Рябенькой.
- Но, Ляма, - Хасан задохнулся от возмущения - Она же крива и безобразна. Мне в глаз попала мошка.
- Ах медовый коржичек, ты совсем меня не любишь. Истинно говорят поэты:
О любовь моя, не щадишь меня и не милуешь…
Сам о любви говоришь, и сам же подмигиваешь разным рябым развратницам.
К чему мне жить и амброй умащаться,
Коль рябота взгляду твоему милее и прелестнее?
Хасан скрипнул зубами. Три жены у него было, и все три изводили его по-разному. Имтисаль каждое свидание превращала в торговую сделку. Она помнила всё. Сколько платков и какого качества он подарил младшим женам; кого из царедворцев возвысил; кого наградил, а кого наказал.
Имтисаль принадлежала к людям, что вечно чувствуют себя обделенными. Осыпанная золотом, она воображала: «Других-то, наверное, рубинами да сапфирами оделяют». Набей ей рот жемчужинами с голубиное яйцо, а она: «Ляме и Айше, поди, с куриное достались». И при этом всё старалась экономить на подарках, всё плела какие-то глупые интриги. Очень, очень уставал от нее Хасан.
Ляма изводила его ревностью и стихосложением. Кто-то из придворных сдуру ляпнул, что стихи ее подобны творениям Исхака Мосульского. Исхаку-то что - он помер триста лет назад. А Хасан отдувайся!
Но страшнее всех была Айша. Самая молоденькая и самая бешеная. Она назубок знала Коран и донимала мужа разговорами на религиозные темы.
Все-то у нее получались чуть ли не кафирами, все жили не по шариату. Хасан был почти уверен, что Айша девственна. Сам он к ней не входил, а других мужчин благочестивица избегала, как шайтан святой суры Аль-Курсийа.
- …говорят, с гепардом. Ластилась, обнимала, покрывала поцелуями. Прилюдно, блудница! Гепарда бы хоть постыдилась!
Хасан встрепенулся. За горькими размышлениями он успел потерять нить беседы:
- О ком ты, голубка?
- О Марьям, конечно. О мой поджаристый пирожок с курдючным салом! О ней, бесстыжей. Ибо сказано:
Когда ни пройду по двору, о любимом думая
Всюду эта вертихвостка задом трясет.
И как это можно бесстыдно задом трясти,
Когда думы мои об одном лишь любимом?
Скрежет зубовный был ей ответом. Куда?! Куда скрылся мерзавец, что убедил Ляму в ее поэтическом даровании?
Харранка принялась разоблачаться. Красотой она и в девичестве не блистала, а пожив несколько лет в сытости и праздности, - и подавно. И кто из поэтов придумал, что «зад, подобный горе песка» - это красиво?
- Иди же ко мне, красавчик мой!
«Сабих!! - мысленно взвыл правитель. - Где ты?»
Всему на свете приходит конец. Липким объятиям, подобным прикосновениям куска теста, тошнотворному дыму алоэ, визгливому женскому речитативу. Всему.
Забарабанили в дверь кулаки. Донеслось отрывистое:
- Гонец! Гонец к господину! От эмира Халеба и Харрана, Балака Горы! Немедленно!
За дверью стоял крепыш в кольчуге, драных шароварах и неряшливо намотанной чалме. Ноги крепыша изгибались колесом, нос его тянулся к нижней губе, словно принюхиваясь к чему-то. Щеки свисали, как у пастушеского пса, редкие усики торчали воинственно - и попробовал бы кто сказать, что Сабих ибн Васим не заслуживает своего имени! Ох, не поздоровилось бы наглецу!
Раньше чем опомнилась ошарашенная Ляма, Хасан подхватил шальвары и халат - и к двери. Уже снаружи, облачаясь под сочувственными взглядами стражников, он почувствовал себя на седьмом небе. Милостив Аллах и велик. Не только карает, но и награждает порой!
- Скорее, Сабих, скорее! - покрикивал Хасан на ходу. - Отчего медленно так? Где шлялся?
- Виноват! - Звуки вырывались из горла Сабиха, словно собачий лай. - Вина раздобыть не могли. И ладья шахматная запропастилась. Искали.
- Ох, на кол бы вас всех! Ну, двинули.
