- И на перевязки, - пообещал он. - Может, не каждый раз. Я теперь человек разъездной.
- А куда вы ездите? - спросила она.
- Жанна, отпусти доктора, - не выдержала мать. Она взяла отпуск без содержания и заслужила уважение даже суровой Сильвы Сидоровны. Заслужишь, если будешь работать бесплатно за двух или трех санитарок.
За доктора Петровича она тайком поставила свечу в городской церкви. Как будто Жанна уже вышла танцевать. Или хотя бы пошла на костылях. Или хотя бы перевернулась на спину…
- Куда же мне ездить кроме больниц? - чисто по-рыжиковски вздохнул доктор Рыжиков. - Из больницы в больницу… А хорошо быть разъездным киномехаником…
20
Чикин на прощанье сказал: «Как вы думаете, подавать на нее в суд?»
После ее посещения он стал еще неуверенней.
Она ворвалась в серый больничный коридор как яркая комета. Это было совсем не то, что все думали, жалея и слушая Чикина. Солнечная улыбка всем - больным, медперсоналу, посетителям и особенно Чикину. Яркое накрашенное лицо, фиолетовый парик, радостные глаза, заказной торт, букет прекрасных роз. Никого так не одаривали, как она своего Чикина. Волны первоклассной импортной парфюмерии проникли в самые забитые углы. Это оказался день рождения Чикина, про который он и сам забыл. Больничная толпа офонарела. Чмок в бинт на голове: «Ты так прекрасно выглядишь!» Бух все на тумбочку: «Мы все ждем тебя с радостью!» Бедняга не успел и рот раскрыть - кто это все? А только поморгал и понюхал. Понюхал оставшийся аромат лака, духов и пудры. Многие тут усомнились и в утюге, и в прочем. Между сестричками и санитарками пронесся шепот. Но доктор Рыжиков успел заметить то, что успел. «Синдром акулы».
Синдром акулы, объяснил бы он интересующимся, - это устройство психики из резких механических хватательных рефлексов. Смертельная хватательная функция, механическая пила, машина-убийца. Даже тигр перед прыжком являет признаки души. Крадется, бьет хвостом, играет с жертвой. Тут все проще: резкий бесстрашный и наглый рывок куска мяса из теплого тела, еще рывок - еще кусок, еще рывок - еще кусок… Вот, собственно и весь синдром.
Голубые холодные глаза, вздернутый нос, широкие ноздри на полном лице, чуть выдвинутые вперед зубы, вылезающие при улыбке. Когда-то, в молодости, понял доктор Рыжиков, все это было страшно обаятельно. Просто неотразимо. В той заводской столовой. Но по мере ожирения…
…Хлопок дверцей чьей-то «Волги» у парадного входа. След помады на бинте Чикина - как проступившая кровь.
- Будь мужчиной, - сказал, уходя тренер. - Подавай!
- Врежь ей! - наоборот, отсоветовал муж-крановщик, ставший таким женофобом, что страх брал за его жену. Это были его последние слова. Перед переводом в тюремную больницу. Конечно, если бы доктор Рыжиков оставался, он бы еще протянул мужа здесь. Может, и до суда. Но…
- Упеките в тюрьму! - распорядился начальник. - Согласно статьи уголовного кодекса.
Каждому Чикин послушно кивнул.
Дядя Кузя Тетерин из дома доктора Петровича велел передать: «Жену если окоротить, то либо лаской, либо таской. Каков ты… А Советская власть не поможет…»
И тут Чикин послушно вздохнул, глядя на доктора Рыжикова доверчивым и ясным взором. Доктор Рыжиков осмотрел ему шрам, зарастающий волосом, и спросил: «Вы ее любили?»
До того как Чикина забежала сюда, он говорил: «Вы ее любите?»
Чикин готовился возвратиться в семейное лоно.
Туркутюков же сказал:
- Когда вас нет, мне кажется, что меня фотографируют через стену. Когда вы приходите - кажется, что нет…
Если доктор Рыжиков правильно его понял…
По поводу снятого черепа он на прощанье долго объяснял, что череп обязательно будет. Череп будет, твердо обещал он. Настоящий крепкий череп. Пусть только судороги прекратятся.
- А если не прекратятся? - спросил Туркутюков на своем птичьем языке.
- Не бойтесь, вы не первый. Вы говорите им мысленно: ну и черт с вами, фотографируйте, если сможете, все равно ничего не выйдет… Да и вообще больше смысла снимать голых женщин, чем мужчин, притом в таких бинтах…
- Я понимаю… Только лучше, когда вы здесь… А когда судороги пройдут?
- Да они у вас уже совсем легкие, вам даже помощь не нужна, ведь так?
- Так…
- И простынь после них менять не надо, сухая остается, так?
- Так…
- Ладонь вы чешете?
