Между ними стояла бутылка вина, погруженная в ведерко со льдом. Когда я вошел, обе встали.
– Ага, значит, это и есть наш бравый капитан? – произнесла незнакомка.
Я поклонился.
– Дамастес, – сказала Маран, – это моя самая лучшая подруга, леди Амиэль Кальведон.
Даже на мой предубежденный взгляд, леди Кальведон обладала не меньшим очарованием, чем Маран. Она была выше подруги и, несмотря на худобу, обладала большой грудью, выпиравшей из низкого выреза шелковой рубашки на крестьянский манер, заканчивавшейся у середины бедра. У нее были сильные ноги танцовщицы с великолепно развитой мускулатурой. Ее темные волосы кудрявыми волнами ниспадали на плечи.
– Амиэль добровольно вызвалась оказать нам огромную услугу, – продолжала Маран.
– Вот как?
– Я – ваша «ширма», – томным голосом произнесла Амиэль. Она изучающе смотрела на меня, и я чуть было не покраснел, впервые осознав, какие чувства может испытывать хорошенькая женщина в комнате, полной мужчин. Мне показалось, что сейчас она вытащит линейку, попросит меня спустить штаны и измерит длину моего члена.
– Дамастес, – нараспев продолжала она. – Дамастес Прекрасный, так я буду вас называть.
– Благодарю вас, леди.
– Учитывая то, что я делаю для вас, и в какую ужасную цену это обойдется для моей репутации, вы можете называть меня просто Амиэль.
Пока я стоял с озадаченным видом, она подняла свой бокал, осушила его, наклонилась и поцеловала Маран в губы. Затем взяла сумочку и направилась к другой двери.
– Меня не будет до четырех, детки. Можете развлекаться.
Она вышла.
Маран хихикнула. Я увидел, что бутылка с вином наполовину пуста, а щеки графини немного раскраснелись. Одета она была консервативно – в бриджи для верховой езды и блузку свободного покроя. Она сняла сапоги, и теперь они лежали на полу вместе с курткой и шарфом.
– Может быть, ты объяснишь мне, в чем дело?
– Только после того, как ты поцелуешь меня.
Я заключил ее в объятья, и наши губы слились в поцелуе. Это продолжалось очень долгое время.
Наконец я оторвался от нее.
– Если так пойдет и дальше, я не услышу никакого объяснения, – выдохнул я. – Что такое «ширма», и что мы делаем с репутацией леди... Амиэль?
– На самом деле, ничего особенного. Снимай свой камзол, налей себе немного вина и садись. Сюда, на кушетку. Откинься назад и позволь мне снять с тебя сапоги.
Я подчинился.
– Но что скажет официант? Я полагаю, здесь должен быть официант?
– Он появится, когда я дерну за этот шнурок, но не раньше. За те деньги, которые я плачу за аренду этой комнаты, мы можем заниматься здесь чем угодно, и никто не скажет ни слова.
– Ты все еще не объяснила мне, что такое «ширма».
– Это женщина, составляющая компанию другой женщине, прикрывающая ее любовный роман, чтобы муж первой женщины ничего не заподозрил. Амиэль, моя самая лучшая подруга в Никее, сделала нечто гораздо большее: она распустила слухи, будто ужасно увлечена одним молодым армейским офицером. Настолько увлечена, что желает проводить с ним каждую минуту его свободного времени.
– В таком случае, она и моя подруга. Но она говорила... как насчет ее репутации?
– Она не слишком заботится об этом; впрочем, как и ее муж. Они живут отдельно друг от друга, и такая жизнь их вполне устраивает.
Я слышал, что такое часто случается в высших слоях никейского общества, но столкнулся с этим впервые.
– Понятно. Так о каком любовном романе ты упоминала? Я хочу сказать, как быть с моей репутацией?
Маран звонко рассмеялась.
– Я читала о кавалеристах, поэтому не пробуй на мне эту шутку.
Она откинулась на спинку кушетки и сладко потянулась, так что ее груди гордо приподнялись под блузкой.
– Этот ресторан славится не только своим уединением, но и способностью приготовить почти любое из заказанных блюд. Кстати, меню лежит на столе.
– Я уже знаю, что я хочу съесть.
– Что?
Я поднял ее и поставил на кушетку, затем запустил пальцы под ее блузку, нашел ремень бриджей и расстегнул его.
– Тебя, – прошептал я.
Я потянул ее бриджи вниз; она приподняла бедра, облегчая мою задачу. Потом я распахнул ее блузку, обнажив груди.
