Ко мне пришло озарение. «Что хорошего сделал я в жизни? - подумал я. - Кого облагодетельствовал? Кто вспомнит обо мне, когда я умру?» Все годы моего бесцельного существования в единый миг пронеслись передо мной. Я насмешничал, жульничал, соблазнял девиц и отнимал у детей медовые тянучки.
Ни благочестия, ни мудрости.
Но больше так длиться не могло. Настало время изменить свою жизнь - резко и бесповоротно. Бесплотный голос нашептал мне имя из сна: сир Гуго де Пейн. Человек, отринувший всё: богатство, славу, знатность рода - ради того лишь, чтобы защищать паломников на пути к Господу.
Против судьбы не попрешь. Я выбрался из бочки и отправился в порт. По пути выяснились новости: оказалось, что все мои кредиторы сели в тюрьму по разным обвинениям. Старшина выдал свою дочь за подмастерье… чем, кажется, осчастливил ее. Ничто не держало меня во Флоренции.
На борту «Ла Бон Авантюр», что означает «Добрал удача» я отправился в Иерусалим. И только милая Женевьева провожала меня. Махала платочком, утирала слезы, кричала: «Люблю! Твоя навеки!»
- Позвольте, - ошарашенно спросила Мелисанда. - Но ведь днем раньше ей отрубили голову? И руку?
- Хе! Ну и как, по-вашему, я мог это видеть, коль бежал по улице, а Женевьева оставалась на чердаке? Очень ваши замечания меня поражают. От такого недоверия я удаляюсь.
И Пэйн попридержал коня, отставая.
- Сир Гуго, он обиделся, да? - встревоженно спросила принцесса.
- Он? Бросьте, сударыня. Этого враля и проходимца обижать - что орехи подушкой давить. Вы ему понравились. Я слышу эту историю раз уже в двадцатый, но впервые она вышла настолько красочной.
- Что же случилось на самом деле?
- На самом деле… Видите ли, принцесса, паломничество в Иерусалим - дело опасное. Немногие добираются до Святой Земли. Как-то в Яффу прибыл неф. Уже издали было видно, что на корабле почти не осталось команды. Несколько моряков отправились, чтобы помочь несчастным. Когда они подплыли поближе, стало ясно, что «Ла Бон Авантюр» управляют мертвецы. В море на корабле вспыхнула чума, убившая команду и пассажиров.
Конечно же, зараженный неф не пустили в порт. Хотели сжечь его греческим огнем, но не нашлось смельчаков. К вечеру налетел шторм и беспомощный корабль разбило о скалы. Из всех, кто плыл на борту «Ла Бон Авантюр», выжил лишь один человек. Сир Пэйн де Мондидье. Его выбросило на берег, где я на него и наткнулся.
Магистр вытер пот со лба:
- Если бы вы знали, как я перетрусил тогда… Притащить чуму в Яффу - это не шутки. Я уж подумывал: не столкнуть ли бродягу в море?
- Ох!
- Но Господь дал мне знамение. На нас наткнулась простая девушка, рыбачка. Та самая Женевьева. Господь не дал ей красоты, но наградил добрым сердцем. Она помогла мне донести беднягу до заброшенной хижины, а потом выхаживала, пока он не встал на ноги. Уже через месяц сир де Мондидье вступил в орден.
Помолчав немного, он продолжил:
- Знаете, я ведь не обманываюсь. Море, чума, огонь и меч не взяли проходимца. Значит, остается веревка. Но я рад, что он в ордене. Иногда в великой гордыне моей мне кажется, что орден делает мир чище.
- Потому что вы защищаете слабых? - Гуго рассмеялся:
- Нет, не поэтому. Вот ваш приятель Аршамбо. Думаю, он зарезал народу больше, чем вы выткали гобеленов. Когда-то он грабил паломников на пути к Гробу Господню. Потом раскаялся и посвятил жизнь их защите. Правда, для этого пришлось разгромить его банду. А взять Гундомара? Пусть уж лучше крадет цветочные горшки и волочится за женщинами.
- А что с ним?
- Сир Гундомар очень впечатлителен. Годфруа говорит, что отбил его у тафуров. Те бродили по сирийским степям, обмотавшись ржавыми цепями и раня ладони, чтобы создать Христовы стигматы. Я этому охотно верю. Гундомар любое дело доводит до абсурда.
- А Жоффруа? Андре?
- О, это история печальная. Несмотря на молодость, Андре де Монбар был женат. Брак этот считался счастливым; у Андре росла девочка, малютка двух лет от роду.
- А потом?
- Напали сарацины. Жену Андре взяли в невольницы, а девочка погибла. Де Монбар преследовал турок до самого Мосула. Там-то он и повстречал Жоффруа Бизо. Вы к нему приглядитесь получше. Жоффруа - отличный парень, хоть и корчит из себя шута. Они попытались выкрасть девушку.
- И как? Удалось? - голос Мелисанды дрогнул. Она обожала истории с хорошим концом.
