А то, что последний, наверное все же невысокая цена за истинное счастье.
9.
-Это здесь. - Сказал Стрый. -Ты уверен? - спросил Владислав, глядя на скособоченное приземистое здание крайне захудалого вида. -Уверен, оружие брали здесь. Снежок сверху сыпал прямо Новогодний. Нежный, таинственно посверкивающий, разливающий по округе смутное белое сияние и настраивающий на умиротворенно радостный лад, что как нельзя более контрастно действовало с видом городских улиц, живо воскрешающих воспоминания о блокадном Ленинграде. Трупы на улицах не валялись, но знание об истинной судьбе почти всех жителей поселения действовало на нервы сильнее всяких мертвых тел. Компания Влада с керосиновыми фонарями, бросающими на свежий снег красивые красно-желтые праздничные блики выглядела то ли группой добрых волшебников, толи кучкой идеализированных гробокопателей. Был поздний вечер в конце сентября. А то, что погода была скорее декабрьская, то претензии следовало предъявлять вовсе не к синоптикам. Скорее к шахтерам и диггерам. Закутанный в чужой длиннополый бушлат, Никита Трифонов стоял в отдалении и отвлеченно смотрел на падающие снежинки. Потом высунул язык и поймал одну на язык, после чего светло, совсем по-детски улыбнулся. Остальные остались непробиваемо мрачными. Хотя снег мог порадовать вечный зимний волшебник, скрывающий с глаз долой всю раскисшую мерзость осени. Прячущий до весны мятые обертки, недокуренные бычки, дохлых собак и продукты жизнедеятельности собак живых. Теперь, впрочем, он скрывал более или менее чистые улицы - людей, вечного источника всяческого мусора, стало совсем мало. Чистое белое полотно, застелившее Арену и Центральную улицу, большую и малую Верхнемоложскую, Последний путь и Саввинов овражек, пересекалось лишь редкими, по-заячьи робкими цепочками следов. Луна подсвечивала холодный ландшафт, а выдыхаемый пар искрился как стайка сверкающих крошечных брильянтов. Со дня побоища прошла неделя. Может быть больше. Владислав Сергеев, не разу уже и не два раза, всматривался в настенный свой календарь с изображением зимнего Старого моста, морщил лоб, пытаясь вычислить какое сегодня число. Не получалось, видно сбился со счета он уже довольно давно. Да и трудно стало отличать день и ночь. Брежжущий серый рассвет вяло тонул в синих зимних сумерках, и в шесть часов вечера уже открывали внимательные серебристые глаза первые звезды. А потом часы встали, словно разладившись, и сколько Сергеев не пытался их завести, не тряс в надежде оживить, уже никуда не пошли. Казалось и само время остановилось. Стрый долго не хотел идти с ними, а самые ретивые из группы (Дивер), не хотели брать его с собой, аргументируя, что шпиона Плащевика, к тому предавшего своих и лживо раскаявшегося надо не то что держать подальше от себя, а поскорее шлепнуть, чтобы гадостей не наделал. Влад возразил, сказав, что этот "шпион" пребывает в состоянии глубочайшей депрессии, и вообще, возможно ему просто заморочили голову, наставив на путь зла. Кроме того, сказал Влад, рассудительный и логичный как всегда, даже сейчас когда логика отмерла, став чем-то архаическим, вроде средневековых трактатов по магии, есть такое понятие как "язык". Раз уж "сааб" оказался пустым, а все остальные его воины безнадежно мертвыми, глупо не воспользоваться знаниями этого впавшего в горестный ступор исхудавшего детины, с лицом бывшего культуриста. Сначала казалось, что Малахов вовсе помешался, сидя с головой мертвого товарища на коленях, сошел с ума наподобие Хонорова, что добавляя нервозности шатался вдоль Центральной, размахивая скрюченными страшными конечностями и дрожащим голосом спрашивающий куда подевался свет. Но нет, Стрый