Он помнил, что консьерж в гостинице рекомендовал этот ресторан и поэтому знал, куда они направлялись. Маргарита, очевидно, по той же причине настояла на том, чтобы они прошли пешком некоторое расстояние от ресторана и не садились в первое попавшееся такси. Направления, которые она указывала шоферу, были сложными, запутанными и окольными. Она не хотела, чтобы кто-либо знал, куда они поехали.
Перед резной деревянной дверью Маргарита обернулась к нему и сказала:
— Я хочу, чтобы ты понял кое-что, Лью. Я здесь ни за что не отвечаю, ни за что. Это место является большим, чем частная собственность.
Он уставился на нее, стараясь понять это странное превращение, которое произошло с ней с того момента, когда она увидела фотографии Джинни Моррис, разложенные на скромном правительственном столе Лиллехаммера.
Она нежно дотронулась до его запястья, попыталась улыбнуться, затем стукнула по двери бронзовым молоточком. Через мгновение дверь открылась и перед ними предстала красивая женщина, одетая в черные шерстяные брюки, шелковую блузку кремового цвета и вышитую испанскую черную куртку до пояса. Этот наряд, который не выглядел бы устаревшим на показе моделей в то время, когда эта женщина была на четверть моложе своего теперешнего возраста, подчеркивал ее стройную фигуру с длинной талией.
— Маргарита! Слава Богу, ты приехала!
Металлический оттенок голоса женщины напоминал работающий на улице мотор такси. Кроукер посмотрел на нее более внимательно. Морщины покрывали ее лицо. Они были в уголках глаз и рта, над всей верхней губой. Он видел, что годы оставили свой след, может быть, не такой заметный, как у многих других женщин, из-за незатухающей искры в ее лазурных глазах, но все же очевидный.
По улыбке, игравшей на губах женщины, Кроукер понял, что это опасная женщина. Он почувствовал запах, как после выстрела из пистолета, вспомнив страх и нежелание, с которым принимала Маргарита решение возвратиться сюда.
— Входи, дорогая, — пригласила женщина, закрывая за ними дверь. Она обняла Маргариту, поцеловала ее в обе щеки, как это принято в Европе. — Я так рада видеть тебя. Кажется, ничто не осталось прежним после смерти Дома. Несмотря на все мои усилия, даже обращение к сенатору из Миннесоты, которому я сделала раньше кучу одолжений, я сталкивалась с глухой стеной в попытках узнать, что же случилось с Домом.
— Я думаю, мы сможем помочь друг другу в этом отношении, — сухо промолвила Маргарита.
— Дорогая, это самые хорошие новости за последние недели, — сказала Рената. — Уверена, что ты знаешь, что говоришь. Дом всегда был очень высокого мнения о тебе.
Она нахмурилась, и Кроукер заметил, что на ее лице появляются новые морщины, как слова, написанные невидимыми чернилами и проявляющиеся под воздействием инфракрасной лампы.
— Но, моя дорогая, ты приехала с незнакомцем. А где Тони?
Маргарита повернулась к Кроукеру, и он отчетливо увидел борьбу в ее глазах. Боль и полузаметная душевная мука свивались друг с другом как темные краски, загрязняющие лучшую работу художника.
— Лью Кроукер, — обратилась она к нему. — Я хочу представить вас моей мачехе Ренате Лоти.
Рената любезно улыбнулась, протянула на удивление твердую руку, которая крепко сжала руку Кроукера.
— Пожалуйста, проходите. Моя дочь необычайно добра. За свою жизнь меня знали под разными именами. Ренатой Лоти меня называют в Вашингтоне, и я довольна этим именем. Но в прошлом я была известна как Фэйс Гольдони. Вам знакомо это имя, не так ли, мистер Кроукер?
«Это мать Доминика Гольдони, — подумал Кроукер, придя в изумление. — Бог милостивый!»
Она не предложила им снять верхнюю одежду, а немедленно повернулась и повела по длинной, выложенной панелями из грушевого дерева прихожей. Кроукер заметил, что она немного прихрамывала. Рената ничего не сказала об этом, и он видел по тому, как она шла, что не считает это прихрамывание недостатком. Наоборот, она приспособилась к нему так, что ее походка выглядела как просто свойственная ей. Они прошли мимо двойной двери, за которой слышались сдержанные звуки спокойного разговора.
