Но разве не живет воин в постоянной близости с опасной госпожой?
- Откуда у тебя этот след? - Балак вновь потянулся к руке Марьям. На запястье девушки чернели засохшие царапины.
- Это коготь леопарда.
- Леопарда? На тебя нападал леопард? Расскажи! Думаю, твой рассказ, будучи вытатуирован в уголках век, послужил бы назиданием ищущим. - Он протянул Марьям чашу с шербетом.
Девушка опустила в смущении глаза. Опасно, очень опасно… История эта была напрямую связана с ее бегством из Манбиджа. Старик, сопровождавший ее, вез письмо от Исы Жослену. Леопард встретился им ровно за день до того, как они наткнулись на франкскую армию.
Говорить о таком - что одинокой красавице ехать на верблюде с мешком золота из Дамаска в Багдад. Где-нибудь да встретится разбойный люд: из тех, кто в медный фельс не ставят установления Пророка (да благословит его Аллах и да приветствует!). Но ехать надо…
- Произошло это, о эмир, когда я отправлялась в Аль-Баб. У меня родственники там живут. Тетка.
- Конечно же, она - благочестивая женщина, чтущая Коран и сунну?
- Иначе и быть не могло, повелитель.
Вымысел в повествовании Марьям причудливо мешался с правдой. До ифритов и птицы Рухх она не договорилась, но подошла близко. Имен Марьям не называла, но Балак недаром слыл проницательнейшим из людей своего времени. Когда девушка описывала арабского воина, рубящего саблей леопарда, Балак сделал знак остановиться:
- Свидетель Аллах, я знаю лишь одного храбреца, отважного и могучего, кто способен сражаться с леопардом на равных. Ты говоришь о льве среди мусульманских воинов, об Усаме ибн Мункызе. И коня его узнаю! Это Аль-Джун, Черныш. Рассказывай же дальше, о прекрасная дева. Рассказывай скорее, ибо взволновалось сердце мое!
Ему-то с чего?.. Вот у Марьям действительно сердце взволновалось. Кое-как, с пятого на десятое, закончила она рассказ. Эмир с жадностью ловил каждое слово.
- Так, говоришь, скрылся, преисполнившись скромности? Не желая получить законное вознаграждение? Узнаю скромнягу Усаму, узнаю! - Эмир хлопнул в ладоши и возвысил голос: - Эй, кто там! Слуги!
На этот раз появился сморчок-харранец - сгорбленный, выцветший, похожий на мышь.
- Прикажи, пусть разыщут храбреца Усаму. Я знаю, он должен быть среди воинов эмира Бурзуки. Пусть немедля идет сюда. Скажи - я щедро вознагражу его.
Марьям сидела ни жива, ни мертва. Вляпалась… Что же делать? Беда в том, что Усаме удалось пронюхать о письме, с которым ехал ее спутник. А кто знает, как поведет себя Балак, услышав, что она помогала доставить Жослену столь опасное послание? Разбираться-то эмир не станет.
- Удивительная история, - пыхтел Балак. - Удивительная и поучительная. Я желаю услышать ее еще раз, но уже из уст самого Усамы. Все знают, как он правдив. Да и занятно будет узнать, что чувствовал он, сражаясь в одиночку с леопардом. - Взгляд эмира остановился на лице Марьям: - Отчего ты ничего не кушаешь, благословенная газель? Уж не заболела ли? Я прикажу прислать Зейда!
- Н-нет… не надо… - Марьям взяла куропатку, разломила и принялась через силу есть. - Доброта и величие эмира ослепляют меня. Но если светлейший приказывает…
- Приказываю и повелеваю: чувствуй себя свободно в моем шатре. Быть может, потом я возведу тебя на свое ложе. Но каков храбрец!.. Ценность Усамы в моих глазах возросла. Если бы не его старания, мы лишились бы такой жемчужины!
Кусок застрял у Марьям в горле. Воистину доброта повелителя беспредельна.
- Расскажи еще что-нибудь, красавица. Речи твои поучительны и занимательны. Аллаха буду молить высокого, чтобы подсказал, как наградить тебя!