аккуратно положил голову Николая на мокрый асфальт, прямо в лужу его же засыхающей кровью и глядя прямо на Влада, сказал: -Я иду с вами. Но только после того, как похороним его. Он был добрый... и мы всегда с ним дружили. -Я понимаю. Видел. - Сказал подошедший Малахов, и Стрый удивленно поднял на него глаза, нет, не признав в этом страхолюдном волосатом страшилище добропорядочного обеспеченного гражданина, что он с Николаем грабил когда-то давно в подворотне, изнывая в преддверии наркотической ломки. Позади громко жаловался Саня Белоспицын, которого вражья пуля слегка зацепила, и молча страдал Мельников, получивший три пули, и все в разные конечности. Это удручало, пожалуй больше всего и казалось каким-то садисткой игрой судьбы. Мол, жить будете, но ой как хреново. Дивер, припомнив армейские годы, наскоро перетягивал обе руки и ногу Васька подручным перевязочным материалом, а Василий, поскрипывая зубами еще и утешал его: -Ничего, ничего, Михаил, зарастет, как на собаке зарастет. Даже лучше. Чтоб нас бомжей завалить, это ж в лоб надо целить. -Ты сиди, - мрачно вещал Севрюк, зубами затягивая импровизированный жгут, - не возись, а то загноится все, и придется тебе клешни твои рубить к чертовой матери! -А что, приходилось? - осторожно спросил Мельников. -Рубить? А то... Да что ноги-руки, вот баранов резали в азии... десятками. Вот там была бойня! Все течет, кровищей пахнет. А туши эти все дергаются. -Похороните, хоть где ни будь, негоже ему под дождем гнить! - сказал Стрый. -Не боись, - ответил Дивер и только тогда Малахов встал. Босх шкребанул ботинками по асфальту и затих в уродливой скрюченной позе. Оружие живописно было разбросано вдоль улицы, золотистые гильзы тускло поблескивали. Хоноров ходил и размахивал руками. На лице его застыл тоскливый вопрос: как же так, а? Почему я? Николая похоронили тем же вечером, оставив дома раненых и без того травмированного душевно Никиту, который всю стрельбу просидел на корточках, зажав уши ладонями, а теперь вот стал таким каким есть - спокойным и отстраненным. На кладбище ехать было далеко, да и не решился бы на это никто из группы, особенно сейчас, когда в дождливых сумерках умирал этот перенасыщенный событиями день. Тело Васютко перетащили в соседний старый дворик, в котором сохранилась еще порыжевшая травка под изогнутыми конструкциями детской площадки. Стрый топал позади короткой процессии с каменным лицом. Дождик капал на тело, оставался там жемчужно поблескивающими каплями. Под раскидистой старой рябиной, с вырезанными много лет назад на стволе чьими то инициалами выкопали могилу, куда и опустили окончившего свой путь Николая Васютко. Постояли минут пять, склонив голову и искоса бросая взгляды на Стрыя. Еще бы, для них это был чужой человек, непонятно почему выделенный перебежчиком из остальных убитых. А Стрый не смотрел на могилу, он смотрел в глубь двора, где над двумя крашенными серебрянкой гаражами возвышался разрушенный, чернеющий гнутыми трубами остов голубятни. Проржавевшая сетка-рабица свисала вниз наподобие кольчужной юбки, доски настила исчезли много лет назад. Голубятню давно забросили, наверное тогда, когда стала уходить мода на них, но один голубь тут был, сизый дворовый, нахохлившийся и выглядевший больным он сидел на самом верху, как неряшливый флюгер и косился на церемонию то одним, то другим желтым глазом. -А голуби все живы, - сказал Стрый, - хотя он не любил голубей. Одного даже убил. Но все равно, лазить туда было весело. -У меня когда-то были голуби, - сказал Степан, - порода дутышей. Знаешь, с такими здоровыми зобами, что даже головы им приходилось вверх задирать. -И у меня, - сказал звероподобный