Дальше всё сложилось великолепно. Верный Сабих провел владыку потайным ходом за пределы дворца. А там уж все честь-честью: и винишко, и бастурмация с перцем, и шахматы. Курений - никаких. Женщин - тоже. Однажды Хасан пригласил танцовщиц, но бабы-то дуры… Всё разболтают-растрезвонят. Тайный приют перестал быть тайным. После скандала, что случился во дворце, Хасан так и сказал танцовщицам: «Скрывайте то, что с нами было, и пусть собрания охраняются скромностью». А потом прогнал их из города. Потому что скромности у танцовщиц, что у гепарда под хвостом.
Но сейчас все должно было пойти иначе, Хасан повязал своих собутыльников круговой порукой. На посиделках в тайном доме решались многие дела. Возвышения и назначения, налоги и откупные, долги и взятки. Попасть на пирушку значило стать в Манбидже влиятельным лицом. Неудивительно, что Сабих ибн Васим старался вовсю, ограждая своего хозяина от шпионов.
Навстречу уж спешил хозяин дома с распростертыми объятиями:
- О, славна ночь эта и час! Идем же, о повелитель.
- Весь внимание и предвкушение.
Зашуршали, откинулись занавеси. В глаза ударили золотые огни ламп. Теплые летучие тени побежали по стенам. Хасан полной грудью вдохнул запах свободы - с горчинкой лампового масла, ароматами жареного мяса и вина.
В комнатке, отделанной бирюзовыми тканями, среди ковров и подушек сидели гости Хасана. Кадий Бурхан с бородой вкось и легкой сутяжинкой в глазах. Казначей Керим - колобок масляный. Глянешь на него, праздник вспоминается, сытный Курбан-байрам. А вот и начальник стражи Сабих ибн Васим. Брыластый, крепкий, кривоногий. Рожа красная, нос пуговкой, брови выгоревшие - не один лиходей во сне криком заходится, Сабиха вспоминая.
Все это Хасан отметил походя, краем глаза, потому что взгляд его сразу устремился к великану, что играл в шахматы с кадием. Великану в заплатанном халате и тюбетейке. Посох свой Рошан бросил за спиной, так чтобы в любой момент легко дотянуться.
Позиция на доске сложилась аховая. Великан потерял ферзя и коня, но и кадию приходилось несладко. Вся мощь его фигур была бесполезна: ладьи, кони и слоны лишь мешали друг другу. Немногочисленные фигуры Рошана сдерживали их, грозя нанести смертельный удар королю, едва те двинутся.
Хасан не глядя протянул кубок. Керим плеснул хмельного. Дожидаясь господина, гости не прикасались ни к пище, ни к вину. Теперь же, повинуясь едва заметному кивку Хасана, Керим бросился разливать вино.
- Сдавайся, Бурхан, - поморщился правитель. - Аллах свидетель - если бы ты судил так, как играешь с этим человеком, в Манбидже воцарилось бы беззаконие.
- И как это я могу сдаться, - сварливо отозвался судья, - когда у меня войск больше? Я так скажу: этот пройдоха или колдун, или жулик. Дай-ка, Хасан, скажу я, выведу его на чистую воду.
- О да! Рошан играет фальшивыми шахматами, - хихикнул Керим, пластая бастурму огромным кинжалом. - А в рукаве у него два ферзя лишних. И с десяток полей доски.
Судья засопел угрюмо и смешал фигуры. Взгляд его, обращенный к гебру, вполне мог прожечь дырку в халате.
- Я так скажу вам: мое поражение проистекло из того, что конь ходит буквой «лям». Только из-за этого.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Хасан, подсаживаясь. - Объясни.
Кадий взял кубок. Отхлебнул:
- Клянусь всеми тяжбами и указами Манбиджа, - начал он, - я так скажу. Ходи конь буквой «нун», порядки и построения этого человека сделались бы для меня безопасны. И отчего Аллах запретил менять правила во время игры? Будь иначе, я дал бы черному слону взятку. А племянника его устроил бы писцом в управу. И скажу вам так: победа стала бы мне дозволена.
- Я хочу сыграть с тобой, - сказал Хасан, глядя на Рошана. - Бурхан - наш лучший игрок. Никто лучше его не знает правил и уложений игры. Как он мог проиграть?
