— Пистолет в прекрасном состояния, — сказал он, — я чистил его сам. — Он засмеялся, поправляя очки, которые соскальзывали с его не раз перебитого носа. — Это мастерство необходимо приобрести, занимаясь моей профессией.
— Не беспокойся, — заявил Гаунт, тщательно заправляя патроны в пистолет. — Я знаю, как пользоваться этой штукой.
Нос Манни задергался.
— Только, ради Христа, не попади в какую-нибудь заварушку. Ладно? Обещай мне.
— Обещаю. — Гаунт спрятал пистолет во внутренний карман пиджака. — Вероятно, я никогда и не выстрелю из него. Это только для того, чтобы попугать, правда.
Манни фыркнул, вышел из-за застекленного прилавка, распахнул металлическую решетчатую дверь и провел Гаунта к передней двери с обсиженной мухами треснутой стеклянной панелью, укрепленной железной сеткой.
— Теперь, раз уж мы встретились, давай пообедаем вместе.
— Конечно, Манни. Я этого очень хочу.
Они вышли в сумерки, опустившиеся на Вашингтон.
Ночь Гаунт провел в мотеле в Бетезде, просматривая фотографии, которые дала ему Рената, и обдумывая, каким образом лучше представить эти компрометирующие документы Уильяму Джастису Лиллехаммеру. Он потратил целый день, рассматривая все возможные осмотрительные варианты, и отбрасывал их один за другим, пока наконец не решил, как он должен поступить. Позднее, в тот же день, он вышел из мотеля, чтобы сделать необходимые приготовления. Последней его остановкой был ломбард Мании.
«Они называют себя Рыцарями, — сказала ему Рената во время ночной прогулки около Вьетнамского мемориала. — Кто они или под чьей защитой они действуют, я не могу сказать. Сомневаюсь, что даже президент смог бы это сделать. Они имеют очень большое влияние, очень глубокие карманы, хотя у меня нет данных о том, кто их финансирует. Они были очень активны во время войны во Вьетнаме и, вероятно, задолго до этого».
«Какова их цель?» — спросил Гаунт.
"Переделать мир на свой лад, — ответила тогда Рената. — Постепенно привести к власти своих людей и удержать их там, потом заменять, когда придет время, на других, симпатизирующих их целям. В основном они консервативны, занимают протекционистские позиции, враждебно настроены против иностранцев, до крайности праведны. Они верят в то, что они делают, хотя принадлежат к миру тех, кто не считается со всеми существующими законами.
Кто-то однажды мне говорил, что разум начинает наносить вред, когда он приобретает больше знаний, чем может выдержать его честность. Думаю, что это можно отнести и к Сети. Они действовали так долго в своих беззаконных лабиринтах власти, что уже не могут отличать правое от неправого, справедливость от несправедливости".
Гаунт удивительно быстро выбрался из обветшалого района Вашингтона, где находился ломбард Манни, и подошел к тщательно обихоженной излучине Дюпон Сёркл с особняками в викторианском стиле, с черными чугунными воротами. Дождь, прошедший в предыдущую ночь, вымыл улицы и тротуары. Это еще больше усилило различия между обветшалыми трущобами и аристократическими домами этого района. Сосуществование жестокого и бесформенного распада в одних местах с шикарными кварталами, патрулируемыми полицейскими, где, как правило, жизнь протекала спокойно, было вызывающим удавление фактом жизни города.
Гаунт пошел вдоль авеню Нью-Гемпшир до улицы "М", повернул налево и направился к мосту, ведущему в Джорджтаун.
Лиллехаммер жил в большом доме, построенном Андреа Палладио в классическом римском стиле, из которого были видны Думбартон Окс и, несколько выше, — военно-морская обсерватория США, а также дом вице-президента.
Эта короткая часть улицы "S", последней перед обширным парком, была похожа на дорогу небольшого городка, пригорода, за которым открывалась пышная панорама сельской местности. Здесь не было ни одной машины, никакого движения пешеходов в это время дня; когда наступала темнота, а воздух становился довольно прохладным.
Медленно проезжая на взятой напрокат машине мимо дома Лиллехаммера, Гаунт увидел, что там горит свет, отражающийся на стоявшем на гранитной дорожке американском автомобиле типа «стейшн-вагон». Он припарковал свою машину на углу и пешком вернулся обратно.
Четырехэтажный дом из белого камня стоял на некотором расстоянии в глубь от улицы. Подъезд с крытой галереей и фасад, обрамленный колоннами, придавали ему более массивный и величественный вид, чем это было на самом деле. По обе стороны поднимались выше крыше стройные груши Брадфорд, которые как бы охраняли, как стражи, вход, создавали некую театральность.