Словно в тумане, Марьям что-то отвечала эмиру. Взгляд ее всё возвращался к злополучному пологу. Ох тошно! Вот откинется он, войдет Усама… Вмиг выплывет всё наружу: и письмо к Жослену, и остальное. Что именно остальное, Марьям не знала, но чувствовала, что скрывать ей есть что. А как эмир поступит с предательницей? Лучше бы уж ей совсем не уходить из Манбиджа… Пучеглазый Иса опасен, но он вполовину не так страшен, как эмир Балак.
Марьям не знала, что войско после долгого боя и победы напоминает бухарское блюдо кавурдак. Всё перепутано, воины перемешались, как куски баранины, говядины и козлятины в котле. Найти Усаму, да еще и в расположении чужих войск - дело безнадежное. У эмира Бурзуки порядка, может, и побольше, но откуда посыльному этот порядок знать? Вот завтра - другое дело. Завтра предстоит опасный день.
- Лучше я расскажу повелителю о румийских собачках. Они такие смешные, мяса не едят. А когда поймают на охоте птицу, съедают голову.
- Голову? Удивительные собачки. Был и у меня похожий случай: снесли одному бунтовщику голову, а она катится по ковру и кричит: «Караджахи! Проклятье тебе, что спал с моей женой!»
Мысли эмира скакали в причудливом беспорядке. Каждое слово девушки находило отклик в его душе. Если бы только душа его не была душой солдата…
- А у раиса Халебского была жена, я слышала: брови изогнутые, словно лук, сама тонкая, будто тетива…
- Точно! Воевали мы, помнится под Азазом. Был там один Убайдаллах - сволочь редкостная. Выпрется под лагерь и ну стрелы пускать, племянник шакала. В один день двадцать человек положил. Стреляет и орет: «Сделай из меня тетиву, эмир, если поймаешь! Сделай из меня лук!»
- И?.. - Глаза девушки округлились.
- Через три дня мы его поймали. Тимурташ хотел отрубить голову, но я упросил его не делать этого. Вместо того я вырвал Убайдаллаху ногти, а потом содрал с него кожу, начиная с кончиков пальцев через плечо и спину и снова через плечо с другой руки. Из этой кожи я свил тетиву, которой и удавил мерзавца Убайдаллаха. Потому что нечего воинов ислама позорить.
Марьям поздно сообразила, что ей надо было не рассказывать самой, а направлять разговор в нужное русло. Подобно большинству мужчин, эмир любил поговорить о себе.
А еще больше он любил бахвалиться:
- Эти все халифы, эмиры - они ж как дети малые. Укажи одному, что брат его - поражающий и возвышающийся, так и он того же захочет. Думаешь, я Сирию силой войск возьму? Желай Аллах, чтобы города склонялись только перед сильным, он не дал бы людям разума. А уж я первый из людей. Величайший и светлейший.
К утру Балаку стало худо. Раны его воспалились; пришлось поднимать Зейда. Старый лекарь готов был отлупить Марьям полотенцем, да эмир не дал. И прогонять не позволил, заставил помогать целителю: чем-то Марьям ему по сердцу пришлась.
За беспокойствами, за бессонной ночью голова у Марьям сделалась дурная-дурная. И легкая. Закроешь глаза - мысли мечутся, странные, причудливые. Мысли эти подобны цветным камушкам в реке: для детей богатство, а взрослым - мусор. Как не хочется открывать глаза…
- К вам Усама, повелитель… - шепчет сундучок у входа.
- Какой Усама? - сердятся подушки голосом Зейда. - Что за Усама? Никого не нужно!
Усама… Усама…
Марьям открыла глаза. В шатер заглядывал давешний посыльный - харранец-сморчок. Всё стало на свои места, и мир сделался колючим и неудобным.
Спину давит горка красного дерева, на коленях - голова Балака.
- Зови, - хрипит эмир. - Наградить я его хотел… Крепко наградить!
Марьям сжалась. Полог откинулся, и вошел Усама. Взгляд шейзарца равнодушно скользнул по лицу девушки. Не узнал… Вот и все ее ночные беспокойства.
- Повелитель! - склонился Усама перед Балаком. - Прибыли осадные машины. Я поговорил с манбиджским муллой… верно, повелитель знает его - высокий такой, хромой. С посохом.