Мартиков, - только не здесь, а в деревне. На него покосились с недоверием. Как же, говорили их взгляды, да с таким оскалом тебе только голубей разводить. Враз от них только перья останутся! Голубь решил, что насмотрелся, снялся с шеста и полетел заполошно хлопая перьями, в сторон улицы. Где он добывает пропитание думать не хотелось, но птица не выглядела очень уж худой. Могилу Николая Васютко забросали землей, а сверху водрузили деревянную лавочку, взятую неподалеку. Имя Стрый вырезал на рябине, как раз под древними инициалами, проставил даты, на секунду замявшись на числе. Подумав, ограничился месяцем. Постояли еще, а потом ушли прочь, оставив позади верного слугу Плащевика, который впрочем оказался верен еще и настоящей дружбе - качество, редко встречающееся в наши дни. Остальных убитых оставили валяться под открытым небом. Сочувствия не было ни в ком. -Стойте! - сказал Дивер, приостановившись, - это все? На него взглянули с удивлением. -Одного из них не хватает. Вон там он лежал! -Дивер, брось! - сказал Степан, - даже если не убили кого, на улице холод, дождь, вот-вот снег пойдет. Все одно перекинутся от окочурки. Дивер только мотнул головой. Известие о гибели Плащевика Стрый воспринял спокойно, сказав, что он предчувствовал нечто подобное. Зато остальные с интересом выслушали его похождения, этой непонятной твари из плененного "сааба". -Что-то у него не вышло, - сказал Мартиков, - его армию разбили, он сам покинул город. -Он сильно рассчитывал на тебя, - произнес Стрый. Мартиков только качнул головой. О буре, творящейся у него в душе, он никому не рассказывал. Ни к чему им знать, как легко потерять человечность. Когда уже окончательно стемнело и наступила ночь - темная и морозная, а в печурке-буржуйке растопили огонь, который вяло пытался разгонять тьму, Дивер принес найденные в "саабе" вещи и показал их Стрыю. -Я знаю, - сказал Стрый, - откуда это. Нож он взял, немного подержал в руках, поднес к дверце печурки, чтобы на лезвии заиграли багровые блики. Тени прыгали по металлу, руны извивались словно дюжина крошечных змей. -Это наше табельное оружие, - произнес Малахов, - но не только. Еще это символ. Когти. -Когти? Но зачем, - спросил Влад. Стрый качнул головой, пожал плечами, а из дальнего угла пустой комнаты ответил Никита, который до этого времени прибывал в некотором подобии транса: -Потому. У них когти. Значит и у их слуг тоже должны быть когти. Влад глянул на нож неприязненно, как на мертвую змею, что уже не может укусить, но гадостна одним своим видом. -А это... - Стрый покачал ключами с химерой, - Это ключи от одного из складов Босха. Это в районе Покаянной... секретка, мы там брали оружие. А на этой бумажке шифр от кодового его замка. -А что на складе? -Оружие, бронники, дизтопливо, да там много чего есть... -Ясно, - сказал Дивер, - завтра идем. Все пожали плечами - завтра, так завтра. Всю ночь Владу снился Евлампий Хоноров, запертый в вечной тьме и отчаянно пытающийся найти оттуда дорогу в цветущий, играющий красками мир. Назавтра похода не получилось, потому что той же ночью началась история с Мартиковым, за решением которой и прошли два последующих дня. В результате город обзавелся еще одним волком, от призрачного вида которого шарахались даже бывалые, закаленные в боях за правду курьеры, а Влад и спутники получили нового Мартикова, который во всех отношениях был лучше чем прежний. Павел Константинович и сам почувствовал перемену в отношениях - больше от него никто не шарахался, и лунными ночами больше никто не нес безмолвную вахту над его постелью, готовый при малейшем всхрипе бежать бить тревогу - Мартиков снова озверел, того и гляди всех