- Садись, уважаемый. Я тоже хочу сыграть. Чтобы узнать человека, надо выпить с ним вина, засесть за шахматишки или сразиться в поединке. Вина выпить успеется. Шахматы - вот они, а что до поединка… Пусть Всевышний оградит нас от этого. Сыграем.
Уже по одному тому, как великан расставлял фигуры, Хасан, сам опытный шахматист, понял, что перед ним мастер. Что ж… Тем достойней состязание.
Играть ему выпало белыми. Посмеиваясь над самим собой, он двинул вперед королевскую пешку. Зубодробительно стандартное начало. Но пусть Фаррох знает, что властитель Манбиджа стоит на страже традиций.
Великан поразмыслил немного и зеркально повторил ход противника. Хм? «Признает мой жизненный опыт и взгляды на мир, - понял Хасан. - Деликатность ему не чужда».
Партнеры выдвинули коней, развили слонов. Затем Хасан отправил коня под удар, сбив вражескую пешку. Простенькая ловушка, позволяющая разменять фигуры и вывести в центр доски сильнейшую фигуру в игре - ферзя.
«Пусть знает, что ради своих планов я не остановлюсь перед жертвами».
Тут Рошан заговорил - впервые за всю партию:
- Не валяй дурака, Хасан. Это игра, а не прием послов.
И сделал ход, пустивший партию вверх тормашками. Бойко застучали фигуры. Вскоре Хасан обнаружил, что две его пешки в центре доски мешают друг другу, ферзь задыхается, не в силах выбраться из-за частокола фигур, а король гол.
- Я слышал о тебе много легенд, Рошан. Это тебя называют Защитником Городов?
- Люди так говорят. Им всё равно, о чем болтать, а мне приятно.
- Сколько городов ты оборонял? Пять?
- Шесть.
- И все осады заканчивались ничем… - Фигуры вновь пришли в движение. В уголках губ Рошана затаилась улыбка. Он ждал, что произойдет дальше.
- Шесть городов… - задумчиво продолжал Хасан. - Во время осады одного из них случайно сломались боевые машины.
- Нет, Хасан, - Сабих отряхнул крошки с бороды. - Другое люди говорят. Гашиш, мол, помутился рассудок мастера. Одурманенный зловредным дымом, он в одну ночь разобрал все машины. Приплясывая и хихикая.
- Очень даже может быть. - Рошан снял с поля ладью и задержал в руке. - Мастер в самом деле покуривал.
- Хм. А вот еще: батиниты осаждали селение и передрались между собой. Как такое может быть?
- Два человека всегда найдут повод разбить друг другу носы. - Черная ладья опустилась на доску. - Шах тебе, Хасан.
- А главное, - не унимался Хасан, - враги всегда идут следом. Подходят к городу через несколько дней после твоего появления. Это правда?
- Вранье. На самом деле это я их опережаю.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Слушай, уважаемый, давай начистоту. Балак Гора движется к Манбиджу. Все думают, что он набирает туркменов. Все думают, что он вряд ли вернется к Халебу в ближайший месяц. Но нет ничего более шаткого, чем это «все уверены».
- Откуда знаешь?
- Это неважно, Хасан. Я шел из Мосула в Антиохию, когда услышал об этом. Есть у меня знакомец при дворе атабека Мосульского. Ак-Сонкор Бурзуки тоже в доле.
Так, так… Спину Хасана обдало жаром-холодом. Что же делать?!
Начальник стражи первым из всех обрел присутствие духа:
- Так, говоришь, эмир Балак в походе, да? Против нас?
…чтобы тут же его потерять:
- И атабек Мосула тоже? О Аллах! - Фаррох кивнул:
- К Манбиджу идут сильные войска. Кроме Балака Горы и атабека Бурзуки, конечно же, подтянется Тимурташ - племянник Балака.
- Его я не боюсь, - отмахнулся Хасан. - Он молод и кичлив. Но вот Балак и Бурзуки…
- О Аллах! О Аллах! - причитали евнух с начальником стражи.
- Цыц! - Хасан с подозрением вгляделся в лицо Рошана: - А ты-то что хочешь со всего этого? Зачем пришел сюда?
