Сайгон — это прекрасно для нее.
— Тогда вопрос решен.
Двери в библиотеку открылись. Повернувшись, Нанги увидел широкоплечего мужчину в инвалидной коляске. Его мускулистые грудь, плечи и руки были обтянуты спортивной рубашкой. Он посмотрел на Нанги мягкими коричневыми глазами. Было что-то невысказанное, пожалуй, печальное в его длинном, красивом лице, выдававшем склонность к размышлениям и самоанализу.
— Звонят тебе, — сказал он Кисоко глубоким, хорошо поставленным голосом.
Кисоко обратилась к Нанги:
— Тандзан Нанги, познакомьтесь с моим сыном Кеном.
Кен изучал взглядом трость Нанги, как если бы она была написанным предложением, которое следовало разобрать по частям. Внезапно он наклонил голову.
— Сын? — вздернул голову Нанги. — Я никогда не знал, что у тебя есть сын.
Кисоко улыбнулась, и ему показалось, что он слышат, как лед тает в холодильнике на кухне.
— Кен не был со мной, когда мы... знали друг друга. Он был в школе. Я не видела причины говорить о нем.
«Конечно, она права. Он имел дело с ней, а не с ее семьей».
Она поднялась, зашуршав кимоно, погладила его по руке.
— Я должна ответить на этот звонок. Это недолго.
Нанги и Кен остались вдвоем. Они осторожно разглядывали друг друга, как борцы сумо перед схваткой. Нанги, соблюдая приличия, не смотрел на безжизненные ноги Кена, делал все возможное, чтобы на его ладе не появилось чувство жалости.
— Прошло много времени с тех пор, как ваша мать и я видели друг друга.
— Я знаю.
Нанги сделал вид, что осматривается кругом.
— Это прекрасный дом.
— Мать унаследовала его.
Кен сказал это со вспышкой гнева, что озадачило Нанги.
— Ей повезло тогда, — добавил он.
— Вы так думаете?
Нанги, чувствуя неудобство от того, что они находились далеко друг от друга, встал и прихрамывая прошел через ковер к месту, где сидел с холодным выражением лица Кен.
— Я просто имел в виду... — проговорил Нанги. Что-то изменилось в лице Кена. Он с удивлением смотрел на Нанги, как если бы тот изменил цвет своей кожи или оказался женщиной. Глядя, как Нанги опирается на свою трость, он сказал:
— Мать никогда не говорила мне. Сильно болит?
— Иногда. А обычно вполне терпимо.
Кен, казалось, размышлял над его словами некоторое время.
— Вы знаете, я часто думал о вас. Да, это правда. Я всегда считал, что ненавижу вас, и, удивительно, что сейчас, когда я повстречал вас, я не в состоянии вызвать в себе эту ненависть.
— Я ценю это, — заявил Нанги. — Я, возможно, причинил боль вашей матери, но я никогда не переставал любить ее.
— Вероятно, это так, — сказал Кен. — Вы были вторым человеком, по которому она сходила с ума и который причинил ей боль. Может быть, ни один из вас не хотел этого. — Он пожал плечами, его мускулы покрылись дрожью. — Карма, не так ли, Нанги-сан? Моя мать вызывает у мужчин вполне определенные чувства. Они не могут ничего поделать с этим, так же как и она сама. — Он закрыл глаза. — Она все еще так красива. — Глаза открылись. — Я хочу показать вам кое-что.
Нанги кивнул, они покинули библиотеку, миновали заднюю лестницу. Кен открыл узкую современную дверь, выглядевшую не на месте в этом доме. Вошли в небольшую кабину лифта, и Кен нажал кнопку с цифрой "3".
Лифт остановился, Кен открыл дверцу, проводил Нанги через покрытую ковром прихожую, оклеенную обоями с рисунком больших, с голову ребенка, пионов, соединяющихся друг с другом причудливыми колючими лозами. В прихожей пахло сталью и маслом.
Кен открыл другую дверь и въехал внутрь. Следуя за ним, Нанги обнаружил себя в додзе, гимнастическом зале для тренировок в боевом искусстве. Это была комната без окон, сват падал из отверстия в середине высокого потолка. Вдоль всех четырех стен, от пола с татами до высоты бедер человека среднего роста, была выстроена самая удивительная коллекция холодного оружия, какую когда-либо приходилось видеть Нанги. Здесь было все, от длинного дай-катана, традиционного оружия самураев, до серии сабель нормального размера — катана, вакидзаси, длинные ножи, применявшиеся наряду с другими видами оружия для свершения сеппуку, ритуального самоубийства, античные железные боевые веера с вмонтированными по краям лезвиями, отточенными до остроты бритвы, манрикигусари — оружие, состоящее из шипов и цепи, всякого вида сюрикен — маленькие заостренные стрелы, часто используемые ниндзя.