покусает! На третий день пошел снег, и словно отмерил начало новой эпохи. Народ с улиц пропал совсем и даже отверженные забились в какие то свои норы. Город впал в спячку, которую некоторые могли назвать комой. Жизнь наверху замерла. Укутавшись в зимнюю тяжелую одежду (как в сказке - сказал Белоспицын, - не успел оглянуться, и зима. Снег идет!) побрели через пол города к Покаянной, где с трудом отыскали упомянутый склад, который хитро прятался между заслуженным гаражным кооперативом и доисторическим зданием краеведческого музея, которое, без всяких сомнений, тоже могло сойти за один из экспонатов. Собранный из жестяных листов склад напомнил Ваську давнишнюю лежку Жорика. Если бы складское помещение стало вдруг лежкой, то это была бы несомненно королева всех лежек просторная, теплая и с неизгладимой печатью профнепригодности ее строивших. Малахов возился с замком, пока остальная группа нервно озиралась по сторонам, как шайка несовершеннолетних взломщиков. Дважды щелкнул ключ. Стрый ругнулся сквозь зубы - метал замка покрылся инеем и слегка замерз. Открыл крышку справа от двери и отстучал код. Глухо загудело, и дверь с чуть слышным щелчком подалась вперед. -Босх не дурак был, - произнес Стрый, жестом прося передать ему лампу, дверной замок на автономное питание поставил. Ухватил сваренную из арматуры дверную ручку, с натугой потянул на себя, сминая образовавшийся за день слой снега. Поднял лампу и светом плеснуло вглубь склада. По стенам запрыгали причудливые тени. Малахов вошел внутрь, а следом за ним Дивер и Степан, оба с фонарями. Сразу стало светлее, из тьмы выделились пыльные углы помещения, отблески запрыгали-заиграли на черном металле. -Ого... - сказал Белоспицын. -Много нагреб, да? - с усмешкой бросил Стрый, ставя фонарь на верхушку сбитого из неошкуренных досок ящика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
9.
-Это здесь. - Сказал Стрый. -Ты уверен? - спросил Владислав, глядя на скособоченное приземистое здание крайне захудалого вида. -Уверен, оружие брали здесь. Снежок сверху сыпал прямо Новогодний. Нежный, таинственно посверкивающий, разливающий по округе смутное белое сияние и настраивающий на умиротворенно радостный лад, что как нельзя более контрастно действовало с видом городских улиц, живо воскрешающих воспоминания о блокадном Ленинграде. Трупы на улицах не валялись, но знание об истинной судьбе почти всех жителей поселения действовало на нервы сильнее всяких мертвых тел. Компания Влада с керосиновыми фонарями, бросающими на свежий снег красивые красно-желтые праздничные блики выглядела то ли группой добрых волшебников, толи кучкой идеализированных гробокопателей. Был поздний вечер в конце сентября. А то, что погода была скорее декабрьская, то претензии следовало предъявлять вовсе не к синоптикам. Скорее к шахтерам и диггерам. Закутанный в чужой длиннополый бушлат, Никита Трифонов стоял в отдалении и отвлеченно смотрел на падающие снежинки. Потом высунул язык и поймал одну на язык, после чего светло, совсем по-детски улыбнулся. Остальные остались непробиваемо мрачными. Хотя снег мог порадовать вечный зимний волшебник, скрывающий с глаз долой всю раскисшую мерзость осени. Прячущий до весны мятые обертки, недокуренные бычки, дохлых собак и продукты жизнедеятельности собак живых. Теперь, впрочем, он скрывал более или менее чистые улицы - людей, вечного источника всяческого мусора, стало совсем мало. Чистое белое полотно, застелившее Арену и Центральную улицу, большую и малую Верхнемоложскую, Последний путь и Саввинов овражек, пересекалось лишь редкими, по-заячьи робкими цепочками следов. Луна подсвечивала холодный ландшафт, а выдыхаемый пар искрился