- Чешу…
- А сейчас почему не чешете?
Туркутюков насупился и стал чесать. Доктор Рыжиков преподнес ему специальную деревянную лопаточку для чесания ладони и тоже долго объяснял, почему надо этой лопаточкой все время чесать левую ладонь и только левую. Можно, конечно и правую, но правой рукой удобнее. «Сменить центры раздражения», - загадочно выразился он, но когда он ушел, бедному летчику это стало странно. Ему снова показалось, что в это время, за чесанием, его фотографируют сквозь стену.
- Надоедает…
- Вам судороги больше надоели…
- А если я мягким мозгом?
- Сильва Сидоровна с вас глаз не сведет. И Лариса Сергеевна…
- А если во сне головой с кровати?
Это была пока любимая тема их разговоров. Доктор Рыжиков в свою очередь просил поменьше трогать мягкую часть головы. А то у некоторых больных появляется привычка поглаживать или прощупывать такие необычные места на своем теле. А мозг этого крайне не любит.
Летчик после операции вернулся уже не в заповедный коридор. Ада Викторовна выяснила, что он не Герой Советского Союза…
Приходить к нему доктор Рыжиков старался в часы, когда ему точно докладывали, что отец и благодетель Иван Лукич в отсутствии. Сидит в очередном президиуме или дремлет в очередной комиссии. Не то что его кто-то мог не подпустить к своим кровным больным, просто из соображений гуманности. Слишком уж багровел тяжкий затылок деда и мутнел его взгляд, если случалась их встреча. Так и до беды недалеко.
21
- Все-таки он меня учил правильно скальпель держать, - чисто по-рыжиковски вздохнул он Мишке Франку.
- И он же его жалеет! - офонарел Мишка Франк, еще малость не пришедший в себя от того, что оболочка сегодня хохочет. - Ты себя пожалей, нищий, безработный мойщик трупов!
Ремарка доктору Рыжикову было, конечно, не переплюнуть, и он ограничился в адрес Мишки дымящим бегемотом. Это было, конечно, слабовато. Зато можно проиллюстрировать.
- Учти, - предупредил Мишка. - Корпус будет один, а не два. Второй забирают под новый театр.
- Искусство радует только здоровых… - напомнил доктор Рыжиков, уже прослышавший о плане нового больничного корпуса.
- Да вы бы весь город из одних больниц сделали! - снова рассвирепел Мишка Франк. - Вас там на этот корпус уже набралось как на пятнадцать! Откуда вы только беретесь! Его еще и близко нет, а вы как коты мартовские… уже третесь.
- Это об какую мартовскую кошку? - полюбопытствовал по простоте душевной доктор Рыжиков.
- Вот я тебе! - встал в свою стойку Мишка Франк и выпустил грозное облако. - Ну хочешь, я тебя с ним лично помирю?
- Нет, - сказал доктор Рыжиков. - Возврата нет. Ты знаешь, как образовались люди, а приматы остались приматами?
- Брось мозги пудрить! - стал хамить Мишка. - При чем тут обезьяны?
- При том, - стал быстро рисовать доктор Петрович, - что обезьяны сильные захватили все деревья с вкусными плодами и выгнали обезьян слабых в каменистую пустыню перебиваться. Слабые обезьяны сошли вниз, встали на свои кривые ноги, взяли в лапы камни, начали постепенно распрямляться… И привратились в тебя и меня. А сильные до сих пор там висят на хвостах…
Мишка Франк оценил и раскачивающихся на хвостах шимпанзе, и себя с доктором Рыжиковым, еще мохнатых и сутулых, но уже двуногих, с каменными вилками в руках. Из обезьяньих зубов Мишки Франка, из-под усов, конечно же торчала трубка.
- Ну и где твоя пустыня каменистая? - спросил он, подумав.
- Значит, кукиш? - понял этот вопрос доктор Рыжиков.
Мишка Франк тяжко вздохнул.
- Ну откуда я знаю? Это же будет такая мясорубка…
- Значит, не надеяться?
- Почему? Надейся, пиши подробную заявку, рисуй проект, чтобы всех за сердце взяло…
…И уверенный голос Валеры Малышева в спину: «Уж кто-кто, а шеф в корпус влезет, вы у него поучитесь!»
22
- …А я вот, например, считаю, что этим разным трактористам много разной воли дали. Вы посмотрите, какие у них заработки. По триста в среднем. А им зачем такие суммы? Что они, книжки берут, Пушкина вашего? Или пианино белое? Да они водки одной тонны выжирают! А если этим суммам умную трату?
Знакомый тонковатый надсадный голос то усыпляет доктора Петровича, то снова пробуждает. Дворник моет стекло: вжик-вжик. Лето выдалось проливное.
