настоящее летнее воскресенье готовилась целый год. Лес уже звал их шелковой травой и новенькими клейкими листочками, а доктор Рыжиков все не мог до него доехать. У Аньки с Танькой уже четыре раза высыхали бутерброды с колбасой. Вернее, конечно, высохнуть им не давали. Но на доктора Рыжикова уже сильно обижались.
- Ну, я вообще-то лишний, - бодро сказал Валера Малышев, которому до смерти хотелось в лес, но только не со всеми, а вдвоем с Валерией.
- Только без дезертирства, - предупредил доктор Рыжиков. - Это не математический способ.
- Давай уж прокатись на дамском, - покривила губы будущий юрист. - Все равно феминизация. А я соседский телевизор посмотрю. Нам за «Человек и закон» зачеты ставят. Если бы «В мире животных» шло за семейное право, так я бы просто день и ночь училась.
- А я ужасно в лес хочу, - вздохнул доктор Рыжиков по природе. - Наверное, я в душе волк, и как меня ни корми… Мы с Рексом родственники. Нам надо тереться о деревья, кататься по траве, выть на луну и лаять друг на друга. Если бы нас отпустили, мы убежали бы в лес или в горы, жили бы честным разбоем, я его научил бы смелости, он меня - мышей есть… Есть теория, что в каждом человеке сидит какая-то зверушка. В общем, это и научно. В нас наслоились нервные системы, начиная от амебы. Затем все по очереди: червяки, рыбы, птицы, птеродактили… - Он обрисовал червяка ящерицей, потом зубастой акулой, потом своим любимым волком, потом добродушным слоном. - И кто-то застрял в этом лифте… И так и остался… Вороной… Или крокодилом…
- Ты тюлень, папа! - сказала суровую правду Валерия. - Волк не жалеет ни ягнят, ни зайчат, режет всех. А ты переваливаешься с боку на бок и жмуришься. И ешь кефир и травку.
- Все мы немножко лошади, - покорно вздохнул доктор Рыжиков. - Ты в таком случае рысь. С примесью ехидны. У тебя мелкие острые зубы, злая высокомерная улыбка, быстрая реакция…
- Кого же это я загрызла? - заинтересовалась Валерия.
- А я, чур, ежик! - закричала Танька, не дав доктору Рыжикову ответить, что Валерия еще загрызет многих.
- А я мартышка! - обрадовалась Анька. - У-у!
Доктор Рыжиков ловко обвел своих слонов и ящериц и поверх всех образовался человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56