- И? - Балак приподнялся на локте.
- Он рассказал кое-что интересное. Благодарение Аллаху за то, что произойдет сегодня между нами и манбиджцами! Стену города продолжают чинить. Мулла проболтался об этом. Есть место, где кладка совсем свежая, а значит, она непрочна.
Глаза Балака засверкали.
- Надо установить там осадные машины. Разнесем на раз. О славные вести!
- Если всё пойдет удачно, завтра будем в городе. Надо выбрать место, где поставить машины.
Уж на что Балак лежал пластом - развалина развалиной! - а вскочил, как мальчик:
- Да что же я лежу? Немедленно отправляемся! - И схватился за кольчугу.
Зейд в ужасе замахал руками:
- Аллах поразил повелителя слабоумием! Утомительный бой, рана, бессонная ночь… Госпожа, хоть вы остановите эмира!
- Что ты бормочешь, старик? - Брови Балака сошлись на переносице. - Я хорошо себя чувствую. С этой невольницей мы вели поучительную и приятную беседу. Без пагубных излишеств. И нет у нее власти указывать мне, что делать!
Лекарь потупился. Нечасто ошибался он в играх возвышения и опалы. Учение ибн-Сины в приложении к вельможным интригам Зейд постиг в совершенстве. Великий целитель Ал-Хусейн ибн-Сина писал свой «Трактат о любви», имея в виду минералы и субстанции. Зейд переиначил его науку на свой лад. Сродство и различие чиновников, естественное тяготение вельмож к невольницам и золоту - о, Зейд мог написать об этом трактат не хуже своего учителя.
«Поторопился я, - подумал он. - Посеял предусмотрительность, приблизив к повелителю эту невольницу, но время жатвы еще не настало. Эмир не вполне привязался к девочке».
- Внимание и повиновение, повелитель.
Марьям вновь стало страшно. Ей уже виделось, как шейзарец рассказывает эмиру о леопарде и выпавшем письме к Жослену. Как наливается дурной кровью загривок Балака. Говорят, эмир обожает обычаи степняков. Это когда лошади разрывают изменника на части… Бр-р-р!
- Пресветлый эмир!.. - пискнула она и осеклась под бешеным взглядом Балака. Пресветлый эмир в советчиках не нуждался. Он и сам знал, что делать.
Кольчуга полетела в лицо лекаря. Зейд не успел увернуться, и стальная бляха рассекла ему бровь.
- Шайтан побрал бы твои советы, Зейд! Я распух от твоих снадобий, как лягушка. Уж и в доспех не влажу. Клянусь небом и землей, отныне я глух к твоим словам. Навсегда!
Сказав это, эмир вышел из шатра. Марьям прислушалась. Одно слово прозвучало громче и явственнее других, и девушка обмерла.
Это слово было - «леопард». Или послышалось?
ПРАВЕДНОСТЬ РОШАНА ФАРРОХА
Весь обратный путь Рошана душил смех. Истинно сказал когда-то христианский пророк: кесарю - кесарево, а богу - богово. В смысле: занимайся своим делом и не лезь в то, чего не понимаешь.
Ассасина из него не вышло. Он удачно переоделся, неузнанным проник в лагерь, отыскал Марьям и Хасана, но и всё. Его великолепный план - вывести обоих из лагеря - с треском провалился. Ох, как не вовремя рыцарь в желто-зеленом плаще напал на Балака!
Оставалось полагаться на естественный ход событий. Аша - мистическая сила, закон и понимание - окутывала Рошана. Несмотря на то, что его план провалился, гебр чувствовал, что победил. Тут удачно оброненное слово, там намек… Балак запутался в его сетях. Каждое движение лишь приближало развязку. Фаррох еще не знал как, не знал - отчего, но чувствовал, что эмир обречен.
Завтрашнего дня он не увидит.
Осталось разобраться с Исой и быть наготове. Керим отпустил его под честное слово. Кто знает, быть может, по цитадели уже носятся стражники. Факелами размахивают, пленника ищут. Казначей - мерзавец, но мерзавец обыденный - такой, каким любой бы стал на его месте. Не стоит его подставлять под удар.