— Главное здание сегодня полно гостей, — заметила Рената. — Зная мою дочь, я уверена, что нам не помешает некоторое уединение.
Они вошли в наполненную сладкими запахами буфетную, затем прошли через огромную, отделанную кафелем и нержавеющей сталью кухню, благоухающую свежим шалфеем, оливковым маслом и красным вином. Молодой шеф-повар в белом фартуке и белом колпаке почти не обратил на них внимания, занимаясь грушевым тортом.
Рената сняла с деревянного крючка подбитый мехом черный виниловый макинтош, накинула его себе на плечи. Задняя дверь вывела их в небольшой садик с подстриженной травой и крытой галереей из дерева и кирпича с левой стороны, мимо которой и повела их Рената. Толстая глициния и высокие виноградные лозы защищали их от прохладного ветра ясной ноябрьской ночи.
К дрожжевым ароматам из кухни вскоре добавились резкие, пьянящие испарения лошадей, запахи сена и навоза. Рената протянула руку, зажгла свет, открыла широкую дверь в конюшню.
Лошади всхрапывали и перебирали ногами. Кроукер вспомнил посетившее его видение в автомобиле. Оно было как подглядывание в память Маргариты.
Огромные влажные коричневые глаза лошадей смотрели на них с тревогой и недоверием. Затем послышалось тихое ржание в нескольких местах, поскольку лошади уже принюхались к новым запахам.
Кроукер внимательно осмотрел помещение; как он это делал всегда, подмечая отдельные детали.
— Странно, — сказал он, — здесь имеется оружие.
Рената посмотрела на револьвер в старой, поцарапанной кожаной кобуре, который висел на дальней стене.
— Это кольт, — подтвердила она. — Я содержу его в отличном состоянии. Купила его, когда построила эти конюшни. Всего в двух милях отсюда я видела лошадь со сломанной ногой, которая мучилась более часа, пока кто-то пытался найти пистолет, чтобы гуманным способом избавить животное от страданий. Когда я решила, что буду ездить на лошадях, я поклялась, что никогда не позволю на одной из моих лошадей страдать таким образом.
Некоторое время Кроукер изучал Ренату, запрятав в запасник своей памяти информацию, которую она только что сообщила ему с присущей женщинам элегантностью.
— Откровенно говоря, вы поставили меня в тупик, — сказал он.
— О-о!
— У меня было впечатление... думаю, что и у фэбээровцев также, что Фэйс Гольдони умерла некоторое время тому назад. Я видел сам ксерокопию свидетельства о смерти в делах семейства Гольдони.
— Я нисколько в этом не сомневаюсь. Я действительно умерла несколько лет назад. По крайней мере, Фэйс Гольдони умерла. Затем родилась Рената Лота и появилась здесь, вблизи Капитолийского холма, где смогла хорошо устроиться. — Она наклонилась к стойлу лошади и стала разминать кусок корма своими ловкими пальцами. У нее было тело, которое, по-видимому, никогда не страдало от артрита, — конечно, принимать различные имена — это для меня не ново. Я служила в армии США во время второй мировой войны под именем Фэйс Сохилл.
Кроукер покачал головой.
— Допустим, что все правда, но зачем вы мне это рассказываете? Даже фэбээровцы, с которыми я работаю, не знают, кто вы на самом деле. Зачем рисковать, рассказывая мне?
— Во-первых, вы — не фэбээровец. Во-вторых, я знаю, кто вы. — Взгляд ее проницательных голубых глаз переместился с Кроукера на Маргариту. — В-третьих, моя дочь привезла вас сюда. — Она издала странный гортанный звук, который заставил лошадей навострить уши. — Она никогда не делала этого даже по отношению к своему мужу.
По-видимому, Маргарите это все порядком надоело. Она вытащила толстый сложенный лист бумаги. Когда она передавала его Ренате, Кроукер заметил, что это была фотография.
Взяв ее в руки, Рената настороженно посмотрела в глаза своей падчерицы.
— Джинни Моррис, — проговорила сухим голосом Маргарита. — Ее тело было найдено в том же доме, где и тело Дома. На ее лбу был вырезан месяц в вертикальном положении.
— Бог мой, — вздохнула Рената Лоти. — Неудивительно, что вы пришли.
Она уже не опиралась беспечно на стойло лошади, а сжимала сложенную фотографию так сильно, что у нее побелели пальцы.
— Полагаю, вы знаете, кто такая Джинни Моррис? — спросил Кроукер, предполагая, каков будет ответ, но все же желая получить подтверждение.
