Да и жизнь пустынная не мед. Голод, болезни. Грабители из пустыни налетят - мужчин перебьют, баб обрюхатят.
Марьям передернуло. Сволочи… Но не с Исой же мутным жить! Говорят, он по ночам кровь у людей пьет. Уж лучше в деревню!
Только бы не к Исе и не домой. Потому что в деревне ей житья точно не будет. Камнями побьют. После той ночи, когда Хасан ее - в шатер…
При мысли о запретной ночи живот Марьям свело тревогой. Ой! Что будет?.. Известно ведь: если мужчина и женщина до свадьбы уединяются, третьим с ними - шайтан. А Хасан - человек праведный, богобоязненный. Значит, это она, Марьям, во всём виновата? Как говорится в Коране, порченым - порченые.
Неужели она - падшая?
Воздух в крохотной каморке скручивался жаркой отравой. От кухонной вони и смрада конюшен кружилась голова. Рубашка липла к телу. Хасан не осмелился поселить девушку на женской половине и выделилией комнатушку в помещениях служанок.
По узкому коридору пришлось идти на цыпочках. Ай, Аллах, всё бы отдала, только бы никто не услышал! Сердце грохочет, оглушает, по всему дворцу отдается. Как они спят в таком шуме?
Нужную дверь Марьям нашла по запаху. Густой дух подвявшего рейхана и кунжутного семени перебивала струя благоуханий - острых, оглушающих, бесстыжих, как сама Мара.
Теперь постучать. Тук. Тук. Тук-тук. Нет ответа. Ох! Что за беда такая? Словно жестокий меняла отнял у Марьям тело, дал мешок хлопка. Неужто ушла?.. К стражникам своим?.. за тем самым, запретным?..
Договаривались ведь!
Где-то вдали хлопнула дверь. Послышались шаги - мужские, уверенные. Открывай же! Марьям отчаянно заколотила в дверь - птица, рвущаяся из клетки. Или, наоборот, в клетку.
- Мара! Мара же!
А шаги всё ближе. Вряд ли гость забредет сюда. Ну что ему тут делать, среди служанок? Звуки шагов наполняли Марьям дрожью. Придет, увидит…
Ох, позору-то! Страху!..
Наконец в каморке завозились, заскрипела кровать. Дверь распахнулась, и бесстыжие Марины благовония ударили волной. Девушка торопливо отвернулась, прикрывая лицо полой абайи. Хозяйка стояла в проеме голая - лишь платок на плечи накинула. Бесстыдница!
- А, это ты, девочка моя… - пробормотала она. - Я - Мара, ты - Марьям… Как схоже… Заходи, не бойся.
Не дожидаясь, пока Марьям переступит порог, еврейка ухватила ее за руку:
- Ну? Принесла?
Марьям кивнула. Сил не было глядеть на блудницу. И разве не запретил Пророк (благословит его Аллах и да приветствует!) видеть аурат другой женщины?
Заметив смущение гостьи, Мара хихикнула:
- Что отворачиваешь лицо свое? Ты - Марьям, я - Мара. Разве не едины мы судьбой? Но вера отцов моих не лжет. Стала ты на дорожку скверную. Ну да ладно… Подожди. Не стану тебя мучить.
Послышался шорох. Мара накинула рубашку, но волос покрывать не стала.
- Я готова, - объявила она. - Давай что принесла.
Девушка робко протянула сжатую в кулак ладонь. Звякнул металл.
- Не жмись, не жмись, - подбодрила хозяйка. Лицо ее с тяжелыми крупными чертами в лунном свете, казалось, высечено из камня. Рыжеватые волосы вспыхнули серебром. - Знаю я, тяжело тебе… Не каждая и решится на такое. Да и дело злое вышло, обидел тебя Хасан. Знаю.
Марьям зачарованно смотрела в две луны, застывшие в глазах еврейки. А та всё бормотала:
- Не отыщешь ты управы у кадиев да шейхов, все они дружки, все звенья кольчужные - мужчины-то. Уж не гневайся: ты - Марьям, я - Мара. Пророк вон тоже мужчина был… На них и благоволение свое истратил. Да наша-то, женская сила не делась никуда.
Девушка даже не заметила, как при ней оскорбили Пророка (мир ему!). Но чего ожидать от Мары-чародейки? Все джинны и ифриты у нее в друзьях, порченой.
- Ручку-то открой! Открой кулачок-то, - цепкие пальчики ухватили запястье Марьям, выцарапали спрятанное. - Ого! Не поскупился Хасан, славно наградил девочку мою. - Блеснул в свете луны перстень с черной каплей рубина. Недобро звякнули монеты. - Я - Мара, ты - Марьям… Одна судьба, одно тело. Не понесла от него?.. Нет?..
Девушка испуганно мотнула головой. А кто знает: будь у нее под сердцем ребенок, может, обошлось бы?.. Рабынь в тягости и продавать нельзя. А она не рабыня! Эх, если бы не Имтисаль… Даже служанкой не оставила, стерва усатая!