Фаррох усмехнулся:
- Узнаю семейную недоверчивость… Я родился в этом городе, Хасан. И когда-то знал твоего отца. Старый Мансур должен был рассказать тебе.
- Рассказать, рассказать… - Хасан прищурился. - Отец говорил, будто в молодости водил дружбу с одним гебром. Не ты ли это?
- Я. Не будь ты сыном Мансура Крушителя Стен, давно бы гулял по Антиохии. А может, и в франкские земли подался бы: побродяжить, посмотреть.
Хасан покосился на доску. Позиция стала угрожающей. Гебр опять пожертвовал ферзем, чтобы получить решающий перевес. А, была не была!
- Чем докажешь, что дружил с отцом?
- Я могу рассказать одну историю. Позорную, но ты ее должен знать.
- Рассказывай.
- У Манбиджа плохие стены, и я знаю, что стало тому причиной. Жители Манбиджа издавна бунтовали против халебских эмиров. Правление Мансура также не избегло этой судьбы. Когда халебский эмир подавил мятеж, он приказал разрушить стену. Горожане возмутились. «Эти стены - наша гордость. Наше достояние и памятник старины, - сказали они. - Только неотесанный варвар может отдать столь безнравственный приказ». Это правда: стены Манбиджа древностью своей восходят к румийским временам. Эмир был мудрым и понимающим человеком. Он согласился с горожанами. Согласился, но приказал уволить сторожей и рабочих, ремонтировавших стену…
- Так вот отчего так выросла казна! - не выдержал Керим. - При Мансуре Манбидж расплатился со всеми своими долгами…
На него зашикали.
- Когда за стеной перестали ухаживать, - продолжал Рошан, - она быстро разрушилась. Сторожей не было, и горожане растащили по огородам большой ее кусок.
- Это правда, - развел руками Хасан. - Стены города в ужасном состоянии. Я пытался отремонтировать их, но время, время! Мы не выдержим осады.
- Выдержим. Примешь ли мою помощь?
- Гебра? - Бурхан подскочил. - Того, кто поклоняется огню? Ну, я так вам скажу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
- Но, Ляма, - Хасан задохнулся от возмущения - Она же крива и безобразна. Мне в глаз попала мошка.
- Ах медовый коржичек, ты совсем меня не любишь. Истинно говорят поэты:
О любовь моя, не щадишь меня и не милуешь…
Сам о любви говоришь, и сам же подмигиваешь разным рябым развратницам.
К чему мне жить и амброй умащаться,
Коль рябота взгляду твоему милее и прелестнее?
Хасан скрипнул зубами. Три жены у него было, и все три изводили его по-разному. Имтисаль каждое свидание превращала в торговую сделку. Она помнила всё. Сколько платков и какого качества он подарил младшим женам; кого из царедворцев возвысил; кого наградил, а кого наказал.
Имтисаль принадлежала к людям, что вечно чувствуют себя обделенными. Осыпанная золотом, она воображала: «Других-то, наверное, рубинами да сапфирами оделяют». Набей ей рот жемчужинами с голубиное яйцо, а она: «Ляме и Айше, поди, с куриное достались». И при этом всё старалась экономить на подарках, всё плела какие-то глупые интриги. Очень, очень уставал от нее Хасан.
Ляма изводила его ревностью и стихосложением. Кто-то из придворных сдуру ляпнул, что стихи ее подобны творениям Исхака Мосульского. Исхаку-то что - он помер триста лет назад. А Хасан отдувайся!
Но страшнее всех была Айша. Самая молоденькая и самая бешеная. Она назубок знала Коран и донимала мужа разговорами на религиозные темы.
Все-то у нее получались чуть ли не кафирами, все жили не по шариату. Хасан был почти уверен, что Айша девственна. Сам он к ней не входил, а других мужчин благочестивица избегала, как шайтан святой суры Аль-Курсийа.
- …говорят, с гепардом. Ластилась, обнимала, покрывала поцелуями. Прилюдно, блудница! Гепарда бы хоть постыдилась!
Хасан встрепенулся. За горькими размышлениями он успел потерять нить беседы:
- О ком ты, голубка?