– Ты когда-нибудь дашь мне раздеться самой? – прошептала она.
– Может быть, позже, – я подразнил зубами ее соски, потом пробежал языком вниз по ее плоскому животу, по гладко выбритой коже на лобке... и внутрь, когда ее ноги легли мне на плечи.
В тот день мы так и не пообедали. Когда мы покинули гостиницу, было ровно четыре часа.
Я сделал одно интересное открытие. В те дни, а тем более сейчас, я мало употребляю алкоголь, однако обнаружил, что с похмелья мужчина может (прошу прощения за грубое выражение) трахаться как павиан.
После этого наш роман начал стремительно развиваться, и Маран предалась ему с таким же воодушевлением, как я сам. Первые месяцы службы в Никее я буквально сходил с ума от скуки, зато теперь был очень рад отсутствию настоящих воинских обязанностей. Муштровка, которой я пытался обучить моих Серебряных Кентавров, или «Свинцовых Телят», свелась практически к нулю. Они не возражали и с радостью вернулись к прежнему разгильдяйству. Полагаю, мне следовало бы стыдиться такого отступления от своих прямых обязанностей, но в полку Золотых Шлемов это не имело ровным счетом никакого значения.
Я был глубоко благодарен Амиэль за помощь, поскольку никогда раньше не оказывался в подобной ситуации. Теперь я осознал, как мало существует мест, где замужняя аристократка, желающая сохранить свою репутацию, может встречаться наедине со своим любовником, не рискуя, чтобы об этом поползли слухи.
У нас с Амиэль установилось что-то вроде дружеских отношений. Я понял, что она действительно преданная подруга Маран. Хотя время от времени она пристально рассматривала меня, как при нашей первой встречи, но не делала намеков на нечто большее. Она не питала уважения к мужу Маран и иногда называла его «Старый Медный Таз», подразумевая под этим медную отделку его торговых судов. Она относилась к Маран как к младшей, неопытной сестре, а ко мне – почти как к собственному любовнику и сообщнику. Кроме того, она постоянно называла меня «Дамастесом Прекрасным», что начинало немного раздражать, особенно когда это прозвище подхватили другие. Маран, однако, находила это весьма забавным.
Но хотя Амиэль исправно служила нашей «ширмой», мы могли пользоваться ее услугами лишь время от времени. Мы стали специалистами по поиску ресторанов или таверн, вроде того места, где мы встретились после дуэли с Малебраншем.
Потом мы нашли лучший способ. Весна в том году выдалась на удивление теплая, поэтому мы выезжали из города поодиночке и встречались в заранее условленном месте.
Мы находили восхитительные местечки для уединения – от прибрежных хижин до заброшенного замка, так глубоко запрятанного в лесу, что все почти забыли о его существовании. Мы любили друг друга в мшистых лощинах и на зеленых лужайках. Даже в самом городе имелись укромные места, вроде чудесного маленького розария в центре Манко-Хит, куда, по-видимому, не заходил никто, кроме нас.
Как правило, мы встречались днем; вечерние и ночные встречи по ряду причин были гораздо более сложной задачей. Несмотря на то, что граф Лаведан часто находился в отъезде, я больше не собирался посещать особняк, несмотря на заверения Маран, что слуги не будут болтать. Разумеется, она тоже не могла прийти ко мне в казармы: это не только противоречило уставу, но и развязало бы языки многочисленным сплетникам, считавшим себя офицерами.
Это было золотое время, медовое время. Мне хотелось, чтобы оно длилось вечно.
Но оба мы знали, что рано или поздно этому придет конец.
Наш роман едва начался, когда Великая Конференция рухнула под собственным весом. В листках новостей сообщалось, что «на ней были обсуждены важные вопросы, и следующее совещание состоится в ближайшем будущем». Лидеры провинций собрались на последний банкет, сердечно распрощались и разъехались в разные стороны.
Но по улицам гуляла молва, что Конференция превратилась в арену острой политической борьбы и закончилась полным провалом.
Тенедос обладал более исчерпывающей информацией, которую он, по моему предположению, получил либо от Махала, либо от Скопаса. Как и ожидалось, главной проблемой стал Чардин Шер, который вел себя так, словно являлся полноправным членом Совета Десяти, а не его подчиненным.
Атмосфера накалилась до предела, когда Махал, без сомнения, с подачи Тенедоса, начал настаивать на решении вопроса о Спорных Землях. Чардин Шер заметил, что, поскольку существуют неоднократные исторические прецеденты присоединения земель к Каллио, он предлагает именно такой путь для исправления ситуации.