- Нет так нет. Идем, - Мара обняла Марьям за плечи и повела к двери.
- Там же… эти… Стражники!
- Стражники? А вот посмотрим, что за стражники.
Женщины уже выходили в сад. Мара усмехнулась неведомым своим мыслям:
- Что они нам? Мужчины… Ни смотреть, ни видеть не умеют, глупцы, - и еврейка громко хлопнула в ладоши.
Марьям вжала голову в плечи.
- Глупенькая! - рассмеялась Мара. - Ты тоже вроде них. Вон видишь там, на крыше?
На фоне белой стены маячил силуэт. Человек беспокойно озирался, пытаясь понять, откуда идет звук. Даже на расстоянии чувствовалась его беспомощность.
- Это Иса. Не узнала? Хотелось бы мне ведать, куда он направляется… Но нас он не заметит. Успокойся, девочка моя!
- Это всё… Вера твоих отцов?.. - Еврейка вновь рассмеялась:
- Нет. Силы эти старше и Моисея, и Христа. И уж точно не Мухаммеду с ними тягаться. - Безумица вытянула руку, разжав пальцы.
В углублении ладони темнел порошок. Падалью и пеплом несло от него. Мара дунула, и могильный прах взвихрился в воздух. Марьям заколебалась: не вернуться ли назад? Но вспомнила худое лицо Исы и засеменила следом за колдуньей. В ее деле, считала она, могла помочь только магия.
Ночь добра. Ночь крадет у городов худшее - нищету отбросов, отбитую штукатурку стен, кости и песок под ногами. Оставляет же - серебристое сияние минаретов, нежный шелест листвы, свежесть и покой воздушных струй. Уж, верно, Аллах награждает праведников после смерти в месте, подобном этому!
Женщины миновали кварталы бедноты. Прошли мимо затихшего ночного рынка. Как ни плохо Марьям знала Манбидж, скоро она поняла, куда ее ведет безумица.
«Аллах великий, у тебя сила! - взмолилась она. - Только бы не на кладбище!»
Но Всевышний остался глух к ее мольбам, именно к кладбищу шел их путь. Там среди гробниц и белых каменных плит - Марьям ждало спасительное чудо.
- Мара… - Девушка схватила свою провожатую за руку. - Мара, куда ты?
- Ты - Марьям, я - Мара. Как договаривались, всё исполнила. Перстень забери - мне не нужно. Это ты ей отдашь. И деньги забери. А меня отблагодаришь… потом… когда дело твое выгорит…
- Мара! Не оставляй меня!
- Тс-с-с! - женщина прижала к губам палец. Бесстыжей волной рассыпались по плечам кудряшки. - Иди. Она ждет тебя.
- Да кто же, кто?!
- Иди.
Шатаясь, словно пьяная, девушка сделала шаг. Оглянулась: пусто. Сгинула чародейка. Ушла в горячие влажные кошмары, исходящие из лона Лилит.
Во рту - песок и соль. Рубашка царапает отвердевшие соски.
- Я… я прибегаю к Аллаху… - Горло перехватило. Марьям силилась произнести еще хоть слово, но не могла. - Я прибегаю!
Из-за деревьев вынырнула смеющаяся луна. Свет ее упал на абайю Марьям, открывая грязные полосы. Понятно, почему не подействовала молитва… Мара вымазала ее мертвечиной. Слова аята, оберегающего от козней шайтана, теперь бессильны.
Но Иса! Иса-кровопийца. И пустыня. Разве может быть что-то страшнее?
Одеревенелыми руками Марьям зашарила в пыли, собирая проклятые монеты. Перстень отыскать оказалось труднее всего: тот завалился под иссохший собачий череп. У камня лежал подрагивающий сверток размером со спеленатого младенца, Марьям захватила и его.
Хасан, напомнила она себе. Добром не вышло, значит, колдовством придется. Но Хасан будет принадлежать ей.
С трудом переставляя ноги, девушка побрела среди могил. Камни смотрели в сторону Мекки слепыми мордами, а Марьям всё шла и шла, прижимая к груди узелок. В голове билось одно: вдруг запищит? Вдруг кто услышит?
Тогда убьют на месте. Не камнями - мечом.
- Кого ищешь, красавица? - прозвучало за спиной. - Уж не меня ли?
Марьям обернулась. Существо, что стояло среди могил, несомненно, было когда-то женщиной.
Светлые пряди волос рассыпаются по плечам. Белая ткань савана словно светится изнутри - добрый, ласковый свет. Темные дыры глаз и носа не дают отвести взгляд. Присмотришься - увидишь рай, там праведники ликуют. Жемчужно поблескивает лунный свет на щеке. Отражается, словно от драгоценной шкатулки слоновой кости.
- Мамочки!..
БРАЧНАЯ ЛЯМКА ХАСАНА МАНБИДЖСКОГО
Душно повелителю манбиджскому. Ох, тошно!
Луна бросает в окно горсти белого серебра. Дым курильницы перламутровой струйкой вьется. Казалось бы, живи и радуйся! А вот не жизнь Хасану. Не любовь. Потому что россказни о Сулеймановых гаремах, наполненных прекрасными женами и невольницами, - это всего лишь россказни. Действительность куда горше.