- О Марьям, конечно. О мой поджаристый пирожок с курдючным салом! О ней, бесстыжей. Ибо сказано:
Когда ни пройду по двору, о любимом думая
Всюду эта вертихвостка задом трясет.
И как это можно бесстыдно задом трясти,
Когда думы мои об одном лишь любимом?
Скрежет зубовный был ей ответом. Куда?! Куда скрылся мерзавец, что убедил Ляму в ее поэтическом даровании?
Харранка принялась разоблачаться. Красотой она и в девичестве не блистала, а пожив несколько лет в сытости и праздности, - и подавно. И кто из поэтов придумал, что «зад, подобный горе песка» - это красиво?
- Иди же ко мне, красавчик мой!
«Сабих!! - мысленно взвыл правитель. - Где ты?»
Всему на свете приходит конец. Липким объятиям, подобным прикосновениям куска теста, тошнотворному дыму алоэ, визгливому женскому речитативу. Всему.
Забарабанили в дверь кулаки. Донеслось отрывистое:
- Гонец! Гонец к господину! От эмира Халеба и Харрана, Балака Горы! Немедленно!
За дверью стоял крепыш в кольчуге, драных шароварах и неряшливо намотанной чалме. Ноги крепыша изгибались колесом, нос его тянулся к нижней губе, словно принюхиваясь к чему-то. Щеки свисали, как у пастушеского пса, редкие усики торчали воинственно - и попробовал бы кто сказать, что Сабих ибн Васим не заслуживает своего имени! Ох, не поздоровилось бы наглецу!
Раньше чем опомнилась ошарашенная Ляма, Хасан подхватил шальвары и халат - и к двери. Уже снаружи, облачаясь под сочувственными взглядами стражников, он почувствовал себя на седьмом небе. Милостив Аллах и велик. Не только карает, но и награждает порой!
- Скорее, Сабих, скорее! - покрикивал Хасан на ходу. - Отчего медленно так? Где шлялся?
- Виноват! - Звуки вырывались из горла Сабиха, словно собачий лай. - Вина раздобыть не могли. И ладья шахматная запропастилась. Искали.
- Ох, на кол бы вас всех! Ну, двинули.
Дальше всё сложилось великолепно. Верный Сабих провел владыку потайным ходом за пределы дворца. А там уж все честь-честью: и винишко, и бастурмация с перцем, и шахматы. Курений - никаких. Женщин - тоже. Однажды Хасан пригласил танцовщиц, но бабы-то дуры… Всё разболтают-растрезвонят. Тайный приют перестал быть тайным. После скандала, что случился во дворце, Хасан так и сказал танцовщицам: «Скрывайте то, что с нами было, и пусть собрания охраняются скромностью». А потом прогнал их из города. Потому что скромности у танцовщиц, что у гепарда под хвостом.
Но сейчас все должно было пойти иначе, Хасан повязал своих собутыльников круговой порукой. На посиделках в тайном доме решались многие дела. Возвышения и назначения, налоги и откупные, долги и взятки. Попасть на пирушку значило стать в Манбидже влиятельным лицом. Неудивительно, что Сабих ибн Васим старался вовсю, ограждая своего хозяина от шпионов.
Навстречу уж спешил хозяин дома с распростертыми объятиями:
- О, славна ночь эта и час! Идем же, о повелитель.
- Весь внимание и предвкушение.
Зашуршали, откинулись занавеси. В глаза ударили золотые огни ламп. Теплые летучие тени побежали по стенам. Хасан полной грудью вдохнул запах свободы - с горчинкой лампового масла, ароматами жареного мяса и вина.
В комнатке, отделанной бирюзовыми тканями, среди ковров и подушек сидели гости Хасана. Кадий Бурхан с бородой вкось и легкой сутяжинкой в глазах. Казначей Керим - колобок масляный. Глянешь на него, праздник вспоминается, сытный Курбан-байрам. А вот и начальник стражи Сабих ибн Васим. Брыластый, крепкий, кривоногий. Рожа красная, нос пуговкой, брови выгоревшие - не один лиходей во сне криком заходится, Сабиха вспоминая.
Все это Хасан отметил походя, краем глаза, потому что взгляд его сразу устремился к великану, что играл в шахматы с кадием. Великану в заплатанном халате и тюбетейке. Посох свой Рошан бросил за спиной, так чтобы в любой момент легко дотянуться.