— Я не думаю, что у моего сына были какие-либо секреты от меня, — заявила Рената. Чувствовалось, что ей было тяжело от того, что приходилось разделять трудности другой жизни. — Во всех отношениях он был исключительным мужчиной. — Ее глаза заморгали, глядя на Кроукера. — Какое бы обратное мнение вы уже ни составили о нем, Дом был человеком, для которого слово «верность» должно было соответствовать делам при любых обстоятельствах. Что же касается его сексуальных грешков, то он просто не мог удержаться. — Она криво усмехнулась. — Кто из пас может?
Кроукер, наблюдая за ней так, как учили его делать при изучении подозреваемых лиц, почувствовал, как по спине побежал холодок, как если бы она знала, что он и Маргарита занимались любовью.
— Есть еще кое-что, — продолжила Маргарита тихо. — Кроме этого вырезанного на ней знака.
Рената развернула фото и стала внимательно рассматривать малоприятную картину женского торса, рассеченного семью горизонтальными полосами с равными промежутками. В самый нижний, седьмой по счету разрез было вставлено перо редко встречающейся белой сороки.
— Что-либо на этой фотографии выглядит знакомым вам? — поинтересовался Кроукер.
Рената не отрывала взгляда от снимка. Кроукер пытался прочесть что-либо на ее лице, но его выражение никак не изменилось. Напряженность атмосферы нарастала. Лошади мотали головами, возможно, они чувствовали приближение грозы.
— Лестница души, — наконец произнесла Рената.
— Извините? — переспросил Кроукер, наклонившись к ней.
— Это часть ритуала людей, известных под именем Мессулете. Эти психочародеи более древние, чем даже китайская цивилизация. Некоторые считают, что они цикладианцы, морские скитальцы, ведущие свой род от титанов, другие...
Рената передернула плечами и указала на фотографию.
— Вы видите, здесь семь надрезов. В учении Мессулете существует поверье, что человеческая душа должна пройти через семь ступеней в жизни и после все. Священник Мессулете часто делает такую Лестницу души, например, у очень больных людей, нанося семь надрезов на торсе больного, с тем чтобы помочь душе продолжить свое путешествие.
Она облизнула губы — единственный признак того, что Рената все же взволнована.
— Во времена чрезвычайных трудностей, например, при засухе, когда, как считают, нарушается космический порядок, таким же образом приносится в жертву какое-нибудь животное, с тем чтобы восстановить нарушенный баланс.
— Так это своего рода ритуал? Какой? Вуду?
Губы Ренаты сложились в сардоническую улыбку.
— Это Нго-май-ут, — решительно заявила она. — Эта фраза в забытом китайском диалекте означает дословно «неполная луна». Но, конечно, здесь выражение имеет другое значение. Оно почти синоним с другим словом — «джим», которым называется сабля с двумя острыми сторонами. Джим — это символ священника Мессулете: вертикальный полумесяц, темный с синим.
Слушая с возрастающим интересом, Кроукер спросил:
— Каким образом вам удалось узнать об этих людях?
Рената пожала плечами.
— Когда живешь в Венеции, мистер Кроукер, когда существуешь так долго в подвешенном состоянии между морем и землей, в лагуне, полной мрака и таинства, поневоле начнешь искать начала всего. Особенно когда ты не рожден в Венеции и тебе напоминают об этом каждый день в течение всей твоей жизни.
Она не смотрела на Маргариту, но у Кроукера было чувство, что ее ответ предназначался падчерице.
— Можно сказать, что по своей природе я стяжательница, собирательница знаний. — Ее глаза потемнели. — Я изучала эти мифы о началах всего также и через моего бывшего мужа, отца Маргариты. Он был венецианцем. В нем, в матери Маргариты и в ней самой текла кровь цикладианцев. По крайней мере, так они утверждают. — Она пожала плечами, ухитрившись каким-то образом придать скрытое значение даже этому трудно определимому жесту. — Я могу сказать, что представители многих древних культур претендовали на то, что они являются основателями Венеции, даже остатки троянцев, бежавших от гнева братьев Менелая и Агамемнона и их ахейской армады.
