Посовещавшись, сержанты поставили оптимистический диагноз.
– Все кости целы, Ник, – утешил меня Свопе. – Но на всякий случай отведу тебя в лазарет. Надеюсь, на носилках нести тебя не придется?
– Доковыляю сам, сэр. – Хромая и подпрыгивая, опираясь на Свопса, я дотащился до лазарета.
Врач обследовал мою ногу приборами, переломов не нашел, наложил холодную повязку на час, а потом отпустил в казарму. Я принял душ, переоделся. На обед я шел, жутко хромая.
После на занятиях я был рассеян, но инструктор смилостивился надо мной и не стал наказывать. Ужинал я без аппетита, сержант Свопе тоже сжалился и освободил меня от обязанности уносить поднос с посудой. Весь свободный час перед отбоем я лежал на койке.
– Как нога? – заботливо спросила Сандерс, присаживаясь рядом.
– Нормально, Арлина, – улыбнулся я.
– Видел Петерсона? – зашептала она. – Вчера вечером получил по первое число.
– Как?
– На занятиях по навигации неудачно передал шпаргалку, инструктор заметил и влепил ему наряд, а у Петерсона их уже было девять. Ну и его послали на порку к Зорну.
– Теперь понятно, почему он лежит на животе.
– А после порки он ходил к адмиралу.
Такова традиция: выпоротый кадет должен предстать перед начальником Академии и произнести сакраментальные слова: «Докладывает кадет Петерсон, сэр! Лейтенант Зорн передает вам привет и просит списать с меня десять нарядов».
– А после этого я видела его голого в душе, – шептала Арлина мне прямо в ухо. – Так вот, у него нет никаких следов! Вообще никаких. Его не пороли!
– Может, Зорн сжалился над ним? – шепнул я.
– Разве он хоть раз над кем-нибудь сжалился? – фыркнула она.
– Тогда почему он не выпорол Петерсона?
– Потому что Петерсон не ходил к Зорну, прошлялся где-то некоторое время, а потом соврал начальнику, будто его выпороли.
Я аж присвистнул. Какова наглость! Ай да Петерсон! Если о его вранье узнают…
– И что ты собираешься делать? – спросил я.
– А ничего. Это его дело. Извини за грубость, но он сам ищет приключения на свою жопу.
– Ха-ха.
Арлина ушла к своей койке, а я стал с интересом следить за Петерсоном. Хороший малый, жалко его. Звякнул предупредительный звонок, свободный час закончился. Кадеты засуетились – скоро отбой, пора готовиться ко сну.
Отбой. Погас свет. В казарму вошел сержант Свопе, внимательно осмотрел притихших в койках кадетов, мрачно скомандовал:
– Кадет Петерсон, встать! – Тон сержанта не предвещал ничего хорошего.
– Есть, сэр! – мгновенно вскочил бедолага Петерсон.
– Надень штаны и рубашку.
– Есть, сэр. – Одеваясь, Петерсон старался не поворачиваться к сержанту голой спиной.
– К начальнику Академии! Живо!
– Есть, сэр! – Петерсон метнулся к выходу.
– Стой! С сумкой!
– Есть… Что, сэр?
– Что слышал! – рявкнул сержант. – Живо!
В ужасе побросав свои вещички в дорожную сумку, кадет Петерсон выбежал из казармы. Сержант Свопе медленно прошелся между рядов, сел на койку Петерсона, помолчал, заговорил, глядя в стену:
– Военно-Космический Флот прилагает все силы, чтобы сделать из вас достойных офицеров. Мы обучаем вас, воспитываем, тренируем. Мы вправе ожидать от вас усердия и прилежности. И честности! Вы должны понять, что честность необходима прежде всего вам самим. В космосе, а тем более в бою, вам не обойтись без поддержки товарищей, без взаимного доверия. В трудную минуту вы должны быть уверены, что сможете положиться на соратников, доверить им свою жизнь, а заслужить такое доверие может только кристально честный человек. – Сержант встал. – На вас полагаются не только ваши товарищи, но и весь Военно-Космический Флот. Все – гардемарины и адмиралы, солдаты и офицеры, повара и инженеры. Все они верят вашему честному слову. Вы не имеете права лгать.
Помолчав, сержант сел. В казарме стояла звенящая тишина.
– Что такое ложь? Предположим, я провожу в казарме проверку, а кто-то из вас незаметно пнул валяющийся на полу носок под кровать. Это еще не ложь. Но если я спрошу: «Кадет, не валяется ли у вас под койкой носок?», тогда кадет обязан ответить мне правду. Если же он соврет, то это будет настоящая ложь. Нечестность – это нарушение присяги. Ложью вы отделяете себя от флота, становитесь нам чужими. Рано или поздно флот изгоняет лжецов из своих рядов. Именно это произошло с кадетом Петерсоном. Мы вовремя заметили раковую опухоль его лжи, вовремя вырезали ее, не дали ей расползтись. Но следить за здоровьем флота должны не только мы, но и вы, кадеты, как часть флота. От вас зависит его будущее. Вы должны сами оберегать свою чистоту.