Этой ночью настала очередь Лямы. Старухи увели плосколицую харранку в баню и полночи измывались над счастливицей. Мази, притирания, благовония. Розовая вода, будь она неладна!.. Багдадские румяна, сурьма, амбра.
О Аллах!
А ведь есть еще шелка и бархат. Украшения золотые и серебряные. Эта верблюдица, поди, полночи перед зеркалом провертится, прихорашиваясь! Хасан на дворцовых приемах так не маялся, как здесь, в ожидании, пока жена приготовится к исполнению супружеского долга. И так происходило с каждой. Не исключая и тридцатипятилетнюю старуху Имтисаль.
А ведь ему всего тридцать! О жизнь, достойная пса и паука, вместе взятых.
Правитель наподдал ногой по узорчатому хорасанскому столику. Зимние яблоки разлетелись по комнате. Графин сочно лопнул, словно спелый арбуз; шербет потек по ковру, наполняя воздух приторным сливовым ароматом. Это Имтисаль. Так ей!
От второго пинка перевернулся шкафчик с книгами и разной мелочовкой: кубками, статуэтками, цепочками. Тревожно закачалась на цепях масляная лампа. А это Балак.
Правитель огляделся, ища, кого бы пнуть вместо проклятого крестоносца Жослена, но тут в дверь постучали.
- Входи! - зарычал Хасан. - Входи же во имя Аллаха! - и замер у двери, словно барс в засаде.
- Господин может пнуть курильницу с благовониями, - донесся из коридора пронзительный голос. - Она отчасти похожа на зловонного франка. Мой зад избегнет благородной туфли, а потом, клянусь милостями Аллаха, мы вместе с господином потушим пожар, что возникнет. И если это не получится, то пусть повелитель прикажет выстроить новый дворец, а заведовать строительством поставит своего верного слугу.
- А, это ты, Керим… - разочарованно протянул Хасан. - Ну входи же. Клянусь милостями Аллаха гнев мой улетучился вместе с твоими словами.
Евнух последовал приглашению. Словам Хасана он не очень-то верил, но дважды ослушаться повеления - это дурной тон, знаете ли. Так можно и на колу оказаться.
- Как твоя рука, Керим?
- Благодарение Аллаху, хорошо, повелитель. Мерзкая тва… то есть игривый шалунишка почтил меня своей лаской. От нее я чувствую себя юным и жизнерадостным.
- Ладно, ладно, Керим, - хмуро отозвался Хасан. - Я прикажу наградить тебя за службу.
- Благодарю, о сиятельный. - Евнух оглянулся на дверь. - Господин изнывает и трепещет в ожидании брачной ночи?
Грань между издевкой и благоговением в словах Керима была так тонка, что Хасан едва не обманулся. Но он слишком хорошо знал казначея:
- Твой язык, Керим…
- Знаю, блистательный. Приготовленный с миндалем, он окажется запретен для правоверного.
- Отчего же?
Евнух на ухо объяснил господину отчего. Немудрящая шутка вызвала усмешку на лице правителя.
- Ты развеял мрак моего сердца, пройдоха! Аллаха молю, чтобы подсказал способ наградить тебя.
- Пусть светлейший не утруждается. С тех пор как Всевышний даровал нам динары, это стало легким делом. Но я знаю человека, который полностью уничтожит тоску повелителя. Его имя - Рошан Фаррох.
- Рошан Фаррох? Я слышал о нем. О, как было бы славно увидеть его воочию! Вот только…
Хасан с досадой поглядел на испоганенный ковер. Кериму не требовалось слов, чтобы понять господина:
- Светлейший беспокоится из-за жены? О, это легко устроить. Я подговорил нашего начальника стражи, Сабиха, на маленький обман. В нужный момент он явится якобы с посланием от Балака. Мол, важное дело постигло ислам. И дурно поступит повелитель, не почтив гонца вниманием.
- Это ночью-то?! - Евнух тонко улыбнулся:
- А то повелитель не знает эмира Балака?
- Знаю. Такой пес, прости Аллах! Иди же, Керим. Распорядись насчет закусок… ну и вина там разного. О, как возвеселил ты мое сердце!
Евнух поклонился и вышел из покоев господина. Вскоре появилась старуха и объявила, что Ляма готова сплести ноги со своим супругом. Гордо выпрямившись, она повела Хасана на встречу с плосколицей. Манбиджец шел с таким видом, будто его ожидал ковер крови, а не брачное ложе.
Следующий час показался ему вечностью. Хасан полулежал среди шелковых подушечек, терзая струны лютни. От маленькой жаровни тошнотворно тянуло какуллийским алоэ. Плосколицая… да и что греха таить - плоскогрудая Ляма не торопилась открывать свою наготу. Наслаждаясь моментом, она тигрицей прохаживалась вокруг мужа:
- …четвертого дня - помнишь, ты изволил подмигнуть служанке. Той, что в саду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45