Как он ни был заинтригован рассказом Ренаты, Кроукер следил уголком глаза за Маргаритой. Он заметил, что во время разговора Маргарита все больше и больше прятала свое лицо в тень. Было похоже, что между этими двумя женщинами давно существует психологический конфликт, как это случается, когда сила одного характера сталкивается с подобной же силой другого. Не из-эа этого ли Маргарите было трудно вернуться сюда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Перед резной деревянной дверью Маргарита обернулась к нему и сказала:
— Я хочу, чтобы ты понял кое-что, Лью. Я здесь ни за что не отвечаю, ни за что. Это место является большим, чем частная собственность.
Он уставился на нее, стараясь понять это странное превращение, которое произошло с ней с того момента, когда она увидела фотографии Джинни Моррис, разложенные на скромном правительственном столе Лиллехаммера.
Она нежно дотронулась до его запястья, попыталась улыбнуться, затем стукнула по двери бронзовым молоточком. Через мгновение дверь открылась и перед ними предстала красивая женщина, одетая в черные шерстяные брюки, шелковую блузку кремового цвета и вышитую испанскую черную куртку до пояса. Этот наряд, который не выглядел бы устаревшим на показе моделей в то время, когда эта женщина была на четверть моложе своего теперешнего возраста, подчеркивал ее стройную фигуру с длинной талией.
— Маргарита! Слава Богу, ты приехала!
Металлический оттенок голоса женщины напоминал работающий на улице мотор такси. Кроукер посмотрел на нее более внимательно. Морщины покрывали ее лицо. Они были в уголках глаз и рта, над всей верхней губой. Он видел, что годы оставили свой след, может быть, не такой заметный, как у многих других женщин, из-за незатухающей искры в ее лазурных глазах, но все же очевидный.
По улыбке, игравшей на губах женщины, Кроукер понял, что это опасная женщина. Он почувствовал запах, как после выстрела из пистолета, вспомнив страх и нежелание, с которым принимала Маргарита решение возвратиться сюда.
— Входи, дорогая, — пригласила женщина, закрывая за ними дверь. Она обняла Маргариту, поцеловала ее в обе щеки, как это принято в Европе. — Я так рада видеть тебя. Кажется, ничто не осталось прежним после смерти Дома. Несмотря на все мои усилия, даже обращение к сенатору из Миннесоты, которому я сделала раньше кучу одолжений, я сталкивалась с глухой стеной в попытках узнать, что же случилось с Домом.
— Я думаю, мы сможем помочь друг другу в этом отношении, — сухо промолвила Маргарита.
— Дорогая, это самые хорошие новости за последние недели, — сказала Рената. — Уверена, что ты знаешь, что говоришь. Дом всегда был очень высокого мнения о тебе.
Она нахмурилась, и Кроукер заметил, что на ее лице появляются новые морщины, как слова, написанные невидимыми чернилами и проявляющиеся под воздействием инфракрасной лампы.
— Но, моя дорогая, ты приехала с незнакомцем. А где Тони?
Маргарита повернулась к Кроукеру, и он отчетливо увидел борьбу в ее глазах. Боль и полузаметная душевная мука свивались друг с другом как темные краски, загрязняющие лучшую работу художника.
— Лью Кроукер, — обратилась она к нему. — Я хочу представить вас моей мачехе Ренате Лоти.
Рената любезно улыбнулась, протянула на удивление твердую руку, которая крепко сжала руку Кроукера.
— Пожалуйста, проходите. Моя дочь необычайно добра. За свою жизнь меня знали под разными именами. Ренатой Лоти меня называют в Вашингтоне, и я довольна этим именем. Но в прошлом я была известна как Фэйс Гольдони. Вам знакомо это имя, не так ли, мистер Кроукер?
«Это мать Доминика Гольдони, — подумал Кроукер, придя в изумление. — Бог милостивый!»
Она не предложила им снять верхнюю одежду, а немедленно повернулась и повела по длинной, выложенной панелями из грушевого дерева прихожей. Кроукер заметил, что она немного прихрамывала. Рената ничего не сказала об этом, и он видел по тому, как она шла, что не считает это прихрамывание недостатком. Наоборот, она приспособилась к нему так, что ее походка выглядела как просто свойственная ей. Они прошли мимо двойной двери, за которой слышались сдержанные звуки спокойного разговора.
— Главное здание сегодня полно гостей, — заметила Рената. — Зная мою дочь, я уверена, что нам не помешает некоторое уединение.
