Город был такой, какой есть, без притворства и глупого кокетства. Труженик и вояка, он просыпался, чтобы принять в свои объятия новых паломником, купцов и солдат. Корабли приходили и уходили. Словно прибой, оставляющий после себя пену, крабов и водорослевые бороды, они оставляли на причале разноцветную толпу. Бедуинов в белых куфиях, византийцев в узорчатых туниках, евреев, турок, армян. Горстка храмовников просто затерялась в этом новом Вавилоне.
Путешественники прибыли в гавань вчера вечером. Как ни мечтала Мелисанда об Антиохии, с ходу осмотреть город ей не удалось. Гуго наотрез отказался выпускать ее с постоялого двора, даже в сопровождении Аршамбо и Жоффруа. Особенно в их обществе! Оставалось утешаться тем, что гавань Святого Симеона - это еще не сама Антиохия.
Главное свидание с любимым городом откладывалось на завтрашний день.
И вот завтра настало. Храмовники выводили во двор коней. Прощелыга Жоффруа умудрился-таки вернуть своего каурку. Чего это ему стоило, никто не знал, но помятый вид рыцаря говорил сам за себя. Хотелось верить, что никто не примчится во главе отряда копейщиков арестовывать беднягу. Ему и так уж досталось: магистр де Пейн жестоко отчитал его за опоздание. Любой храмовник предпочел бы сцепиться с Балаком или, на худой конец, Князем Тьмы, но никак не с магистром.
Наконец тронулись в путь. Последним из ворот выехал сияющий сир Гундомар, к груди он прижимал горшочек с крохотным столетником.
- Что это, брат Гундомар?
- Осмелюсь доложить, мессир… - проблеял тот смущенно. - Не поймите меня неправильно… Исключительно во имя порядка и красоты…
- Так-так! Дай угадаю. Горшочек стоял на балконе, с краю?
- Мессир! Вы на редкость проницательны. Но есть одно «но»… Я беспокоюсь о горожанах. Дело в том, что на меня роняли цветочные горшки. Иногда. Часто. Осмелюсь доложить, удовольствие это маленькое.
- Рассерженные мужья?
- Помилуйте, сударь! Тупые варвары и рогоносцы.
- А что говорит устав?

- У флорентийца! Славный кот!
- хором грянули храмовники.
Пушист! приятен! и беспечен!
Храмовником зовется тот,
Кто не был в грабежах замечен!
- Ну я так не могу, сударь, - бородка Гундомара задрожала. - Да Беатриче этот столетник мне и так бы подарила. Она девушка широкой души. Очень. Я просто не хотел ее будить.
Магистр понимающе кивнул. Где бы ни жил храмовник, его апартаменты всегда утопали в зелени, а у дверей всегда толпились обиженные мужья.
Следует заметить, что цветы и дамы отвечали Гундомару взаимностью, и это удивляло больше всего. Понятно, что привлекало в рыцаре-недомерке герань и алое: каждое растение он буквально обожествлял. Окружал холей и заботой, осыпал комплиментами, не делая при этом разницы между королевой-пальмой и крохотным полевым цветком. Но женщины? За что Гундомара любили женщины?!
Чужая душа - потемки. А женская - особенно.
Путь от гавани Святого Симеона до Антиохии занимал несколько часов езды. Но что это были за часы! Уже к полудню стало жарко. Дорога поднималась, в горы, и лошади понуро брели среди иссеченных ветрами и дождями скал. Цвели маки, и от их дурманного аромата кружилась голова.
Но чтобы умерить энтузиазм Мелисанды, требовалось нечто большее.
- Сир Гуго! - кричала она. - Смотрите: лицо в камне! Настоящее! Смотрит! Ох! А там! И там!
Принцесса вся извертелась в седле, не зная, чем любоваться. Ослепительной ли зеленью склонов в искорках маков? Развалинами римских крепостей? Причудливыми барельефами скал? Воистину, молодость - это великое чудо. Она повсюду отыщет радость и веселье.
- О да, Ваше Высочество, - пряча улыбку, ответил магистр. - Напомните мне показать вам пещеры Святого Петра. Тамошние скульптуры вас поразят.
- Скульптуры?! Ох! Дивные края. А я-то, дурочка, в Иерусалиме живу…
- Ну-ну, принцесса. Если бы вам довелось хоть раз провести паломников от Аскалона к Иерусалиму, вы бы изменили свое мнение.
- То есть?
- Ах, Тивериада!.. - закудахтал магистр, передразнивая кого-то, хорошо знакомого храмовникам. - Ах, Кедрон!.. Гефсимания такая дивная!..
Рыцари засмеялись.
- И так изо дня в день, - продолжал Гуго своим обычным голосом. - Бог мой! Конечно же, Иерусалим свят для нас всех. Но ему далеко до райских кущ. Я вспоминаю мой родной Ардеш - он прекраснее многократно. А Гефсиманский сад - это всего лишь крохотная рощица пыльных олив.
- Как?! Да, сударь… что вы говорите! Это же Гефсимания!