– Я могу с уверенностью утверждать, что таким образом мы сможем навсегда усмирить их, – добавил он.
Бартоу клюнул на наживку и спросил Чардин Шера, почему он так уверен в этом.
– Потому что при наличии сильного лидера, преисполненного решимости заставить этих варваров уважать закон и готового подкрепить свое намерение всеми возможностями, имеющимися в его распоряжении, эти проклятые хиллмены перестанут быть шипом в боку Нумантии, как продолжалось в течение многих поколений, – Чардин Шер особенно выделил последние слова, и Бартоу начал закипать от гнева.
Потом Чардин Шер сказал, что Совету Десяти следует обдумать вопрос, давно беспокоящий другие провинции: почему такая огромная страна управляется только уроженцами Никеи? Фаррел ядовито осведомился, есть ли у Чардин Шера лучшее предложение. Тот ответил утвердительно: Совет Десяти нужно немедленно изменить таким образом, чтобы его члены представляли все провинции Нумантии.
Его слова оказались зажженным фитилем, поднесенным к бочке с порохом. По словам Тенедоса, за этим последовало бурное выяснение отношений, в котором обе стороны не стеснялись обмениваться такими выражениями, как «слабоумные» и «предатели».
– Так что же это означает в конечном итоге? – поинтересовался я.
– Это означает, что Чардин Шер вернется домой под бурные аплодисменты своих соотечественников. Он с честью выстоял против никейских лицемеров и даже посрамил их. Затем он начнет потихоньку собирать свои армии и, возможно, заключит союз с некоторыми провинциями, недолюбливающими Никею и Совет Десяти.
– Война?
– Нет, по крайней мере, не в ближайшее время. Но начнутся пограничные инциденты, подтверждающие, что Чардин Шер подтягивает к своим рубежам сильную армию. А потом... а потом он задумается о походе на Запад.
Но Тенедос ошибался. Чардин Шер оказался гораздо более тонким стратегом.
Я взглянул на большую картину и уже собирался было пройти мимо, но Маран неожиданно спросила:
– Что ты о ней думаешь?
Я внимательно посмотрел на картину, не вполне представляя, что от меня хотят услышать. На ней был изображен огромный замок, расположенный на скалах над рекой. Я насчитал пять этажей в главном каменном особняке с остроконечной крышей. Со стороны реки возвышались две квадратные башни, а с другой стороны, насколько позволяла видеть перспектива, одна круглая, меньшего размера.
Справа раскинулся тенистый парк, куда въезжала пышная кавалькада всадников, слева – небольшая деревня, над крышами которой курились едва заметные дымки. В спокойных водах реки покачивалась маленькая лодка с ливрейным лакеем на веслах, а на корме сидела юная девушка, одетая в розовое.
Я попытался пошутить:
– У короля, построившего этот замок, было очень неспокойно на душе, или он имел очень могущественных врагов.
Маран хихикнула.
– На самом деле, и то, и другое. Но прошу вас осторожнее подбирать слова, сэр. Взгляните внимательнее на табличку.
Я последовал ее совету и выругался про себя. Опять я ляпнул глупость, не разобравшись, что к чему. Латунная табличка гласила:
"ИРРИГОН, РЕЗИДЕНЦИЯ СЕМЬИ АГРАМОНТЕ.
ДАР МУЗЕЮ".
Одно дело – думать о богатстве человека, и совсем другое – видеть это богатство в действительности. Хотя я знал об огромном состоянии Аграмонте и видел особняк Маран в Никее, но созерцать такое грандиозное строение и понимать, что оно принадлежит одной семье... это было для меня слишком.
Маран указала на девушку, сидевшую в лодке.
– Это моя мать. Картина была написана вскоре после того, как они с отцом поженились. Ей было всего лишь четырнадцать лет.
– Там ты и выросла?
– В основном там, хотя проводила достаточно времени в других наших поместьях.
Я снова изумился и подумал о том, сколько нужно людей, чтобы содержать такую махину.
– Должно быть, в детстве тебе было очень интересно бродить по дому, – заметил я. – Фамильные призраки и все такое?
С Маран произошла одна из тех неожиданных перемен настроения, к которым я только начал привыкать. Она внезапно стала очень серьезной.
– Интересно? Пожалуй, для светской беседы сойдет. Но на самом деле моя жизнь там была адом.