Позиция на доске сложилась аховая. Великан потерял ферзя и коня, но и кадию приходилось несладко. Вся мощь его фигур была бесполезна: ладьи, кони и слоны лишь мешали друг другу. Немногочисленные фигуры Рошана сдерживали их, грозя нанести смертельный удар королю, едва те двинутся.
Хасан не глядя протянул кубок. Керим плеснул хмельного. Дожидаясь господина, гости не прикасались ни к пище, ни к вину. Теперь же, повинуясь едва заметному кивку Хасана, Керим бросился разливать вино.
- Сдавайся, Бурхан, - поморщился правитель. - Аллах свидетель - если бы ты судил так, как играешь с этим человеком, в Манбидже воцарилось бы беззаконие.
- И как это я могу сдаться, - сварливо отозвался судья, - когда у меня войск больше? Я так скажу: этот пройдоха или колдун, или жулик. Дай-ка, Хасан, скажу я, выведу его на чистую воду.
- О да! Рошан играет фальшивыми шахматами, - хихикнул Керим, пластая бастурму огромным кинжалом. - А в рукаве у него два ферзя лишних. И с десяток полей доски.
Судья засопел угрюмо и смешал фигуры. Взгляд его, обращенный к гебру, вполне мог прожечь дырку в халате.
- Я так скажу вам: мое поражение проистекло из того, что конь ходит буквой «лям». Только из-за этого.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Хасан, подсаживаясь. - Объясни.
Кадий взял кубок. Отхлебнул:
- Клянусь всеми тяжбами и указами Манбиджа, - начал он, - я так скажу. Ходи конь буквой «нун», порядки и построения этого человека сделались бы для меня безопасны. И отчего Аллах запретил менять правила во время игры? Будь иначе, я дал бы черному слону взятку. А племянника его устроил бы писцом в управу. И скажу вам так: победа стала бы мне дозволена.
- Я хочу сыграть с тобой, - сказал Хасан, глядя на Рошана. - Бурхан - наш лучший игрок. Никто лучше его не знает правил и уложений игры. Как он мог проиграть?
- Садись, уважаемый. Я тоже хочу сыграть. Чтобы узнать человека, надо выпить с ним вина, засесть за шахматишки или сразиться в поединке. Вина выпить успеется. Шахматы - вот они, а что до поединка… Пусть Всевышний оградит нас от этого. Сыграем.
Уже по одному тому, как великан расставлял фигуры, Хасан, сам опытный шахматист, понял, что перед ним мастер. Что ж… Тем достойней состязание.
Играть ему выпало белыми. Посмеиваясь над самим собой, он двинул вперед королевскую пешку. Зубодробительно стандартное начало. Но пусть Фаррох знает, что властитель Манбиджа стоит на страже традиций.
Великан поразмыслил немного и зеркально повторил ход противника. Хм? «Признает мой жизненный опыт и взгляды на мир, - понял Хасан. - Деликатность ему не чужда».
Партнеры выдвинули коней, развили слонов. Затем Хасан отправил коня под удар, сбив вражескую пешку. Простенькая ловушка, позволяющая разменять фигуры и вывести в центр доски сильнейшую фигуру в игре - ферзя.
«Пусть знает, что ради своих планов я не остановлюсь перед жертвами».
Тут Рошан заговорил - впервые за всю партию:
- Не валяй дурака, Хасан. Это игра, а не прием послов.
И сделал ход, пустивший партию вверх тормашками. Бойко застучали фигуры. Вскоре Хасан обнаружил, что две его пешки в центре доски мешают друг другу, ферзь задыхается, не в силах выбраться из-за частокола фигур, а король гол.
- Я слышал о тебе много легенд, Рошан. Это тебя называют Защитником Городов?
- Люди так говорят. Им всё равно, о чем болтать, а мне приятно.
- Сколько городов ты оборонял? Пять?
- Шесть.
- И все осады заканчивались ничем… - Фигуры вновь пришли в движение. В уголках губ Рошана затаилась улыбка. Он ждал, что произойдет дальше.
- Шесть городов… - задумчиво продолжал Хасан. - Во время осады одного из них случайно сломались боевые машины.