Звуки шагов вязли в сонной расслабленности цитадели. Рошан торопился. Через стену он перебрался сквозь закрытый вьюнком пролом. Знай Балак о нем, ему бы не потребовалось и штурма. Тяжело оборонять стену, которая рассыпается на камешки…
- Стой, кто идет? - гортанно выкрикнул стражник.
- Это я, Абдукерим. Я, твой ненавистный десятник, - отозвался Рошан. - Пришел проверить караулы. Отчего это ты на посту спишь?
- Никак нет, десятник! - вытянулся в струнку воин. - Сон для меня запретен. Нешто понимание далеко от нас? Запретное есть запретное, а дозволенное есть…
- Да? - перебил Рошан. - А это что?
Воин тупо заморгал. Аллах велик! Что за чудо? Только что коридор был пуст, и нате вам: девы бесстыжие в легких шелках бегают. На полу ковер расстелен, а на нем чего только нет! Икра, рыбы жареные, куропатки кожицей масляной лоснятся. И каша просяная - с курагой, изюмом, финиками и инжиром - так сладким паром и исходит. В кувшинчике вино финиковое!
А за занавесями - Сабих ибн Васим. Глаза пучит, усы топорщит:
- Встать, Абдукерим!
Страж вскочил:
- Я!
- За бдительность твою и заслуги перед Манбиджем назначаю тебя сотником. Над всеми десятниками начальником.
- Ох, хорошо-то! - радуется стражник. - Ох сердце затрепетало от известий таких. И что, я могу десятнику своему по щекам надавать?
- Можешь, Абдукерим, можешь.
- И бороду ему обрить?
- И это дозволено славному сыну ислама.
- И прочие беды и неприятности причинить?
- Да хоть сейчас!
- Вот счастье-то! Ай, где же этот шелудивый пес? Куда пропал?
…Рошан Фаррох крался по коридору. За его спиной спал нерадивый страж. В снах его мерзавец десятник униженно валялся в ногах, вымаливая пощады. Отводить глаза гебр не любил. Магия - стихия своенравная, добра от нее не жди. Чего хорошего, если стража в цитадели спит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
- Откуда у тебя этот след? - Балак вновь потянулся к руке Марьям. На запястье девушки чернели засохшие царапины.
- Это коготь леопарда.
- Леопарда? На тебя нападал леопард? Расскажи! Думаю, твой рассказ, будучи вытатуирован в уголках век, послужил бы назиданием ищущим. - Он протянул Марьям чашу с шербетом.
Девушка опустила в смущении глаза. Опасно, очень опасно… История эта была напрямую связана с ее бегством из Манбиджа. Старик, сопровождавший ее, вез письмо от Исы Жослену. Леопард встретился им ровно за день до того, как они наткнулись на франкскую армию.
Говорить о таком - что одинокой красавице ехать на верблюде с мешком золота из Дамаска в Багдад. Где-нибудь да встретится разбойный люд: из тех, кто в медный фельс не ставят установления Пророка (да благословит его Аллах и да приветствует!). Но ехать надо…
- Произошло это, о эмир, когда я отправлялась в Аль-Баб. У меня родственники там живут. Тетка.
- Конечно же, она - благочестивая женщина, чтущая Коран и сунну?
- Иначе и быть не могло, повелитель.
Вымысел в повествовании Марьям причудливо мешался с правдой. До ифритов и птицы Рухх она не договорилась, но подошла близко. Имен Марьям не называла, но Балак недаром слыл проницательнейшим из людей своего времени. Когда девушка описывала арабского воина, рубящего саблей леопарда, Балак сделал знак остановиться:
- Свидетель Аллах, я знаю лишь одного храбреца, отважного и могучего, кто способен сражаться с леопардом на равных. Ты говоришь о льве среди мусульманских воинов, об Усаме ибн Мункызе. И коня его узнаю! Это Аль-Джун, Черныш. Рассказывай же дальше, о прекрасная дева. Рассказывай скорее, ибо взволновалось сердце мое!
Ему-то с чего?.. Вот у Марьям действительно сердце взволновалось. Кое-как, с пятого на десятое, закончила она рассказ. Эмир с жадностью ловил каждое слово.