Они вошли в наполненную сладкими запахами буфетную, затем прошли через огромную, отделанную кафелем и нержавеющей сталью кухню, благоухающую свежим шалфеем, оливковым маслом и красным вином. Молодой шеф-повар в белом фартуке и белом колпаке почти не обратил на них внимания, занимаясь грушевым тортом.
Рената сняла с деревянного крючка подбитый мехом черный виниловый макинтош, накинула его себе на плечи. Задняя дверь вывела их в небольшой садик с подстриженной травой и крытой галереей из дерева и кирпича с левой стороны, мимо которой и повела их Рената. Толстая глициния и высокие виноградные лозы защищали их от прохладного ветра ясной ноябрьской ночи.
К дрожжевым ароматам из кухни вскоре добавились резкие, пьянящие испарения лошадей, запахи сена и навоза. Рената протянула руку, зажгла свет, открыла широкую дверь в конюшню.
Лошади всхрапывали и перебирали ногами. Кроукер вспомнил посетившее его видение в автомобиле. Оно было как подглядывание в память Маргариты.
Огромные влажные коричневые глаза лошадей смотрели на них с тревогой и недоверием. Затем послышалось тихое ржание в нескольких местах, поскольку лошади уже принюхались к новым запахам.
Кроукер внимательно осмотрел помещение; как он это делал всегда, подмечая отдельные детали.
— Странно, — сказал он, — здесь имеется оружие.
Рената посмотрела на револьвер в старой, поцарапанной кожаной кобуре, который висел на дальней стене.
— Это кольт, — подтвердила она. — Я содержу его в отличном состоянии. Купила его, когда построила эти конюшни. Всего в двух милях отсюда я видела лошадь со сломанной ногой, которая мучилась более часа, пока кто-то пытался найти пистолет, чтобы гуманным способом избавить животное от страданий. Когда я решила, что буду ездить на лошадях, я поклялась, что никогда не позволю на одной из моих лошадей страдать таким образом.
Некоторое время Кроукер изучал Ренату, запрятав в запасник своей памяти информацию, которую она только что сообщила ему с присущей женщинам элегантностью.
— Откровенно говоря, вы поставили меня в тупик, — сказал он.
— О-о!
— У меня было впечатление... думаю, что и у фэбээровцев также, что Фэйс Гольдони умерла некоторое время тому назад. Я видел сам ксерокопию свидетельства о смерти в делах семейства Гольдони.
— Я нисколько в этом не сомневаюсь. Я действительно умерла несколько лет назад. По крайней мере, Фэйс Гольдони умерла. Затем родилась Рената Лота и появилась здесь, вблизи Капитолийского холма, где смогла хорошо устроиться. — Она наклонилась к стойлу лошади и стала разминать кусок корма своими ловкими пальцами. У нее было тело, которое, по-видимому, никогда не страдало от артрита, — конечно, принимать различные имена — это для меня не ново. Я служила в армии США во время второй мировой войны под именем Фэйс Сохилл.
Кроукер покачал головой.
— Допустим, что все правда, но зачем вы мне это рассказываете? Даже фэбээровцы, с которыми я работаю, не знают, кто вы на самом деле. Зачем рисковать, рассказывая мне?
— Во-первых, вы — не фэбээровец. Во-вторых, я знаю, кто вы. — Взгляд ее проницательных голубых глаз переместился с Кроукера на Маргариту. — В-третьих, моя дочь привезла вас сюда. — Она издала странный гортанный звук, который заставил лошадей навострить уши. — Она никогда не делала этого даже по отношению к своему мужу.
По-видимому, Маргарите это все порядком надоело. Она вытащила толстый сложенный лист бумаги. Когда она передавала его Ренате, Кроукер заметил, что это была фотография.
Взяв ее в руки, Рената настороженно посмотрела в глаза своей падчерицы.
— Джинни Моррис, — проговорила сухим голосом Маргарита. — Ее тело было найдено в том же доме, где и тело Дома. На ее лбу был вырезан месяц в вертикальном положении.
— Бог мой, — вздохнула Рената Лоти. — Неудивительно, что вы пришли.
Она уже не опиралась беспечно на стойло лошади, а сжимала сложенную фотографию так сильно, что у нее побелели пальцы.
— Полагаю, вы знаете, кто такая Джинни Моррис? — спросил Кроукер, предполагая, каков будет ответ, но все же желая получить подтверждение.