Сержант встал:
– Вопросы есть? Может, кто-нибудь хочет мне что-то сказать? – Казарма молчала. Сержант направился к двери.
– Я хочу сказать, сэр! – крикнул я дрожащим голосом.
– Говори, Сифорт.
– Я сегодня соврал. На самом деле я не вывихнул ногу, я притворился… Долгая пауза.
– Иди за мной, – наконец приказал сержант. Я стоял в его квартирке в одних трусах, дрожа от холода.
– Зачем ты это сделал, Сифорт?
– Сержант Таллор собирался коснуться меня дубинкой.
– Значит, ты испугался порки?
– Да нет… – мямлил я, – не то чтобы испугался… Просто… Виноват, сэр!
– Хватит бубнить, говори правду!
– Я чувствовал, что не выдержу, не было сил на рывок, я поддался страху и упал. – Мои уши пылали.
– Так испугался нескольких ударов кнутом, что забыл о чести?
– Нет… Так точно, сэр! – От стыда мне хотелось провалиться сквозь землю. Если б он отвернулся хоть на секунду! Я мигом выполз бы сквозь ту щелочку под дверью.
– Читай. – Он протянул мне папку с моим личным делом.
Я раскрыл папку. Моя фотография, экзаменационные оценки, результаты тестов, характеристики. А вот запись, датированная сегодняшним днем: «Симулировал вывих ступни, чтобы уклониться от порки. Рассмотрение дела отложено». Я закрыл папку.
– Значит, вы знали… – Я заставил себя смотреть сержанту в глаза. – Тогда почему меня не выгнали, как Петерсона, сэр?
– Мы надеялись, что ты сознаешься сам. Как видишь, наши надежды оправдались.
– Что теперь со мной будет?
– Это решит Таллор. Иди к нему, только вначале оденься.
Через пятнадцать минут, полумертвый от страха, я постучался к сержанту Таллору в дверь.
– Докладывает кадет Сифорт, сэр!
– Долго же тебя пришлось ждать, – понимающе прокомментировал Таллор. Вид у него был такой, что я опять начал сгорать со стыда.
– Простите…
– Объяснить тебе, что ты наделал?
– Я уже понял, сэр.
– Тогда скажи, чем отличается твой поступок от поступка бывшего кадета Петерсона?
Отличие, несомненно, было, по крайней мере так мне казалось. Ведь Петерсон соврал по-настоящему, а я всего лишь пошел на невинную хитрость. Правда, и сходство было. Я тоже уклонился от порки…
Я смотрел сквозь стену далеко-далеко, видел среди холмов родной дом, отца. Меня выгонят из Академии, я вернусь в Кардифф и буду постигать науку мужества там.
Возможно, когда-нибудь я даже научусь беречь свою честь.
– Ничем не отличается, сэр, – выдавил я. – Меня тоже надо выгнать из Академии.
– Что надо, а что не надо, я буду решать сам!
– Так точно, сэр.
– Может быть, обойтись поркой?
– Это слишком слабое наказание. И вообще, я случайно попал в Академию. Я ведь не прошел Финальный Отбор. Приемная комиссия сразу догадалась, что я недостоин быть офицером флота.
– Полегче, Сифорт! Не зарывайся!
– Это правда, – стонал я сквозь слезы.
– Значит, так… – Сержант надолго задумался. – Порки не будет.
– Почему?
– Ты осознал свою вину, раскаялся, это главное. А порка тут не поможет.
– Как тогда вы меня накажете?
– Четыре наряда. Кроме того, будешь мыть посуду в камбузе месяц. Работа нелегкая, но думать не мешает, а тебе есть над чем поразмыслить.
– Спасибо, сэр.
– Иди. Постой! Знаешь, Никки, я не собирался касаться тебя дубинкой.
– Но у меня уже не было сил бежать!
– Повторяю, я не собирался касаться тебя! Я видел, что ты стараешься изо всех сил.
– Так я же не знал, – заревел я. – Вы были так близко.
– Только для того, чтобы заставить тебя выложиться.
Наконец я все понял. С первых дней пребывания в Академии нас учили выкладываться до конца, на полную катушку, то есть ни на что не жалеть сил. «Выкладываться» – это словечко в лексиконе Академии было основным.
– Во время бега концентрируйся на каждом шаге, словно он последний, – наставлял меня сержант. – На самом деле ты выносливее, чем тебе кажется. Ты просто себя не знаешь. Твои резервы практически безграничны. Вот то главное, что ты должен понять.
– Простите, сержант, теперь я все понял.
– Верю. Иди.
Возвращался в казарму я с облегчением.
– Держите его! Он чешет к легавым!
169-я улица. Еще шесть кварталов до 175-й, а легкие – на пределе. Шпана не отставала, один из них гнался за мной на ржавом велосипеде.