- Так, говоришь, скрылся, преисполнившись скромности? Не желая получить законное вознаграждение? Узнаю скромнягу Усаму, узнаю! - Эмир хлопнул в ладоши и возвысил голос: - Эй, кто там! Слуги!
На этот раз появился сморчок-харранец - сгорбленный, выцветший, похожий на мышь.
- Прикажи, пусть разыщут храбреца Усаму. Я знаю, он должен быть среди воинов эмира Бурзуки. Пусть немедля идет сюда. Скажи - я щедро вознагражу его.
Марьям сидела ни жива, ни мертва. Вляпалась… Что же делать? Беда в том, что Усаме удалось пронюхать о письме, с которым ехал ее спутник. А кто знает, как поведет себя Балак, услышав, что она помогала доставить Жослену столь опасное послание? Разбираться-то эмир не станет.
- Удивительная история, - пыхтел Балак. - Удивительная и поучительная. Я желаю услышать ее еще раз, но уже из уст самого Усамы. Все знают, как он правдив. Да и занятно будет узнать, что чувствовал он, сражаясь в одиночку с леопардом. - Взгляд эмира остановился на лице Марьям: - Отчего ты ничего не кушаешь, благословенная газель? Уж не заболела ли? Я прикажу прислать Зейда!
- Н-нет… не надо… - Марьям взяла куропатку, разломила и принялась через силу есть. - Доброта и величие эмира ослепляют меня. Но если светлейший приказывает…
- Приказываю и повелеваю: чувствуй себя свободно в моем шатре. Быть может, потом я возведу тебя на свое ложе. Но каков храбрец!.. Ценность Усамы в моих глазах возросла. Если бы не его старания, мы лишились бы такой жемчужины!
Кусок застрял у Марьям в горле. Воистину доброта повелителя беспредельна.
- Расскажи еще что-нибудь, красавица. Речи твои поучительны и занимательны. Аллаха буду молить высокого, чтобы подсказал, как наградить тебя!
Словно в тумане, Марьям что-то отвечала эмиру. Взгляд ее всё возвращался к злополучному пологу. Ох тошно! Вот откинется он, войдет Усама… Вмиг выплывет всё наружу: и письмо к Жослену, и остальное. Что именно остальное, Марьям не знала, но чувствовала, что скрывать ей есть что. А как эмир поступит с предательницей? Лучше бы уж ей совсем не уходить из Манбиджа… Пучеглазый Иса опасен, но он вполовину не так страшен, как эмир Балак.
Марьям не знала, что войско после долгого боя и победы напоминает бухарское блюдо кавурдак. Всё перепутано, воины перемешались, как куски баранины, говядины и козлятины в котле. Найти Усаму, да еще и в расположении чужих войск - дело безнадежное. У эмира Бурзуки порядка, может, и побольше, но откуда посыльному этот порядок знать? Вот завтра - другое дело. Завтра предстоит опасный день.
- Лучше я расскажу повелителю о румийских собачках. Они такие смешные, мяса не едят. А когда поймают на охоте птицу, съедают голову.
- Голову? Удивительные собачки. Был и у меня похожий случай: снесли одному бунтовщику голову, а она катится по ковру и кричит: «Караджахи! Проклятье тебе, что спал с моей женой!»
Мысли эмира скакали в причудливом беспорядке. Каждое слово девушки находило отклик в его душе. Если бы только душа его не была душой солдата…
- А у раиса Халебского была жена, я слышала: брови изогнутые, словно лук, сама тонкая, будто тетива…
- Точно! Воевали мы, помнится под Азазом. Был там один Убайдаллах - сволочь редкостная. Выпрется под лагерь и ну стрелы пускать, племянник шакала. В один день двадцать человек положил. Стреляет и орет: «Сделай из меня тетиву, эмир, если поймаешь! Сделай из меня лук!»
- И?.. - Глаза девушки округлились.
- Через три дня мы его поймали. Тимурташ хотел отрубить голову, но я упросил его не делать этого. Вместо того я вырвал Убайдаллаху ногти, а потом содрал с него кожу, начиная с кончиков пальцев через плечо и спину и снова через плечо с другой руки. Из этой кожи я свил тетиву, которой и удавил мерзавца Убайдаллаха. Потому что нечего воинов ислама позорить.