— Я не думаю, что у моего сына были какие-либо секреты от меня, — заявила Рената. Чувствовалось, что ей было тяжело от того, что приходилось разделять трудности другой жизни. — Во всех отношениях он был исключительным мужчиной. — Ее глаза заморгали, глядя на Кроукера. — Какое бы обратное мнение вы уже ни составили о нем, Дом был человеком, для которого слово «верность» должно было соответствовать делам при любых обстоятельствах. Что же касается его сексуальных грешков, то он просто не мог удержаться. — Она криво усмехнулась. — Кто из пас может?
Кроукер, наблюдая за ней так, как учили его делать при изучении подозреваемых лиц, почувствовал, как по спине побежал холодок, как если бы она знала, что он и Маргарита занимались любовью.
— Есть еще кое-что, — продолжила Маргарита тихо. — Кроме этого вырезанного на ней знака.
Рената развернула фото и стала внимательно рассматривать малоприятную картину женского торса, рассеченного семью горизонтальными полосами с равными промежутками. В самый нижний, седьмой по счету разрез было вставлено перо редко встречающейся белой сороки.
— Что-либо на этой фотографии выглядит знакомым вам? — поинтересовался Кроукер.
Рената не отрывала взгляда от снимка. Кроукер пытался прочесть что-либо на ее лице, но его выражение никак не изменилось. Напряженность атмосферы нарастала. Лошади мотали головами, возможно, они чувствовали приближение грозы.
— Лестница души, — наконец произнесла Рената.
— Извините? — переспросил Кроукер, наклонившись к ней.
— Это часть ритуала людей, известных под именем Мессулете. Эти психочародеи более древние, чем даже китайская цивилизация. Некоторые считают, что они цикладианцы, морские скитальцы, ведущие свой род от титанов, другие...
Рената передернула плечами и указала на фотографию.
— Вы видите, здесь семь надрезов. В учении Мессулете существует поверье, что человеческая душа должна пройти через семь ступеней в жизни и после все. Священник Мессулете часто делает такую Лестницу души, например, у очень больных людей, нанося семь надрезов на торсе больного, с тем чтобы помочь душе продолжить свое путешествие.
Она облизнула губы — единственный признак того, что Рената все же взволнована.
— Во времена чрезвычайных трудностей, например, при засухе, когда, как считают, нарушается космический порядок, таким же образом приносится в жертву какое-нибудь животное, с тем чтобы восстановить нарушенный баланс.
— Так это своего рода ритуал? Какой? Вуду?
Губы Ренаты сложились в сардоническую улыбку.
— Это Нго-май-ут, — решительно заявила она. — Эта фраза в забытом китайском диалекте означает дословно «неполная луна». Но, конечно, здесь выражение имеет другое значение. Оно почти синоним с другим словом — «джим», которым называется сабля с двумя острыми сторонами. Джим — это символ священника Мессулете: вертикальный полумесяц, темный с синим.
Слушая с возрастающим интересом, Кроукер спросил:
— Каким образом вам удалось узнать об этих людях?
Рената пожала плечами.
— Когда живешь в Венеции, мистер Кроукер, когда существуешь так долго в подвешенном состоянии между морем и землей, в лагуне, полной мрака и таинства, поневоле начнешь искать начала всего. Особенно когда ты не рожден в Венеции и тебе напоминают об этом каждый день в течение всей твоей жизни.
Она не смотрела на Маргариту, но у Кроукера было чувство, что ее ответ предназначался падчерице.
— Можно сказать, что по своей природе я стяжательница, собирательница знаний. — Ее глаза потемнели. — Я изучала эти мифы о началах всего также и через моего бывшего мужа, отца Маргариты. Он был венецианцем. В нем, в матери Маргариты и в ней самой текла кровь цикладианцев. По крайней мере, так они утверждают. — Она пожала плечами, ухитрившись каким-то образом придать скрытое значение даже этому трудно определимому жесту. — Я могу сказать, что представители многих древних культур претендовали на то, что они являются основателями Венеции, даже остатки троянцев, бежавших от гнева братьев Менелая и Агамемнона и их ахейской армады.
Как он ни был заинтригован рассказом Ренаты, Кроукер следил уголком глаза за Маргаритой. Он заметил, что во время разговора Маргарита все больше и больше прятала свое лицо в тень. Было похоже, что между этими двумя женщинами давно существует психологический конфликт, как это случается, когда сила одного характера сталкивается с подобной же силой другого. Не из-эа этого ли Маргарите было трудно вернуться сюда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89