как стайка сверкающих крошечных брильянтов. Со дня побоища прошла неделя. Может быть больше. Владислав Сергеев, не разу уже и не два раза, всматривался в настенный свой календарь с изображением зимнего Старого моста, морщил лоб, пытаясь вычислить какое сегодня число. Не получалось, видно сбился со счета он уже довольно давно. Да и трудно стало отличать день и ночь. Брежжущий серый рассвет вяло тонул в синих зимних сумерках, и в шесть часов вечера уже открывали внимательные серебристые глаза первые звезды. А потом часы встали, словно разладившись, и сколько Сергеев не пытался их завести, не тряс в надежде оживить, уже никуда не пошли. Казалось и само время остановилось. Стрый долго не хотел идти с ними, а самые ретивые из группы (Дивер), не хотели брать его с собой, аргументируя, что шпиона Плащевика, к тому предавшего своих и лживо раскаявшегося надо не то что держать подальше от себя, а поскорее шлепнуть, чтобы гадостей не наделал. Влад возразил, сказав, что этот "шпион" пребывает в состоянии глубочайшей депрессии, и вообще, возможно ему просто заморочили голову, наставив на путь зла. Кроме того, сказал Влад, рассудительный и логичный как всегда, даже сейчас когда логика отмерла, став чем-то архаическим, вроде средневековых трактатов по магии, есть такое понятие как "язык". Раз уж "сааб" оказался пустым, а все остальные его воины безнадежно мертвыми, глупо не воспользоваться знаниями этого впавшего в горестный ступор исхудавшего детины, с лицом бывшего культуриста. Сначала казалось, что Малахов вовсе помешался, сидя с головой мертвого товарища на коленях, сошел с ума наподобие Хонорова, что добавляя нервозности шатался вдоль Центральной, размахивая скрюченными страшными конечностями и дрожащим голосом спрашивающий куда подевался свет. Но нет, Стрый аккуратно положил голову Николая на мокрый асфальт, прямо в лужу его же засыхающей кровью и глядя прямо на Влада, сказал: -Я иду с вами. Но только после того, как похороним его. Он был добрый... и мы всегда с ним дружили. -Я понимаю. Видел. - Сказал подошедший Малахов, и Стрый удивленно поднял на него глаза, нет, не признав в этом страхолюдном волосатом страшилище добропорядочного обеспеченного гражданина, что он с Николаем грабил когда-то давно в подворотне, изнывая в преддверии наркотической ломки. Позади громко жаловался Саня Белоспицын, которого вражья пуля слегка зацепила, и молча страдал Мельников, получивший три пули, и все в разные конечности. Это удручало, пожалуй больше всего и казалось каким-то садисткой игрой судьбы. Мол, жить будете, но ой как хреново. Дивер, припомнив армейские годы, наскоро перетягивал обе руки и ногу Васька подручным перевязочным материалом, а Василий, поскрипывая зубами еще и утешал его: -Ничего, ничего, Михаил, зарастет, как на собаке зарастет. Даже лучше. Чтоб нас бомжей завалить, это ж в лоб надо целить. -Ты сиди, - мрачно вещал Севрюк, зубами затягивая импровизированный жгут, - не возись, а то загноится все, и придется тебе клешни твои рубить к чертовой матери! -А что, приходилось? - осторожно спросил Мельников. -Рубить? А то... Да что ноги-руки, вот баранов резали в азии... десятками. Вот там была бойня! Все течет, кровищей пахнет. А туши эти все дергаются. -Похороните, хоть где ни будь, негоже ему под дождем гнить! - сказал Стрый. -Не боись, - ответил Дивер и только тогда Малахов встал. Босх шкребанул ботинками по асфальту и затих в уродливой скрюченной позе. Оружие живописно было разбросано вдоль улицы, золотистые гильзы тускло поблескивали. Хоноров ходил и размахивал руками. На лице его застыл тоскливый вопрос: как же так, а? Почему я? Николая похоронили тем же вечером, оставив