Марьям поздно сообразила, что ей надо было не рассказывать самой, а направлять разговор в нужное русло. Подобно большинству мужчин, эмир любил поговорить о себе.
А еще больше он любил бахвалиться:
- Эти все халифы, эмиры - они ж как дети малые. Укажи одному, что брат его - поражающий и возвышающийся, так и он того же захочет. Думаешь, я Сирию силой войск возьму? Желай Аллах, чтобы города склонялись только перед сильным, он не дал бы людям разума. А уж я первый из людей. Величайший и светлейший.
К утру Балаку стало худо. Раны его воспалились; пришлось поднимать Зейда. Старый лекарь готов был отлупить Марьям полотенцем, да эмир не дал. И прогонять не позволил, заставил помогать целителю: чем-то Марьям ему по сердцу пришлась.
За беспокойствами, за бессонной ночью голова у Марьям сделалась дурная-дурная. И легкая. Закроешь глаза - мысли мечутся, странные, причудливые. Мысли эти подобны цветным камушкам в реке: для детей богатство, а взрослым - мусор. Как не хочется открывать глаза…
- К вам Усама, повелитель… - шепчет сундучок у входа.
- Какой Усама? - сердятся подушки голосом Зейда. - Что за Усама? Никого не нужно!
Усама… Усама…
Марьям открыла глаза. В шатер заглядывал давешний посыльный - харранец-сморчок. Всё стало на свои места, и мир сделался колючим и неудобным.
Спину давит горка красного дерева, на коленях - голова Балака.
- Зови, - хрипит эмир. - Наградить я его хотел… Крепко наградить!
Марьям сжалась. Полог откинулся, и вошел Усама. Взгляд шейзарца равнодушно скользнул по лицу девушки. Не узнал… Вот и все ее ночные беспокойства.
- Повелитель! - склонился Усама перед Балаком. - Прибыли осадные машины. Я поговорил с манбиджским муллой… верно, повелитель знает его - высокий такой, хромой. С посохом.
- И? - Балак приподнялся на локте.
- Он рассказал кое-что интересное. Благодарение Аллаху за то, что произойдет сегодня между нами и манбиджцами! Стену города продолжают чинить. Мулла проболтался об этом. Есть место, где кладка совсем свежая, а значит, она непрочна.
Глаза Балака засверкали.
- Надо установить там осадные машины. Разнесем на раз. О славные вести!
- Если всё пойдет удачно, завтра будем в городе. Надо выбрать место, где поставить машины.
Уж на что Балак лежал пластом - развалина развалиной! - а вскочил, как мальчик:
- Да что же я лежу? Немедленно отправляемся! - И схватился за кольчугу.
Зейд в ужасе замахал руками:
- Аллах поразил повелителя слабоумием! Утомительный бой, рана, бессонная ночь… Госпожа, хоть вы остановите эмира!
- Что ты бормочешь, старик? - Брови Балака сошлись на переносице. - Я хорошо себя чувствую. С этой невольницей мы вели поучительную и приятную беседу. Без пагубных излишеств. И нет у нее власти указывать мне, что делать!
Лекарь потупился. Нечасто ошибался он в играх возвышения и опалы. Учение ибн-Сины в приложении к вельможным интригам Зейд постиг в совершенстве. Великий целитель Ал-Хусейн ибн-Сина писал свой «Трактат о любви», имея в виду минералы и субстанции. Зейд переиначил его науку на свой лад. Сродство и различие чиновников, естественное тяготение вельмож к невольницам и золоту - о, Зейд мог написать об этом трактат не хуже своего учителя.
«Поторопился я, - подумал он. - Посеял предусмотрительность, приблизив к повелителю эту невольницу, но время жатвы еще не настало. Эмир не вполне привязался к девочке».
- Внимание и повиновение, повелитель.
Марьям вновь стало страшно. Ей уже виделось, как шейзарец рассказывает эмиру о леопарде и выпавшем письме к Жослену. Как наливается дурной кровью загривок Балака. Говорят, эмир обожает обычаи степняков. Это когда лошади разрывают изменника на части… Бр-р-р!