- Да. Почти. Турецкий атабек всадил стрелу в девушку, и та истекла кровью на руках мужа. - Гуго помрачнел: - Андре не хотел жить… Если бы не Жоффруа, он так бы и остался в зиндане Мосула. Но Господь решил иначе. К ордену присоединились еще два человека.
Мелисанда всегда подозревала что-то подобное. Человек, у которого всё хорошо, вряд ли пойдет в монашеское братство. И Гуго, и циник Годфруа, и толстяк Роланд знавали страшные денечки.
Но было еще кое-что. Храмовники не упивались своим горем. Они шутили, улыбались, в охотку пели. Более жизнерадостных людей Мелисанда не встречала.
Словно прочтя ее мысли, Гуго заметил:
- Беды и несчастья научили нас ценить жизнь. Знаете, принцесса, я сражаюсь против сарацин вовсе не потому, что у них иная вера. Некогда мусульманский пророк учил Абу Хурайру: «Меньше смейся, ибо частый смех губит душу». Прежде любви к Богу у них стоит страх. Вы читали Коран? - он прикрыл веки и процитировал: - «…Не бойтесь их (в смысле - людей), а бойтесь Меня, если вы верующие». Или из второй главы, «Короли: «…И только Меня страшитесь!» Как это отличается от учения Христа! Когда-то я много размышлял о путях Божьих. И вот что я думаю, госпожа Мелисанда: стань страх и уныние законом Господа хоть на миг, жизнь прекратилась бы.
- И оттого - флорентийский кот?
- Да. Три года назад мы поняли, что выучить устав ордена невозможно. Я сам частенько нарушал его - ведь всех статей не упомнишь. А как требовать от людей того, чего не делаешь сам? Тогда-то Жоффруа и пришла в голову эта мысль. Ну, вы знаете, наверное… Еще древние греки утверждали, что любой, даже самый нудный текст можно выучить, срифмовав его. И чем глупее рифмы, тем легче они лягут в голову. Я потребовал лишь, чтобы обошлось без похабщины. Пэйн зарифмовал весь устав за два дня. О, сударыня! Через месяц орден перестал напоминать бандитскую шайку. А через два года ребят было не узнать. У них появилась радость жизни. Да и дисциплина улучшилась.
- Здорово!
- Вот только людей маловато. Всех перехватывает орден Карающей Длани. Чертовы изуверы! Каждому вступившему выдают двух лошаей и двух послушников в качестве слуг. Ну и круглую суммочку. Я вот всё думаю, может и мне целибат отменить?
- Э-э… Нет, не сейчас… - растерялась Мелисанда. - Позже. Да и потом, - горячо объявила она - кто про эту Карающую Длань вспомнит? Мессир, через тысячу лет их имена сотрутся из людской памяти! То ли дело ваше!
Гуго успокоился. Кавалькада храмовников подъезжала к Антиохии. Влево уходила дорога на Александретту, а прямо шумел Оронт. Мелисанда выехала на мост. Грудь ее распирало от гордости.
Первая! Она первая подъезжает к городу!
- Сир Гуго, смотрите! Стены, стены какие! Правда здорово?!
- Тс-с! Спокойней, сударыня. Впереди еще и княжеский дворец, и церкви, и тридцать вилл горы Сильпиус. - Задумавшись ненадолго, он махнул рукой: - А впрочем, удивляйтесь! Удивляйтесь на здоровье, вам полезно.
Антиохия, город чудес, расстилалась перед принцессой. Неизведанная. Незавоеванная.
МАРЬЯМ В ШАТРЕ БАЛАКА
Что вело Марьям в тот миг, никто не может сказать. Вернее, Аллах может, а она сама - нет.
Когда франк ударил эмира кинжалом, Марьям завизжала ошпаренной кошкой. Бросилась рыцарю под ноги. Металл звякнул о металл; клинок отскочил от золоченой пряжки, а на второй замах времени не осталось. Рыцарь споткнулся о девушку, полетел кувырком. Налетели курды с мечами - тут кинжалом не отмашешься.
- Живым! Живым!! - только и успел крикнуть Балак.
Предупреждение пришло вовремя. Вина тяжким грузом давила Майаха: недоглядел! Эмира оставил в опасности! Неудивительно, что курд так старался: франка вмиг избили, скрутили, сдавили.
- Держим! - кричали курды. - Не вырвется шайтан!
- В цепи его. И к остальным франкам. Пока. - Лицо Балака разгладилось. Он поманил Майаха и что-то прошептал тому на ухо. Курд кивнул.
Сам же Балак подошел к Марьям и склонился перед ней, словно перед самим халифом.
- Пусть слышат все, - объявил он поднимаясь. - Жизнь моя увяла бы, как ирис от дыхания пустынного самума, если бы не эта дева! Ее рука остановила клинок убийцы. С этого мига никто и ничто не причинят ей зла в этом лагере. Даю в том слово!
- Что же, светлейший эмир? - тупо спросила старуха. - Готовить ее? К шатру-то… и сплетению ног?