Храмовник грустно улыбнулся. Он не знал, что в Гефсимании Мелисанда встречалась с рыжим оруженосцем. Что пыльные оливы над Кедровом напоминали девчонке вовсе не о страданиях Христа - о ее любовных приключениях. Только потому он был так скептичен.
- Когда крестоносцы отвоевывали Святой город, - промолвил он, - много злых дел произошло. Иерусалим лежал в руинах. Гибли люди. И вот я думаю: умей мы за иллюзиями видеть суть, не повернулось бы дело иначе? Достучалось бы до наших сердец милосердие Господне? Вот почему я так не люблю фанатиков. Я думал, вы меня поймете, Ваше Высочество.
Его неожиданная горячность смутила Мелисанду. Чтобы переменить тему, она поинтересовалась:
- Сир Гуго, а что за флорентийский кот?
- Кот? Какой кот? - растерялся магистр.
- Ну вы поете о нем. «У флорентийца славный кот…»
- А! Этот кот. Ну, сударыня, это целая история. И принадлежит она сиру Пэйну де Мондидье. - Магистр обернулся: - Пэйн, ты ведь расскажешь о коте?
- С превеликим удовольствием, - отвечал тот. - Собственно, я единственный, кто знает всё, - от начала и до конца.
- Как интересно. Расскажите!
- Что ж… - Пэйн чуть пришпорил коня. - Слушайте же, Ваше Высочество. Произошло это в те времена, когда я бродяжил во Флоренции.
Всадников разделяло порядочное расстояние, но Мелисанда всё равно посторонилась. Господин де Мондидье умел внушить уважение. Невысокий, широкий в кости, он выглядел так, словно его протащило сквозь огонь, воду и медные трубы, несколько раз ударило о камни и потом хорошенько провернуло. Лицо не лицо - бульдожья морда. Шрам на щеке, шрам на лбу, левый глаз закрыт черной повязкой. Кольчуга драная, чиненая-перечиненая (ее он менять отказывался, говорил, что приносит счастье). Уж на что у Аршамбо рожа бандитская, рядом с Пэйном он выглядел херувимчиком.
Говорят, женщины любят ушами, а не глазами.
Что ж… В таком случае Пэйн очаровал бы любую. Говорил он красиво, звучно, искренне, при случае мог изъясняться стихами. Но никогда этим умением не злоупотреблял.
- …Флоренцию уж года три как объявили свободным городом. Ах, сударыня, вы не представляете, что это за мука - свободный город! Соблазны на каждом шагу. И главное, всё время какие-то чертовски выгодные комбинации подворачиваются. То какому-нибудь герцогу его собственную лошадь продашь. То портрет чей-нибудь нарисуешь. Не бедствовали мы, в общем.
- Вы художник?
- Помилуйте, сударыня! Я поэт. Не очень хороший, правда… но тут уж из песни слова не выкинешь.
- Мошенник ты хороший, - заметил магистр, внимательно слушавший рассказ. - Ну и глотку драть горазд.
- И это тоже. Что есть, то есть, отнекиваться не стану. Но слушайте же дальше. Когда выяснилось, что меня разыскивают сразу пять кредиторов, а старшина цеха каменщиков преследует, чтобы убить…
- Ты путался с каменщиками? Вот новость!
- Ошибки молодости, мессир. Они, родимые! Как говорится, свободному городу - вольные каменщики. Я дочку старшины обрюхатил, понимаете? Когда это обнаружилось, я потерял голову - каждом встречном я подозревал каменщика. Вы знаете, эти бродяги глуховаты. Чтобы отличить своих, они при встрече подают друг другу знаки. Рехнуться можно.
И вот, значит, зажали меня в тиски. Кредиторы мои. Идут пятеро в ряд, мечи наголо. В зубах ножи. Ландскнехты по сравнению с ними просто девочки в розовых платьицах.
- А вы? - пискнула Мелисанда.
- Я? Форменно, деру. И, как назло, натыкаюсь на старшину. В руке мастерок, рожа злая. Ах да, и за спиной - человек двадцать каменщиков. Бочку с раствором замешивают. Топить.
- С ума сойти!
- Точно, сударыня. Ныряю в дверь. А там совсем плохо: смотрю на обстановку и понимаю, что это дом моей тещи.
- Так ты еще и женат был?! - хором воскликнули Мелисанда и Гуго.
- Ах, не перебивайте, умоляю. Иначе я никогда не доберусь до конца. Значит, теща. Представьте: стоит в дверях. На плечах - меховой пелиссон, подшитый серым шелком, в руках - мопсик. И произносит укоризненно: «Сир де Мондидье! Вы поломали судьбу моей несчастной дочери». А собачка лает. О-о-о! Никогда не забуду. Эти прищуренные в бешенстве глаза, этот пенный оскал, это ворчание, вырывающееся из глотки…
- Ужас!
- Еще нет, сударыня. Вы послушайте, сейчас опишу мопсика. Вы ужаснетесь по-настоящему.