– Клевый кусок мяса! Зажарим на ужин! – весело орал он.
Я свернул на тротуар, но там было полно мусора, я. подвернул ногу и чуть не потерял болтающийся ботинок. Пришлось вернуться на проезжую часть. Здесь было почище. Велосипед скрипел ржавой цепью всего в нескольких метрах за моей спиной.
Резко остановившись, я толкнул велосипедиста и снова набрал скорость. Любитель человечины пропахал рылом асфальт. Я задыхался, сил не было.
– Есть силы, Сифорт.
На пять кварталов не хватит, сержант.
– Бежать!
Приказ есть приказ, выполняй любой ценой. И я выполнял.
172-я улица. Почему время остановилось? Наконец 173-я. Большая часть кровожадной толпы отстала, гналась лишь горстка молодчиков, улюлюкала, выкрикивала ругательства. Только бы не упасть!
Полицейский участок должен быть освещен. Как же иначе! Но почему вокруг так темно? Пожалуйста, Господи! Джо сказал, 175-я. Не заставляй меня бежать через весь город. Даже ради Анни я этого не смогу.
Каким-то чудом мне удалось добежать до угла. Вот она, 175-я! Где этот чертов участок?!
Там! Один квартал на восток! Свет! Окруженное высоким проволочным забором, здание полиции походило на крепость, возвышающуюся в гордом одиночестве – все дома вокруг были снесены.
Последние метры. Я был на последнем издыхании. Сзади двое молодчиков, один схватил меня за рубашку. Щелчок лазерного выстрела, молодчик упал, его дружок отступил во мрак. Я понял – выстрелили из здания.
Где же ворота? Идти уже не в мочь. Я ухватился за проволоку. Шипение, адская боль. Я отдернулся от бьющего током забора, на ладони остался ожог. Из мрака грянул взрыв злорадного смеха. Стеная от боли, пошатываясь, я плелся вдоль забора едва живой. Ворота! Слава Богу!
Почему заперты! Я замолотил в металлическую дверь кулаком.
– Помогите! – Крика не получалось, мое горло исторгало невразумительный хрип.
– Отвали от ворот! – загремел динамик над воротами. – Участок закрыт до утра!
– Помогите!
– Бродягам не помогаем. Можем прикрыть тебя до угла, а дальше спасайся сам, – ответили из крепости.
– Я Николас Сифорт! ОТКРОЙТЕ, НА ХРЕН, ВОРОТА!
– Его не пускают! – ликовала нечисть во мраке. – Получай, вояка! Зажарим! В меня полетели камни.
– Да это же тот самый, о котором говорил лейтенант Че, – едва слышно донеслось из динамика. Видно, в крепости забыли выключить микрофон. – Открывайте ворога!
Мне в голову попал камень. Я осел у ворот. В лоб ударил кирпич. Полный мрак.
– Как вы себя чувствуете, сэр?
Я лежал в яркой комнате, на лбу было что-то холодное. Сознание прояснилось, я разглядел склонившегося надо мной парня в синей униформе.
– Вы кто? – слабым голосом спросил я.
– Патрульный офицер Уэзли Де-Брок, сэр.
– Где я?
– В полицейском участке на 175-й улице.
Я попытался сосредоточиться:
– Помогите мне сесть.
– Осторожнее, капитан, у вас серьезные раны. Сейчас я доложу старшему лейтенанту Че, что вы пришли в сознание.
– Постойте. – Я осмотрел себя. Ладонь была перевязана бинтом, рубашка изорвана, кителя не было. Я взглянул в огромное зеркало во всю стену комнаты. Боже мой! На лбу огромная темно-синяя шишка, под носом засохшая кровь, разбитые губы вспухли. – Красавец. Как на обложке журнала.
– Вам еще повезло, сэр. В этих трущобах некоторых превращают в мешок костей, а потом жарят.
– Почему вы не открывали ворота?
– Мы не могли поверить, что вы решитесь сунуться в этот район, да еще среди ночи; думали, трущобники нас разыгрывают. Правда, какой-то лейтенант из Британии звонил нам раз сто и клялся, что вы обязательно пойдете в трущобы. Он хорошо вас знает.
Понятно, это Толливер. Вот уж не думал, что так обо мне позаботится.
– Мистер Де-Брок, почему правительство так запустило этот район? Почему бы не навести здесь порядок армией, если полиция не справляется? – Я похромал к креслу.
– Затрудняюсь ответить, сэр. – Патрульный Де-Брок печально отвернулся к окну. – Я бы закрыл даже наш полицейский участок. Лучше сдать Бронкс трущобникам, но зато сконцентрировать все силы в Манхэттене, навести порядок хотя бы там.
– Почему правительство города не идет на это?
– Все дело в том, что оставшиеся здесь добропорядочные граждане исправно платят налоги, а потому имеют право голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62