Маран невидящим взглядом посмотрела на картину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Ага, значит, это и есть наш бравый капитан? – произнесла незнакомка.
Я поклонился.
– Дамастес, – сказала Маран, – это моя самая лучшая подруга, леди Амиэль Кальведон.
Даже на мой предубежденный взгляд, леди Кальведон обладала не меньшим очарованием, чем Маран. Она была выше подруги и, несмотря на худобу, обладала большой грудью, выпиравшей из низкого выреза шелковой рубашки на крестьянский манер, заканчивавшейся у середины бедра. У нее были сильные ноги танцовщицы с великолепно развитой мускулатурой. Ее темные волосы кудрявыми волнами ниспадали на плечи.
– Амиэль добровольно вызвалась оказать нам огромную услугу, – продолжала Маран.
– Вот как?
– Я – ваша «ширма», – томным голосом произнесла Амиэль. Она изучающе смотрела на меня, и я чуть было не покраснел, впервые осознав, какие чувства может испытывать хорошенькая женщина в комнате, полной мужчин. Мне показалось, что сейчас она вытащит линейку, попросит меня спустить штаны и измерит длину моего члена.
– Дамастес, – нараспев продолжала она. – Дамастес Прекрасный, так я буду вас называть.
– Благодарю вас, леди.
– Учитывая то, что я делаю для вас, и в какую ужасную цену это обойдется для моей репутации, вы можете называть меня просто Амиэль.
Пока я стоял с озадаченным видом, она подняла свой бокал, осушила его, наклонилась и поцеловала Маран в губы. Затем взяла сумочку и направилась к другой двери.
– Меня не будет до четырех, детки. Можете развлекаться.
Она вышла.
Маран хихикнула. Я увидел, что бутылка с вином наполовину пуста, а щеки графини немного раскраснелись. Одета она была консервативно – в бриджи для верховой езды и блузку свободного покроя. Она сняла сапоги, и теперь они лежали на полу вместе с курткой и шарфом.
– Может быть, ты объяснишь мне, в чем дело?
– Только после того, как ты поцелуешь меня.
Я заключил ее в объятья, и наши губы слились в поцелуе. Это продолжалось очень долгое время.
Наконец я оторвался от нее.
– Если так пойдет и дальше, я не услышу никакого объяснения, – выдохнул я. – Что такое «ширма», и что мы делаем с репутацией леди... Амиэль?
– На самом деле, ничего особенного. Снимай свой камзол, налей себе немного вина и садись. Сюда, на кушетку. Откинься назад и позволь мне снять с тебя сапоги.
Я подчинился.
– Но что скажет официант? Я полагаю, здесь должен быть официант?
– Он появится, когда я дерну за этот шнурок, но не раньше. За те деньги, которые я плачу за аренду этой комнаты, мы можем заниматься здесь чем угодно, и никто не скажет ни слова.
– Ты все еще не объяснила мне, что такое «ширма».
– Это женщина, составляющая компанию другой женщине, прикрывающая ее любовный роман, чтобы муж первой женщины ничего не заподозрил. Амиэль, моя самая лучшая подруга в Никее, сделала нечто гораздо большее: она распустила слухи, будто ужасно увлечена одним молодым армейским офицером. Настолько увлечена, что желает проводить с ним каждую минуту его свободного времени.
– В таком случае, она и моя подруга. Но она говорила... как насчет ее репутации?
– Она не слишком заботится об этом; впрочем, как и ее муж. Они живут отдельно друг от друга, и такая жизнь их вполне устраивает.
Я слышал, что такое часто случается в высших слоях никейского общества, но столкнулся с этим впервые.
– Понятно. Так о каком любовном романе ты упоминала? Я хочу сказать, как быть с моей репутацией?
Маран звонко рассмеялась.
– Я читала о кавалеристах, поэтому не пробуй на мне эту шутку.
Она откинулась на спинку кушетки и сладко потянулась, так что ее груди гордо приподнялись под блузкой.
– Этот ресторан славится не только своим уединением, но и способностью приготовить почти любое из заказанных блюд. Кстати, меню лежит на столе.
– Я уже знаю, что я хочу съесть.
– Что?
Я поднял ее и поставил на кушетку, затем запустил пальцы под ее блузку, нашел ремень бриджей и расстегнул его.
– Тебя, – прошептал я.
Я потянул ее бриджи вниз; она приподняла бедра, облегчая мою задачу. Потом я распахнул ее блузку, обнажив груди.