Санавиация здесь есть, а погоды нет. Поэтому она посылает своих ангелов на обычных колесах. Чаще всего доктора Рыжикова возил Гена Пузанов. Ночные поездки делали его таким же разговорчивым, как операции - доктора Рыжикова. У Гены под рубашкой перекатывалась аккуратная круглая дынька, и это заставляло его говорить обо всем очень авторитетно. В волнение его приводили в основном три явления в жизни, и каждый раз он возвращался к ним. Синдром патефона, по-рыжиковски.
- Какое, например? - вежливо поддержал он беседу, чтобы не оставлять водителя наедине с дождем и ночью.
В дождь и в ночь их толкнула все та же наша людская глупость. В некоем поселке некий механизатор мелиоративной ПМК, напившись, на почве алкогольной ревности стукнул жену чем-то тяжелым в висок. Все до боли знакомое. Родное.
- Перво-наперво я бы роздал долги, - начал Гена распределение трактористских богатств. - Затем, конечно, вы меня осудите как интеллигент, но я бы стал откладывать на сберкнижку. Рублей по сто в месяц. Или лучше трехпроцентными. Сколько надо двадцаток на тысячу?
- Пятьдесят… - сбросил дремоту доктор Петрович.
- Правильно, пятьдесят, - похвалил Гена. - А если две тысячи по десять?
- Двести, - не смог противиться эксплуатации своего мозга доктор Петрович.
- И неужели из двухсот не выиграет ни одна? - ударил в точку Гена. - Как вы считаете, может такое быть?
- Не может… - просто поразился доктор Рыжиков глубине этих выводов.
- А если выиграет еще тысячу? Ну ладно, пусть пятьсот… И снова на них облигаций, тогда какая будет вероятность?
Облигации трехпроцентного внутреннего государственного займа скостили километров пятнадцать пути, а может, и больше.
- …Списанный газик. Сколько их списывают из санавиации! А куда их девают? То-то и оно! На них еще ездить и ездить. Другие на охоту, а я бы поступил так: взял бы дачный участок, в свободные дни стал бы ездить и потихоньку строить домик. Для здоровья полезно и семье выгодно…
Доктору Рыжикову думалось о своей корысти - выкрасть из заповедного коридора двенадцатиканальный электроэнцефалограф, выполнявший там роль мебели, для доверия солидной клиентуры. Такой красивый блестящий ящик со стрелками и кнопками, величиной с пианино. Только как его выкрасть с четвертого этажа?
- …А под гаражом вырыть погреб. Ну там метра два с половиной на два. Должно хватить. Снять осенью с участка картошки мешков пять… Засолить бочку капусты… И полку для варенья. Притом же смотровая яма бетонированная, ворота утепленные, и воду можно не сливать… Так?
Так, сквозь сон подтвердил доктор Рыжиков. Сухая яма не в пример лучше мокрой. Нет ничего противнее, чем лежать в мокрой яме. Да еще под дождем. Наверху стоят люди, о чем-то говорят между собой. Доктор Рыжиков ждет, что они заметят его, но они не замечают, а ему позарез нужно. И тогда он кричит им…
- …И все поймут. За такой газик «Волгу» будут давать, без балды. А вот я на вас смотрю… - И он посмотрел на доктора Рыжикова так, будто у него самого уже был кирпичный утепленный гараж с погребом, «Волга» и десять тысяч облигациями. - Я на вас смотрю, вы все на велосипеде и на велосипеде… Такой авторитетный врач - и даже без моторчика. Вот вы оттуда ушли и кем, например, сейчас будете? Выездным или как? И какая у вас, извините, зарплата?
Чтобы не быть невежливым, доктор Рыжиков назвал.
- Сто двадцать? - ахнул Гена. - И вы за это убиваетесь, можно сказать, днем и ночью? Да за сто двадцать сейчас и студент улицу не подметет! Я-то думал, вам за одну операцию столько платят! На что же живете?
В голосе Гены было искреннее сочувствие. В его руках по крайней мере было почти личное средство производства, да еще на государственном бензине.
- Ну, на дежурантские… Вызывные… - Доктор Рыжиков все же стоял за достоинство докторской гильдии. - Жить можно…
- Жить и карлику можно, - не возражал Гена. - Хорошо еще, дочки при вас. А если бы алименты платить на троих? Тю-тю…
А ведь могли бы они на его алименты покупать себе торт, лимонад… Гвардии ефрейтор-алиментщик… По воскресеньям приходил бы к ним… Валере Малышеву показали бы: это наш папа-алиментщик… И каждый день встречал бы ее на этой улице: ну, здравствуй, дурочка, врушка, соври что-нибудь… У каждой судьбы свои варианты развития, а судьба выбирает один. Как? Почему? Загадка выбора. Прощайте, остальные варианты…
«Прощайте, товарищи!» - крикнул он людям, которые стояли наверху, над ямой, и разговаривали между собой о нем, что-то готовясь с ним сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56