Кен приблизился к краю татами.
— Я думаю, вы оцените коллекцию. Это начало семнадцатого века.
Нанги, понимая, что коляску нельзя вкатить на татами, собирался сказать Кену, что его не интересует оружие. Но он подозревал, что Кен примет это как ужасный удар по его самолюбию.
Кен каким-то образом изогнул тело, не двигая ногами.
Нанги смотрел одновременно с восхищением в ужасом, как Кен вытянул себя из коляски и поместил свои безжизненные ноги на татами. Он пополз странным образом, используя мощные плечи и руки. Нанги прихрамывая двинулся за ним.
Кен добрался до стены, где находилась серия катана, подвешенных в ножнах из лакированной кожи, с ручками, отделанными серебром. Его глубокие коричневые глаза рассматривали коллекцию. Затем он снял один меч и медленно, любовно вытащил лезвие из ножен. Сталь была так отточена, что края казались невидимыми и заструились, когда Кен стал им двигать. Создавалось впечатление, что это не твердый предмет, а река света, горячая от нетерпения, как если бы это был коан дзен.
— Интересно, — проговорил он. — Когда я был полноценным человеком, я никогда не задумывался об оружии. И только потом, позднее, оно приобрело для меня какое-то значение.
Полный благоговения, он поместил меч обратно в ножны и передал его Нанги, который осмотрел его так тщательно, как это делают хранители музеев.
Кен, явно довольный его внимательностью, произнес:
— Я знал, что вы оцените искусство оружейного мастера. Эти древние мастера были частично художниками, частично философами дзен.
Его глаза следили за тем, как поток света переливался через лезвие, подобно туману по замерзшему озеру. Он поднял меч острием вверх, и свет устремился вниз, к рукоятке.
— Катана — это символ художника в картины, высокого в низкого в человеке, любви и желания, независимых от привычки и памяти. — Он рассек мечом воздух, как если бы разрубал тело. — Это — путь изменить прошлое физической волей настоящего.
Улыбка Кена, такая нежная и прекрасная, делала его похожим не на сорокалетнего мужчину, а на маленького мальчика. Он вроде бы наконец успокоился.
— В этом доме кажется, что время стоит на месте, — сказал он в взял катана из рук Нанги движением, которое напоминало обрядовое. Но, обхватив руками катана, он нахмурился, как если бы вспомнил недавний дурной сон.
— Нанги-сан, — обратился он, поднимая голову, — вы пришла из-за Сэйко Ито?
— Да, это так.
Кен кивнул.
— Я беспокоюсь за нее. Она своенравная женщина со склонностью, как мне кажется, к самоуничтожению.
Нанги, переводя взгляд с катана на красивое лицо Кена, спросил:
— Почему вы так говорите?
— Вы знаете, она считает себя виновной в смерти ее брата.
— Я ничего не знаю об этом.
— Это ужасный секрет, который она носит в себе. Он был умственно отсталым и жил вместе с ней. Однажды она оставила его без присмотра в ванной, а сама занималась любовью со своим парнем, который только что вернулся после трехмесячного пребывания во Вьетнаме. Ее брат поскользнулся, ушел под воду и утонул.
Нанги непонятно почему стало жарко, как если бы позор Сэйко стал каким-то образом его собственным.
— Это произошло шесть лет тому назад. И я думаю, что с тех пор она не осталась прежней.
— Как, по-вашему, она изменилась?
Кен пожал плечами.
— Во многих отношениях. Например, она начала путаться с опасными людьми.
— Что вы подразумеваете под «опасными»?
— Людей, которые не хороши для нее. Людей, которые сделают что угодно, совершат любое преступление, чтобы получить деньги.
Нанги застыл, слыша, как кровь течет по его венам.
— Это происходит и в настоящее время?
Кен печально склонил голову.
— Не предаю ли я ее, рассказывая вам все это?
— Скорее, вы спасаете ее. Можете вы назвать какие-либо имена?
Темно-коричневые глаза Кена уставились на лицо Нанги.
— Она упоминала одного мужчину. Что-то вроде Масамото...
— Масамото Гоэи? — уточнил Нанги. Его сердце почти перестало биться.
Кен щелкнул пальцами.
— Да, так его имя. Вы знаете его?
Гоэи были директором группы, работавшей по контракту для компании проекта «Ти» над клоном с нейронной сетью. Как специалист-теоретик он должен был бы уже полностью проанализировать этот клон. А Нанги все еще ожидал от него окончательного доклада. Теперь стала очевидной причина, по которой Гоэи откладывал это со дня на день.