дома раненых и без того травмированного душевно Никиту, который всю стрельбу просидел на корточках, зажав уши ладонями, а теперь вот стал таким каким есть - спокойным и отстраненным. На кладбище ехать было далеко, да и не решился бы на это никто из группы, особенно сейчас, когда в дождливых сумерках умирал этот перенасыщенный событиями день. Тело Васютко перетащили в соседний старый дворик, в котором сохранилась еще порыжевшая травка под изогнутыми конструкциями детской площадки. Стрый топал позади короткой процессии с каменным лицом. Дождик капал на тело, оставался там жемчужно поблескивающими каплями. Под раскидистой старой рябиной, с вырезанными много лет назад на стволе чьими то инициалами выкопали могилу, куда и опустили окончившего свой путь Николая Васютко. Постояли минут пять, склонив голову и искоса бросая взгляды на Стрыя. Еще бы, для них это был чужой человек, непонятно почему выделенный перебежчиком из остальных убитых. А Стрый не смотрел на могилу, он смотрел в глубь двора, где над двумя крашенными серебрянкой гаражами возвышался разрушенный, чернеющий гнутыми трубами остов голубятни. Проржавевшая сетка-рабица свисала вниз наподобие кольчужной юбки, доски настила исчезли много лет назад. Голубятню давно забросили, наверное тогда, когда стала уходить мода на них, но один голубь тут был, сизый дворовый, нахохлившийся и выглядевший больным он сидел на самом верху, как неряшливый флюгер и косился на церемонию то одним, то другим желтым глазом. -А голуби все живы, - сказал Стрый, - хотя он не любил голубей. Одного даже убил. Но все равно, лазить туда было весело. -У меня когда-то были голуби, - сказал Степан, - порода дутышей. Знаешь, с такими здоровыми зобами, что даже головы им приходилось вверх задирать. -И у меня, - сказал звероподобный Мартиков, - только не здесь, а в деревне. На него покосились с недоверием. Как же, говорили их взгляды, да с таким оскалом тебе только голубей разводить. Враз от них только перья останутся! Голубь решил, что насмотрелся, снялся с шеста и полетел заполошно хлопая перьями, в сторон улицы. Где он добывает пропитание думать не хотелось, но птица не выглядела очень уж худой. Могилу Николая Васютко забросали землей, а сверху водрузили деревянную лавочку, взятую неподалеку. Имя Стрый вырезал на рябине, как раз под древними инициалами, проставил даты, на секунду замявшись на числе. Подумав, ограничился месяцем. Постояли еще, а потом ушли прочь, оставив позади верного слугу Плащевика, который впрочем оказался верен еще и настоящей дружбе - качество, редко встречающееся в наши дни. Остальных убитых оставили валяться под открытым небом. Сочувствия не было ни в ком. -Стойте! - сказал Дивер, приостановившись, - это все? На него взглянули с удивлением. -Одного из них не хватает. Вон там он лежал! -Дивер, брось! - сказал Степан, - даже если не убили кого, на улице холод, дождь, вот-вот снег пойдет. Все одно перекинутся от окочурки. Дивер только мотнул головой. Известие о гибели Плащевика Стрый воспринял спокойно, сказав, что он предчувствовал нечто подобное. Зато остальные с интересом выслушали его похождения, этой непонятной твари из плененного "сааба". -Что-то у него не вышло, - сказал Мартиков, - его армию разбили, он сам покинул город. -Он сильно рассчитывал на тебя, - произнес Стрый. Мартиков только качнул головой. О буре, творящейся у него в душе, он никому не рассказывал. Ни к чему им знать, как легко потерять человечность. Когда уже окончательно стемнело и наступила ночь - темная и морозная, а в печурке-буржуйке растопили огонь, который вяло пытался разгонять тьму, Дивер принес найденные в "саабе" вещи и показал их Стрыю. -Я