Подъездная дорога, образуя полукружье, резко поднималась вверх. Сладковатый запах земли в вечернем воздухе вновь напомнил Гаунту о тех, давно ушедших в прошлое, охотничьих прогулках с отцом. Он поднялся по ступеням, постучал в резную деревянную дверь, покрытую блестящей черной краской.
Прошло порядочное время, прежде чем дверь открылась и перед Гаунтом предстал высокий худой человек с красными щеками, темными бровями и пронизывающими голубыми глазами, которые холодно, но с любопытством оценивали Гаунта. На нем были темно-синие шерстяные брюки и белая рубашка с пуговицами на кончиках воротника и с закатанными выше локтей рукавами.
— Да?
— Уильям Лиллехаммер?
Он кивнул головой.
— Чем могу служить?
Гаунт представился. По его виду было ясно, что Лиллехаммер прошел суровую военную подготовку. Поэтому Гаунт изменил характер своей речи и стал говорить точными, отрывистыми фразами.
— Надеюсь, у вас найдется свободная минута? Я проделал длинный путь, чтобы поговорить с вами о вендетте сенатора Рэнса Бэйна и его комиссии по отношению к компании «Томкин индастриз» и Николасу Линнеру, в частности.
Брови Лиллехаммера слегка поднялись вверх.
— Оставим в стороне мотивы Бэйна. Каким образом, по-вашему, я могу быть полезным сенатским слушаниям? Я не имею никакого отношения к законодательным органам.
— Да... но вы должны, — проговорил Гаунт, стараясь успокоиться и с этой целью ухватив правой рукой рукоятку пистолета, засунутого за поясной ремень его брюк. — Вы — Рыцарь, не правда ли?
В последовавшей тишине Гаунту казалось, что он слышит шелест верхушек грушевых деревьев Брадфорд, отдаленный шум движения машин по Висконсин-авеню.
— Простите? — Лиллехаммер моргнул, как если бы Гаунт направил ему в лицо сноп яркого света.
— Думаю, вы понимаете меня, — заявил Гаунт, крепче сжимая рукоятку пистолета.
Светлые голубые глаза хозяина дома, как рентгеновские лучи, прощупывали лицо Гаунта.
— Да, в самом деле, — отрывисто произнес Лиллехаммер. Он улыбнулся, отступил назад к входу. — Не войдете ли в дом?
В его лице не было заметно никакой напряженности, никакого беспокойства. Он провел Гаунта мимо изогнутой лестницы в колониальном стиле из полированного клена в покрытый ковром зал с развешенными по стенам фотографиями сцеп охоты на лис и конных состязаний.
Рената говорила ему, что Лиллехаммер жил один. Гаунт действительно не заметил даже намека на женское присутствие в оформлении комнат. Мебель была массивной, сделанной из кожи, замши, металла. Некоторые предметы были покрыты толстой хлопчатобумажной материей с яркими рисунками, выполненными в импрессионистской манере и напоминающими шкуры животных.
Кабинет, в который его провел хозяин, выходил окнами в маленький ухоженный садик с хвойными деревьями, находившийся позади дома. Это была комната с высоким потолком, стенами, облицованными широкими панелями темно-зеленого цвета, между которыми располагались декоративные деревянные полуколонны, выкрашенные в цвет густых славок. Потолок имел форму неглубокого купола с резным орнаментом по краям.
Лиллехаммер прошел мимо пары больших кожаных диванов к зеркальному бару.
— Хотите выпить?
— Не отказался бы от пива, — сказал Гаунт.
Лиллехаммер наклонился, достал из невысокого холодильника под стойкой бара бутылку с янтарным напитком, снял с нее колпачок и осторожно вылил содержимое в фирменный пльзеньский стакан. Затем налил себе виски с содовой в громадный старомодный сосуд.
Вернувшись к месту, где стоял Гаунт, он передал ему пиво, зашел за инкрустированный позолотой секретер и уселся на стул с высокой спинкой.
Гаунт взглянул на ближайший стул. Это было довольно неудобное на вид сооружение с откидывающейся спинкой, сделанное из бронзы и переплетенных кожаных полос цвета меда. Он решил остаться стоять.
Комната была теплой и уютной, с коврами, мягким светом от нескольких бра с медными колпачками. В целом создавалась домашняя, полузабытая, атмосфера старинного дома.
Лиллехаммер поставил стакан на столик секретера и обратился к Гаунту, как добрый дядюшка.