- Аллах с тобой, глупая женщина. Отныне Марьям - желанная гостья в моем шатре. Гостья - не невольница! Всё, что дозволено Аллахом и находится в моей власти, принадлежит ей.
- Ну в баньке-то попариться бы всё равно не мешало.
Против баньки эмир возражать не стал.
Пока грели воду, пока старухи суетились вокруг девушки, он даром времени не терял. Собрал пленных франков, расстелил ковер крови. Ай! Проклятые нечестивцы так взволновали его сердце!.. Но Аллах милостив, и отныне беспокой уйдет навсегда.
Высоченный мулла суетился и что-то доказывал, но что до него светлейшему эмиру? Прогнал докучливого святошу - пусть не путается под ногами. Хасана отправил обратно под стражу. От суеты и беспокойства рана эмира воспалилась. Верный Зейд охал, по-бабьи всплескивая руками:
- И как это Аллах обделил светлейшего эмира умом и соображением? Виданное ли дело: вместо перевязки рубить головы проклятым кафирам! Среди них же колдуны через одного. Джинны, слуги шайтана. Порчу наведут.
- Молчи, Зейд. Завтра штурм… Дурак бы и джинн я был, оставь франков в живых. Ох!
Балак маялся. Рану его дергало и томило огнем. Снадобья Зейда помогали не лучше его ругани. Но это всегда так. Любой, кто знается с оружием, скажет: вечером раны болят сильнее.
- Аллах свидетель… если я не казнил тебя, костоправ… ох!., то лишь из уважения к твоим сединам. Но учти… о-оу!
- Попробуйте, сиятельный, - с невыразимым ядом в голосе отвечал Зейд. - А завтра курды доставят деревенскую знахарку или христианского целителя. Те лечат пилой, вовсе не сообразуясь с наукой ибн-Сины. Терпите, терпите, повелитель. Сейчас будет действительно больно.
- Уо-о-оу!!
В разгар лекарских издевательств явились слуги. Они доложили, что Марьям готова предстать перед взором эмира. Будет ли она желанна и ожидаема?
- Будет, воистину будет. Зейд, убирайся! Видеть тебя не могу, мучителя.
- С радостью и повиновением, о эмир.
Балак сгреб подушки и уселся, стараясь придать своей позе величественность. Проклятый франк. Такая позорная рана!.. Но не Аллах ли положил всем причинам соответственные следствия? Дважды нападал кафир на повелителя - и дважды его усилия пропадали втуне. Что это, как не проявление Божественной воли?
- Входи, услада сердца моего, - позвал он. - входи же!
Полог откинулся. В шатер робко заглянула Марьям. Марьям, но какая! Кто бы мог признать в ней перепуганную растрепанную девчонку, что несколькими часами раньше лежала, скорчившись, у ног Тимурташа? Голубые одежды и изар из золота и драгоценных камней. На талии - пояс, украшенный драгоценностями. Воистину шелка, ошеломляющие и искушающие разум!
- Дозволено ли мне будет приблизиться к повелителю?
- Дозволено, дозволено, о жемчужина царских снов Востока. Садись.
Робея, Марьям, села у ног эмира. Вблизи повелитель правоверных выглядел еще страшнее, чем издали. Нос в сизых прожилках, на щеках - старые шрамы. Борода неряшливая, растрепанная, в волосах застряли хлебные крошки. Руки жилистые, в шрамах, к мечу привыкли. Повернись иначе, эти пальцы гладили бы сейчас ее тело, награждая скупыми солдатскими ласками. Девушку передернуло.
Что за запах стоит в шатре? Сандал, камфара. И болезненная вонь воспаленной раны.
- Какая маленькая ручка. - Эмир с осторожностью погладил запястье девушки. Марьям с трудом сдержалась, чтобы не отдернуть руку. - Да ты боишься меня, что ли? О, не волнуйся, красавица. Разве не для того создал Аллах женщин, чтобы те были усладой воинам? Но ты нынче гостья в моем шатре. Всё принадлежащее мне будет тебе дозволено.
Он хлопнул в ладоши:
- Эй, несите угощение! Да шевелитесь, бурдюки сала! Долго ждать еще?
Ткань заколебалась. Носатая румийка внесла поднос с едой. Лепешки, масло, куропатки. Отдельно - свежая зелень, фиолетовый рейхан, кинза. Кувшинчик с шербетом. Балак неукоснительно соблюдал установления Пророка (да благословит его Аллах и да приветствует!), и вино было для него запретно. Причем не только виноградное, но и все прочие, что под запрет не подпадают.
Ставя поднос, румийка запнулась. Из кувшинчика чуть плеснуло шербетом - словно кровью на белое полотно. Огни светильников на миг вытянулись кинжалами ассасинов. Балак сморщился.
Дурной знак… Смерть прошла мимо, улыбаясь и маня пальцем. Бессмысленно бежать от нее. Лучшего коня загони - всё без толку. Увидит в Дамаске, а встречу назначит в Хаме - сумасбродная красотка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45