знаю, - сказал Стрый, - откуда это. Нож он взял, немного подержал в руках, поднес к дверце печурки, чтобы на лезвии заиграли багровые блики. Тени прыгали по металлу, руны извивались словно дюжина крошечных змей. -Это наше табельное оружие, - произнес Малахов, - но не только. Еще это символ. Когти. -Когти? Но зачем, - спросил Влад. Стрый качнул головой, пожал плечами, а из дальнего угла пустой комнаты ответил Никита, который до этого времени прибывал в некотором подобии транса: -Потому. У них когти. Значит и у их слуг тоже должны быть когти. Влад глянул на нож неприязненно, как на мертвую змею, что уже не может укусить, но гадостна одним своим видом. -А это... - Стрый покачал ключами с химерой, - Это ключи от одного из складов Босха. Это в районе Покаянной... секретка, мы там брали оружие. А на этой бумажке шифр от кодового его замка. -А что на складе? -Оружие, бронники, дизтопливо, да там много чего есть... -Ясно, - сказал Дивер, - завтра идем. Все пожали плечами - завтра, так завтра. Всю ночь Владу снился Евлампий Хоноров, запертый в вечной тьме и отчаянно пытающийся найти оттуда дорогу в цветущий, играющий красками мир. Назавтра похода не получилось, потому что той же ночью началась история с Мартиковым, за решением которой и прошли два последующих дня. В результате город обзавелся еще одним волком, от призрачного вида которого шарахались даже бывалые, закаленные в боях за правду курьеры, а Влад и спутники получили нового Мартикова, который во всех отношениях был лучше чем прежний. Павел Константинович и сам почувствовал перемену в отношениях - больше от него никто не шарахался, и лунными ночами больше никто не нес безмолвную вахту над его постелью, готовый при малейшем всхрипе бежать бить тревогу - Мартиков снова озверел, того и гляди всех покусает! На третий день пошел снег, и словно отмерил начало новой эпохи. Народ с улиц пропал совсем и даже отверженные забились в какие то свои норы. Город впал в спячку, которую некоторые могли назвать комой. Жизнь наверху замерла. Укутавшись в зимнюю тяжелую одежду (как в сказке - сказал Белоспицын, - не успел оглянуться, и зима. Снег идет!) побрели через пол города к Покаянной, где с трудом отыскали упомянутый склад, который хитро прятался между заслуженным гаражным кооперативом и доисторическим зданием краеведческого музея, которое, без всяких сомнений, тоже могло сойти за один из экспонатов. Собранный из жестяных листов склад напомнил Ваську давнишнюю лежку Жорика. Если бы складское помещение стало вдруг лежкой, то это была бы несомненно королева всех лежек просторная, теплая и с неизгладимой печатью профнепригодности ее строивших. Малахов возился с замком, пока остальная группа нервно озиралась по сторонам, как шайка несовершеннолетних взломщиков. Дважды щелкнул ключ. Стрый ругнулся сквозь зубы - метал замка покрылся инеем и слегка замерз. Открыл крышку справа от двери и отстучал код. Глухо загудело, и дверь с чуть слышным щелчком подалась вперед. -Босх не дурак был, - произнес Стрый, жестом прося передать ему лампу, дверной замок на автономное питание поставил. Ухватил сваренную из арматуры дверную ручку, с натугой потянул на себя, сминая образовавшийся за день слой снега. Поднял лампу и светом плеснуло вглубь склада. По стенам запрыгали причудливые тени. Малахов вошел внутрь, а следом за ним Дивер и Степан, оба с фонарями. Сразу стало светлее, из тьмы выделились пыльные углы помещения, отблески запрыгали-заиграли на черном металле. -Ого... - сказал Белоспицын. -Много нагреб, да? - с усмешкой бросил Стрый, ставя фонарь на верхушку сбитого из неошкуренных досок ящика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88