У Нанги заболели глаза. Он чувствовал, что приближается приступ страшной головной боли. Громадным усилием он взял себя в руки.
— Скажите, Кен, ваша мать знает что-либо о... знакомых Сэйко?
Кен иронически улыбнулся.
— Вы знаете мать. Она принимает лишь то, что хочет принять. А что касается остального... — Он передернул плечами. — Это для нее не существует вовсе.
Нанги кивнул. Да, эта характеристика полностью отвечает характеру Кисоко.
— Мне лучше спуститься в библиотеку. Думаю, что она удивляется, куда я пропал.
Он посмотрел на Кена с жалостью, несмотря на свое решение глубоко захоронить в себе это чувство.
— Спасибо за информацию, — сказал он ему. — Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь Сэйко.
Кен кивнул, не проронив ни слова. Он смотрел на катана, который лежал поперек его ног. Возможно, он уже забыл, что Нанги все еще был здесь.
Нанги покинул его погруженным в мечты среди массы бесполезного оружия.
Вернувшись в библиотеку, Кисоко ждала его покорно, как жена.
— Кен уважает тебя. Он редко допускает кого-либо посмотреть его додзе. Это его личная комната. Даже я очень редко бываю там.
— Мне жаль его.
— О! — Она быстро отвернулась от него, стала переставлять чашки с уже холодным чаем. — Он хорошо адаптировался к своей неполноценности. Ты лучше всех можешь оценить его мужество.
— Да. — Он немного помолчал, но у нее, видимо, не было сил продолжать. Ему внезапно стало жаль ее. Как и Сэйко, ее сбили с пути, требуя стать тем, чем она не могла быть. Она, вероятно, хотела бы иметь физически полноценного ребенка, даже если бы он был эмоционально ущербен. В сердце человека всегда живет надежда на перемену к лучшему.
Кисоко стояла очень близко к нему и шептала:
— Я скучала по тебе. Мое сердце хочет... — Она посмотрела в сторону, потом продолжила. — Но я не должна снова унижаться. Достаточно прошлых страданий.
— Кисоко...
Она подняла руку, как бы отталкивая его, но, когда его пальцы обхватили ее плечи, он почувствовал, как она приникла к нему, не давая ему возможности оттолкнуть ее. Она хотела выйти замуж, а этого он не мог ей дать. Она стремилась к замужеству всем своим сердцем, но для него это было невозможно. Он принадлежал к тому редкому типу людей, которые предпочитают суровую тишину и полный покой одиночества. Его жизнь была достаточно сложной и без того, чтобы в нее на постоянной основе вошла женщина.
Но бывали моменты, как, например, сейчас, когда он глубоко сожалел, что избрал себе такой путь в жизни.
— Если я причинил тебе боль, то, поверь мне, я причинил боль и самому себе.
Она тихо плакала, слезы медленно стекала с уголков се глаз.
— Почему я должна оплакивать тебя? — прошептала она. Она замотала головой. — Нет не тебя и не себя, а любовь. Только любовь.
Однажды в юности ей нанесли серьезную травму. Это он знал по отрывкам их разговоров после того, как они занимались любовью, по некоторым интимным ситуациям. У него не было сомнения, что эта травма навсегда оставила в ней глубокую рану.
Нанги подумал, что она ведет себя чрезвычайно смело, пытаясь снова пробудить любовь, после того как уже один раз они потерпели фиаско и с тех пор прошло так много лет. То, что он тогда нанес ей удар в самое уязвимое место, было непростительно. Но он слишком любил ее, чтобы не сказать правду сразу, когда понял ее. Стремясь уменьшить боль, которую он ей причинял, он стал с ней холоден, что лишь усилило ее несчастье. В то время он считал, что быстрый разрыв является самым лучшим выходом. Только позднее Нанги стал сожалеть о своем решении, когда она перестала с ним разговаривать, а на людях отворачивалась в сторону.
— Ах, Кисоко, как я люблю тебя, — сказал он, прижимаясь щекой к ее щеке. — Но как быстро эта любовь превратится в горечь и чувство обиды, если мы поженимся. Я не могу допустить, чтобы решения принимались за меня кем-либо еще.
Она подняла руку и стала пальцами ласкать его затылок.
— Как одиноко, должно быть, тебе в жизни. — Прижавшись еще теснее, она добавила: — Нам обоим.
— Если бы я уступил тебе, даже то, что у нас когда-то было, было бы разрушено. Сейчас, по крайней мере, у нас остались воспоминания.
Она закрыла глаза.
— Я хотела услышать это от тебя много лет тому назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89