Мелисанда слушала, затаив дыхание. Когда Пэйн бежал через чердачное окно, оставляя за спиной рыдания безудержно влюбленной цветочницы, украдкой шмыгнула носом. Когда цветочницу изрубили на куски преследователи, принцесса всхлипнула в полный голос.
- …и вот я бегу по улице, оглушаемый грохотом моего сердца. О, бедная Женевьева! Какие страдания выпали на твою долю. Раз - и рука напрочь! Хлоп - нога пополам! Тресь - и покатилась голова, шепча: «Люблю! Твоя навсегда!»…
- Совсем заврался, - пробормотал магистр. - Ну как, скажи на милость, ты мог видеть это? Тебя же не было на чердаке.
- Сила любви. Она открыла мне все эти жуткие картины. Клянусь вечностью, страшнее я в жизни ничего не видел.
Мелисанда дернула магистра за рукав:
- Не занудничайте, сир Гуго. Ужасно хочется знать, чем закончилось.
- Закончилось? Хо-хо, милая дева! Всё только начиналось. На следующий день меня искали все флорентийские патрули. Я сидел в бочке из-под яблок и дрожал: на меня в любой миг могли наткнуться. От холода и усталости я не удержался и уснул. Бочку тут же заколотили и понесли. Флорентийцы очень вороватый народ. Хм… О чем я?
- Вас заколотили и понесли.
- Да. О, это были страшные мгновения! Я сидел и дрожал, а меня всё несли и несли. Потом бросили в глухой подвал. Едва мои мучители ушли, я попытался выбраться из своей тюрьмы. О, ужас! Обручи не поддавались. Я кричал, я звал на помощь, но никто не явился на мой зов. Без еды и почти без воздуха, я был обречен. Кроме того, мне страшно хотелось по малой нужде.
- И что же вы сделали, сударь?
- А как вы думаете? Признаться, положение виделось мне отчаянным. Я вознес молитву Господу и принялся ждать. Несмотря на безвыходность ситуации, я опять заснул. И проснулся, лишь когда бочку вытащили из подвала и поволокли наверх. Это меня воодушевило. Возблагодарив Христа, я принялся кричать и звать на помощь.
Даже встреча с каменщиками меня более не пугала. Да и что такое пара тумаков по сравнению с тем, чтобы провести в бочке всю оставшуюся жизнь? К счастью, дела повернулись неплохо. Бочка раскрылась, я вывалился на пол. Слуги немедленно ушли, предоставив меня моей собственной судьбе.
Я сидел на полу, озираясь. На стенах висели удивительные картины: рисунки черепов, удивительные крылатые машины. Из золоченой рамы загадочно улыбалась девушка в темном платье. Четырехрукий и четырехногий человек в круге пронзал меня зловещим взглядом. Взгляд мой упал на картину, изображавшую Тайную вечерю, и я успокоился. Хуже, чем Ему мне уже не будет.
- Эй! - закричал я. - Есть кто живой? - Тишина была мне ответом.
- Где я? Спасите!!
- Нуа-у? - отозвался хрипловатый голос. - И чего аурем?
Я в ужасе оглянулся. Ко мне приближался кот - полосатый, откормленный мерзавец, гроза крыс. Осмотрев меня, он презрительно фыркнул:
- Мяублочки. Съел мяублочки, да?
- Помилуйте! Как можно.
- Хозяин мой, Мяунардо, будет обижен.
Две зеленые плошки уставились на меня. Я сотворил молитву, но, видно, Господь не прислушивается к столь великим грешникам, как я. Оставалось одно: погибать.
- Как твое имяо? - проурчал кот.
- Пэйн де Мондидье, сир, - испуганно пробормотал я. А кто бы не испугался на моем месте?
- Мяучень приятно, - обрадовался кот. - Никто не наузывает котов сирами. А поучему? В Египте мы оучень благороудны.
- Клянусь, я…
- Пэйн де Мондидьеу? Известный храмоувник, да?
- Нет! Я бежал от каменщиков…
Не знаю чем, но слова эти кота просто взбесили. Шерсть его встала дыбом. Я не вру, воистину! Так и было. Он выпустил когти и зашипел:
- Сударь! Если вы пришшшли, чтобы опороучить моего господина, вы зря теряете времяу. Ни с мяусонами, ни тем более с храмуовниками он дела не имел. И довольно глупых врак! Прочь отсюда!
- Но куда же я пойду? - затосковал я. - Меня ищут!
- Это вряуд ли.
- Вчера искали.
- Вчеурра? Ты проспал четыреста лет, мяурзавец! Прочь! Промяуливай!
И котяра наподдал мне лапой.
- Прочь! - неслось в спину. - Ищи своего Гуго де Пейна, мяурзкий храмуовник. Замяуливай грехи!
Пинок был столь силен, что я рухнул в бочку, врезавшись в дно лбом. Боль от удара отрезвила меня, и я проснулся.
Пока я спал, прошло довольно-таки много времени. День склонялся к вечеру. Погоня ушла далеко в сторону. Я лежал, прислушиваясь к угасающему гомону города, наблюдая, как в небе загораются звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45