– Ты когда-нибудь дашь мне раздеться самой? – прошептала она.
– Может быть, позже, – я подразнил зубами ее соски, потом пробежал языком вниз по ее плоскому животу, по гладко выбритой коже на лобке... и внутрь, когда ее ноги легли мне на плечи.
В тот день мы так и не пообедали. Когда мы покинули гостиницу, было ровно четыре часа.
Я сделал одно интересное открытие. В те дни, а тем более сейчас, я мало употребляю алкоголь, однако обнаружил, что с похмелья мужчина может (прошу прощения за грубое выражение) трахаться как павиан.
После этого наш роман начал стремительно развиваться, и Маран предалась ему с таким же воодушевлением, как я сам. Первые месяцы службы в Никее я буквально сходил с ума от скуки, зато теперь был очень рад отсутствию настоящих воинских обязанностей. Муштровка, которой я пытался обучить моих Серебряных Кентавров, или «Свинцовых Телят», свелась практически к нулю. Они не возражали и с радостью вернулись к прежнему разгильдяйству. Полагаю, мне следовало бы стыдиться такого отступления от своих прямых обязанностей, но в полку Золотых Шлемов это не имело ровным счетом никакого значения.
Я был глубоко благодарен Амиэль за помощь, поскольку никогда раньше не оказывался в подобной ситуации. Теперь я осознал, как мало существует мест, где замужняя аристократка, желающая сохранить свою репутацию, может встречаться наедине со своим любовником, не рискуя, чтобы об этом поползли слухи.
У нас с Амиэль установилось что-то вроде дружеских отношений. Я понял, что она действительно преданная подруга Маран. Хотя время от времени она пристально рассматривала меня, как при нашей первой встречи, но не делала намеков на нечто большее. Она не питала уважения к мужу Маран и иногда называла его «Старый Медный Таз», подразумевая под этим медную отделку его торговых судов. Она относилась к Маран как к младшей, неопытной сестре, а ко мне – почти как к собственному любовнику и сообщнику. Кроме того, она постоянно называла меня «Дамастесом Прекрасным», что начинало немного раздражать, особенно когда это прозвище подхватили другие. Маран, однако, находила это весьма забавным.
Но хотя Амиэль исправно служила нашей «ширмой», мы могли пользоваться ее услугами лишь время от времени. Мы стали специалистами по поиску ресторанов или таверн, вроде того места, где мы встретились после дуэли с Малебраншем.
Потом мы нашли лучший способ. Весна в том году выдалась на удивление теплая, поэтому мы выезжали из города поодиночке и встречались в заранее условленном месте.
Мы находили восхитительные местечки для уединения – от прибрежных хижин до заброшенного замка, так глубоко запрятанного в лесу, что все почти забыли о его существовании. Мы любили друг друга в мшистых лощинах и на зеленых лужайках. Даже в самом городе имелись укромные места, вроде чудесного маленького розария в центре Манко-Хит, куда, по-видимому, не заходил никто, кроме нас.
Как правило, мы встречались днем; вечерние и ночные встречи по ряду причин были гораздо более сложной задачей. Несмотря на то, что граф Лаведан часто находился в отъезде, я больше не собирался посещать особняк, несмотря на заверения Маран, что слуги не будут болтать. Разумеется, она тоже не могла прийти ко мне в казармы: это не только противоречило уставу, но и развязало бы языки многочисленным сплетникам, считавшим себя офицерами.
Это было золотое время, медовое время. Мне хотелось, чтобы оно длилось вечно.
Но оба мы знали, что рано или поздно этому придет конец.
Наш роман едва начался, когда Великая Конференция рухнула под собственным весом. В листках новостей сообщалось, что «на ней были обсуждены важные вопросы, и следующее совещание состоится в ближайшем будущем». Лидеры провинций собрались на последний банкет, сердечно распрощались и разъехались в разные стороны.
Но по улицам гуляла молва, что Конференция превратилась в арену острой политической борьбы и закончилась полным провалом.
Тенедос обладал более исчерпывающей информацией, которую он, по моему предположению, получил либо от Махала, либо от Скопаса. Как и ожидалось, главной проблемой стал Чардин Шер, который вел себя так, словно являлся полноправным членом Совета Десяти, а не его подчиненным.
Атмосфера накалилась до предела, когда Махал, без сомнения, с подачи Тенедоса, начал настаивать на решении вопроса о Спорных Землях. Чардин Шер заметил, что, поскольку существуют неоднократные исторические прецеденты присоединения земель к Каллио, он предлагает именно такой путь для исправления ситуации.