- Пресветлый эмир!.. - пискнула она и осеклась под бешеным взглядом Балака. Пресветлый эмир в советчиках не нуждался. Он и сам знал, что делать.
Кольчуга полетела в лицо лекаря. Зейд не успел увернуться, и стальная бляха рассекла ему бровь.
- Шайтан побрал бы твои советы, Зейд! Я распух от твоих снадобий, как лягушка. Уж и в доспех не влажу. Клянусь небом и землей, отныне я глух к твоим словам. Навсегда!
Сказав это, эмир вышел из шатра. Марьям прислушалась. Одно слово прозвучало громче и явственнее других, и девушка обмерла.
Это слово было - «леопард». Или послышалось?
ПРАВЕДНОСТЬ РОШАНА ФАРРОХА
Весь обратный путь Рошана душил смех. Истинно сказал когда-то христианский пророк: кесарю - кесарево, а богу - богово. В смысле: занимайся своим делом и не лезь в то, чего не понимаешь.
Ассасина из него не вышло. Он удачно переоделся, неузнанным проник в лагерь, отыскал Марьям и Хасана, но и всё. Его великолепный план - вывести обоих из лагеря - с треском провалился. Ох, как не вовремя рыцарь в желто-зеленом плаще напал на Балака!
Оставалось полагаться на естественный ход событий. Аша - мистическая сила, закон и понимание - окутывала Рошана. Несмотря на то, что его план провалился, гебр чувствовал, что победил. Тут удачно оброненное слово, там намек… Балак запутался в его сетях. Каждое движение лишь приближало развязку. Фаррох еще не знал как, не знал - отчего, но чувствовал, что эмир обречен.
Завтрашнего дня он не увидит.
Осталось разобраться с Исой и быть наготове. Керим отпустил его под честное слово. Кто знает, быть может, по цитадели уже носятся стражники. Факелами размахивают, пленника ищут. Казначей - мерзавец, но мерзавец обыденный - такой, каким любой бы стал на его месте. Не стоит его подставлять под удар.
Звуки шагов вязли в сонной расслабленности цитадели. Рошан торопился. Через стену он перебрался сквозь закрытый вьюнком пролом. Знай Балак о нем, ему бы не потребовалось и штурма. Тяжело оборонять стену, которая рассыпается на камешки…
- Стой, кто идет? - гортанно выкрикнул стражник.
- Это я, Абдукерим. Я, твой ненавистный десятник, - отозвался Рошан. - Пришел проверить караулы. Отчего это ты на посту спишь?
- Никак нет, десятник! - вытянулся в струнку воин. - Сон для меня запретен. Нешто понимание далеко от нас? Запретное есть запретное, а дозволенное есть…
- Да? - перебил Рошан. - А это что?
Воин тупо заморгал. Аллах велик! Что за чудо? Только что коридор был пуст, и нате вам: девы бесстыжие в легких шелках бегают. На полу ковер расстелен, а на нем чего только нет! Икра, рыбы жареные, куропатки кожицей масляной лоснятся. И каша просяная - с курагой, изюмом, финиками и инжиром - так сладким паром и исходит. В кувшинчике вино финиковое!
А за занавесями - Сабих ибн Васим. Глаза пучит, усы топорщит:
- Встать, Абдукерим!
Страж вскочил:
- Я!
- За бдительность твою и заслуги перед Манбиджем назначаю тебя сотником. Над всеми десятниками начальником.
- Ох, хорошо-то! - радуется стражник. - Ох сердце затрепетало от известий таких. И что, я могу десятнику своему по щекам надавать?
- Можешь, Абдукерим, можешь.
- И бороду ему обрить?
- И это дозволено славному сыну ислама.
- И прочие беды и неприятности причинить?
- Да хоть сейчас!
- Вот счастье-то! Ай, где же этот шелудивый пес? Куда пропал?
…Рошан Фаррох крался по коридору. За его спиной спал нерадивый страж. В снах его мерзавец десятник униженно валялся в ногах, вымаливая пощады. Отводить глаза гебр не любил. Магия - стихия своенравная, добра от нее не жди. Чего хорошего, если стража в цитадели спит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45