- Нет, Хасан, - Сабих отряхнул крошки с бороды. - Другое люди говорят. Гашиш, мол, помутился рассудок мастера. Одурманенный зловредным дымом, он в одну ночь разобрал все машины. Приплясывая и хихикая.
- Очень даже может быть. - Рошан снял с поля ладью и задержал в руке. - Мастер в самом деле покуривал.
- Хм. А вот еще: батиниты осаждали селение и передрались между собой. Как такое может быть?
- Два человека всегда найдут повод разбить друг другу носы. - Черная ладья опустилась на доску. - Шах тебе, Хасан.
- А главное, - не унимался Хасан, - враги всегда идут следом. Подходят к городу через несколько дней после твоего появления. Это правда?
- Вранье. На самом деле это я их опережаю.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Слушай, уважаемый, давай начистоту. Балак Гора движется к Манбиджу. Все думают, что он набирает туркменов. Все думают, что он вряд ли вернется к Халебу в ближайший месяц. Но нет ничего более шаткого, чем это «все уверены».
- Откуда знаешь?
- Это неважно, Хасан. Я шел из Мосула в Антиохию, когда услышал об этом. Есть у меня знакомец при дворе атабека Мосульского. Ак-Сонкор Бурзуки тоже в доле.
Так, так… Спину Хасана обдало жаром-холодом. Что же делать?!
Начальник стражи первым из всех обрел присутствие духа:
- Так, говоришь, эмир Балак в походе, да? Против нас?
…чтобы тут же его потерять:
- И атабек Мосула тоже? О Аллах! - Фаррох кивнул:
- К Манбиджу идут сильные войска. Кроме Балака Горы и атабека Бурзуки, конечно же, подтянется Тимурташ - племянник Балака.
- Его я не боюсь, - отмахнулся Хасан. - Он молод и кичлив. Но вот Балак и Бурзуки…
- О Аллах! О Аллах! - причитали евнух с начальником стражи.
- Цыц! - Хасан с подозрением вгляделся в лицо Рошана: - А ты-то что хочешь со всего этого? Зачем пришел сюда?
Фаррох усмехнулся:
- Узнаю семейную недоверчивость… Я родился в этом городе, Хасан. И когда-то знал твоего отца. Старый Мансур должен был рассказать тебе.
- Рассказать, рассказать… - Хасан прищурился. - Отец говорил, будто в молодости водил дружбу с одним гебром. Не ты ли это?
- Я. Не будь ты сыном Мансура Крушителя Стен, давно бы гулял по Антиохии. А может, и в франкские земли подался бы: побродяжить, посмотреть.
Хасан покосился на доску. Позиция стала угрожающей. Гебр опять пожертвовал ферзем, чтобы получить решающий перевес. А, была не была!
- Чем докажешь, что дружил с отцом?
- Я могу рассказать одну историю. Позорную, но ты ее должен знать.
- Рассказывай.
- У Манбиджа плохие стены, и я знаю, что стало тому причиной. Жители Манбиджа издавна бунтовали против халебских эмиров. Правление Мансура также не избегло этой судьбы. Когда халебский эмир подавил мятеж, он приказал разрушить стену. Горожане возмутились. «Эти стены - наша гордость. Наше достояние и памятник старины, - сказали они. - Только неотесанный варвар может отдать столь безнравственный приказ». Это правда: стены Манбиджа древностью своей восходят к румийским временам. Эмир был мудрым и понимающим человеком. Он согласился с горожанами. Согласился, но приказал уволить сторожей и рабочих, ремонтировавших стену…
- Так вот отчего так выросла казна! - не выдержал Керим. - При Мансуре Манбидж расплатился со всеми своими долгами…
На него зашикали.
- Когда за стеной перестали ухаживать, - продолжал Рошан, - она быстро разрушилась. Сторожей не было, и горожане растащили по огородам большой ее кусок.
- Это правда, - развел руками Хасан. - Стены города в ужасном состоянии. Я пытался отремонтировать их, но время, время! Мы не выдержим осады.
- Выдержим. Примешь ли мою помощь?
- Гебра? - Бурхан подскочил. - Того, кто поклоняется огню? Ну, я так вам скажу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45