– Я могу с уверенностью утверждать, что таким образом мы сможем навсегда усмирить их, – добавил он.
Бартоу клюнул на наживку и спросил Чардин Шера, почему он так уверен в этом.
– Потому что при наличии сильного лидера, преисполненного решимости заставить этих варваров уважать закон и готового подкрепить свое намерение всеми возможностями, имеющимися в его распоряжении, эти проклятые хиллмены перестанут быть шипом в боку Нумантии, как продолжалось в течение многих поколений, – Чардин Шер особенно выделил последние слова, и Бартоу начал закипать от гнева.
Потом Чардин Шер сказал, что Совету Десяти следует обдумать вопрос, давно беспокоящий другие провинции: почему такая огромная страна управляется только уроженцами Никеи? Фаррел ядовито осведомился, есть ли у Чардин Шера лучшее предложение. Тот ответил утвердительно: Совет Десяти нужно немедленно изменить таким образом, чтобы его члены представляли все провинции Нумантии.
Его слова оказались зажженным фитилем, поднесенным к бочке с порохом. По словам Тенедоса, за этим последовало бурное выяснение отношений, в котором обе стороны не стеснялись обмениваться такими выражениями, как «слабоумные» и «предатели».
– Так что же это означает в конечном итоге? – поинтересовался я.
– Это означает, что Чардин Шер вернется домой под бурные аплодисменты своих соотечественников. Он с честью выстоял против никейских лицемеров и даже посрамил их. Затем он начнет потихоньку собирать свои армии и, возможно, заключит союз с некоторыми провинциями, недолюбливающими Никею и Совет Десяти.
– Война?
– Нет, по крайней мере, не в ближайшее время. Но начнутся пограничные инциденты, подтверждающие, что Чардин Шер подтягивает к своим рубежам сильную армию. А потом... а потом он задумается о походе на Запад.
Но Тенедос ошибался. Чардин Шер оказался гораздо более тонким стратегом.
Я взглянул на большую картину и уже собирался было пройти мимо, но Маран неожиданно спросила:
– Что ты о ней думаешь?
Я внимательно посмотрел на картину, не вполне представляя, что от меня хотят услышать. На ней был изображен огромный замок, расположенный на скалах над рекой. Я насчитал пять этажей в главном каменном особняке с остроконечной крышей. Со стороны реки возвышались две квадратные башни, а с другой стороны, насколько позволяла видеть перспектива, одна круглая, меньшего размера.
Справа раскинулся тенистый парк, куда въезжала пышная кавалькада всадников, слева – небольшая деревня, над крышами которой курились едва заметные дымки. В спокойных водах реки покачивалась маленькая лодка с ливрейным лакеем на веслах, а на корме сидела юная девушка, одетая в розовое.
Я попытался пошутить:
– У короля, построившего этот замок, было очень неспокойно на душе, или он имел очень могущественных врагов.
Маран хихикнула.
– На самом деле, и то, и другое. Но прошу вас осторожнее подбирать слова, сэр. Взгляните внимательнее на табличку.
Я последовал ее совету и выругался про себя. Опять я ляпнул глупость, не разобравшись, что к чему. Латунная табличка гласила:
"ИРРИГОН, РЕЗИДЕНЦИЯ СЕМЬИ АГРАМОНТЕ.
ДАР МУЗЕЮ".
Одно дело – думать о богатстве человека, и совсем другое – видеть это богатство в действительности. Хотя я знал об огромном состоянии Аграмонте и видел особняк Маран в Никее, но созерцать такое грандиозное строение и понимать, что оно принадлежит одной семье... это было для меня слишком.
Маран указала на девушку, сидевшую в лодке.
– Это моя мать. Картина была написана вскоре после того, как они с отцом поженились. Ей было всего лишь четырнадцать лет.
– Там ты и выросла?
– В основном там, хотя проводила достаточно времени в других наших поместьях.
Я снова изумился и подумал о том, сколько нужно людей, чтобы содержать такую махину.
– Должно быть, в детстве тебе было очень интересно бродить по дому, – заметил я. – Фамильные призраки и все такое?
С Маран произошла одна из тех неожиданных перемен настроения, к которым я только начал привыкать. Она внезапно стала очень серьезной.
– Интересно? Пожалуй, для светской беседы сойдет. Но на самом деле моя жизнь там была адом.
Маран невидящим взглядом посмотрела на картину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84