— Мой дорогой друг, вы должны рассказать мне, каким образом, черт побери, вы добрались до этого названия — «Рыцарь».
Гаунт колебался, раздумывая, согласиться ли ему на определенный Лиллехаммером метод защиты — этой весьма любопытной техники, когда меняются местами допрашиваемый в тот, кто допрашивает, или же сразу грубо вцепиться ему в горло. Было ясно, что это в решающей степени зависит отличных качеств Лиллехаммера.
Гаунт отставил в сторону свой стакан.
— Давайте бросим ко всем чертям эту игру, хорошо?
Вы — Рыцарь. Как я узнал об этом, не имеет никакого значения в данной ситуации.
— Конечно же, имеет, — решительно возразил Лиллехаммер. — В течение своей довольно пестрой карьеры я приобрел изрядное число врагов. С каждым такое случается в этом городе, раньше или позже. И если один из моих врагов наговорил вам какие-то небылицы, я очень хотел бы знать, кто он, чтобы иметь возможность поставить все на свои места. — Он широко расставил руки. — Вы не будете упираться и дадите мне шанс опровергнуть это обвинение, не правда ли?
Гаунт увидел слишком поздно, как сверкнул металл в левой руке Лиллехаммера. Правой рукой он стал вытаскивать оружие из-за пояса, но в это время пуля из маленького пистолета двадцать пятого калибра поразила его в лоб. Ощущение было, как если бы женщина ударила его по лицу. Гаунт заморгал, не в силах вспомнить, почему его рука ухватилась за рукоятку пистолета.
Гаунт смотрел в блестевшие голубые глаза, безразличные, почти невозмутимые. Лиллехаммер стоял в позе героя, которая напоминала бронзовую статую доблестных солдат Вьетнамского мемориала. Гаунт знал, что видел это недавно, был там с кем-то. С кем? Шел дождь, холодный дождь и сейчас на его лице.
Его внимание привлек несильный взрыв. Голова опрокинулась назад. Он поскользнулся и упал на одно колено, как будто почва под ногами оказалась внезапно ненадежной. Холодный дождь. Может быть, это лед на земле?
Где-то внутри головы за глазом появилось пульсирование. Он больше ничего не чувствовал, лишь небольшую головную боль, скорее, головокружение. Но видеть больше не мог. Это было странно. Его отец никогда не взял бы его на охоту в темноте. Слишком опасно. Отец всегда говорил ему, насколько опасным может быть огнестрельное оружие, как необходимо всегда очень осторожно обращаться с ним. Даже когда ты уверен, что оно незаряжено, особенно тогда, говорил он, потому что именно в этом случае человек бывает неосторожным.
«Где я? — думал Гаунт. — В лесу ночью. Где отец?» Он пытался крикнуть, но изо рта не вылетело ни звука. Прогремел резкий выстрел в упор. Гаунт упал навзничь. В его носу смешалось зловоние бездымного пороха с бесподобным сладковатым ароматом земли в лесу осенью, когда она отдает последние свои богатства перед тем, как ударят первые зимние морозы и погрузят в соя все: оленя и перепелку, кедр и лиственницу, клены и...
Банг!
— Бог милостивый, я должен был иметь шанс защитить себя от обвинений, — промолвил Лиллехаммер, склонившись над распростертым телом Гаунта, где пиво и кровь смешивались друг с другом. — Что же, таков американский обычай.
* * *
Монмартр. Холм Мучеников. Приходская церковь Сен-Пьер-де-Монмартр, несколько севернее Плас ди Тетр, где когда-то был театр на открытом воздухе, где играли самые известные артисты Парижа. Теперь это местечко заполнено делягами, для которых вид автобуса с туристами все равно что мед для медведя.
Снаружи церковь Сен-Пьер не привлекала внимания, казалась незначительной по сравнению с ее близким соседом — известным собором Сакре-Кёр. Но Николас знал, что на самом деле все обстоит не так. Церковь была построена на руинах прекрасного римского храма седьмого века. Вначале здесь обосновался женский монастырь бенедиктинок. Из-за пожаров она подвергалась неоднократным перестройкам. Затем монахиня переселились на другое место, ниже по холму, что позволило прихожанам совершать службы в оставленной церкви.
Николас заметил кого-то в тени, отбрасываемой церковью, и, когда этот человек повернул голову, он узнал Оками. Он не знал, следил ли кто за Оками, и если да, то сколько их было. Настоятельная необходимость встретиться с Оками взяла верх над чувством осторожности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89