Понемногу развеялось неприятное настроение после боя с Поповым. Какое было у него отрешенное лицо с остановившимися глазами!..
* * *
Она медленно поднималась на вышку, движения ее стройного тела в черном купальнике были легки и удивительно изящны. Андрею даже больше нравилось смотреть, как она поднимается на трамплин, чем когда, вытянувшись в бело-черную молнию, входит в зеленоватую воду бассейна. Она высокая, плечи и бедра у нее узкие, на белом лице выделяются светлые глаза. Переодевшись в раздевалке, она выходит оттуда с золотистым пучком на голове, на затылке ее длинные волосы защемлены большой черной заколкой.
Наверное, она обратила внимание, что двое мальчишек в дни ее тренировок приходят в бассейн, садятся на одну и ту же скамью и смотрят на прыгунов с вышки. Когда она выходит из зала, мальчишки идут позади почти до Садовой, там она садится на четырнадцатый автобус, идущий в сторону Лиговки, а они остаются у Гостиного двора. Ни один ни другой ни разу не сделали попытки подойти к ней и познакомиться.
Спортсменка поднялась на вышку, ступила на широкую доску, прижала тонкие руки к туловищу. На мокрой резиновой шапочке играли блики от ярких плафонов. На миг лицо девочки стало очень серьезным и сосредоточенным, потом она стала медленно раскачиваться на пружинящей доске, неожиданно легко оторвалась от нее, птицей взмыла вверх, потом, сделав чистое двойное сальто, с негромким всплеском вошла в воду. Когда она вынырнула и небрежно поплыла саженками к краю бассейна, где ступеньки, Андрей негромко зааплодировал: прыжок действительно был великолепен. Девочка слегка повернула голову в их сторону, легкая улыбка тронула ее губы.
– Интересно, как ее зовут, – провожая взглядом идущую по краю бассейна девушку, задумчиво сказал Андрей.
– Подойди и спроси…
– У нее должно быть красивое имя, легкое, воздушное… Ну… Майя или Алена.
– Прыгает она классно, – заметил Петя.
– А может, Ия?..
– Хочешь, я сегодня подойду и спрошу, как ее зовут? – сбоку взглянув на приятеля, сказал Петя.
– Зачем?
– Что зачем?
– А вдруг – Фекла или Дуня? – усмехнулся Андрей. – Пусть лучше останется прекрасной незнакомкой.
– Пошли, – локтем толкнул его в бок Петя. – Она уже переоделась.
– Она живет в красивом старом доме и вечерами выводит в парк на прогулку борзую, – продолжал Андрей.
– А может, боксера? Или шпица?
– Она очень красиво смотрелась бы с борзой.
– Я у нее спрошу…
– Ты убьешь тайну, – вздохнул Андрей. – Сейчас мы можем предполагать все что угодно, а когда узнаем, тайны не будет.
– Кто же тебе нравится – она или тайна?
– Тайна в ней, – рассмеялся Андрей.
– Иногда я тебя, Андрюша, не понимаю, – вздохнул приятель.
Небо над городом посветлело, кое-где в серой дымке заметны были бледно-зеленые промоины. Даже не верилось, что где-то над пухлым ватным одеялом сияет яркое солнце. На Невском, напротив «Пассажа», регулировщик показывал полосатым жезлом объезд машинам.
Тоненькая девушка с капроновой сумкой через плечо на длинном ремне неторопливо шагала впереди. Она в двухцветной курточке, на стройных ногах красные резиновые боты. Золотистый пучок волос покачивался в такт ее шагам. Она никогда не оглядывалась, никто ее не провожал, мальчишки даже не знали, есть ли у нее подруги. Иногда она, сидя на скамейке и наблюдая за прыгунами, разговаривала с моложавой женщиной в трикотажном костюме – тренером, перебрасывалась несколькими словами с другими девушками, но до остановки на Садовой всегда шла одна.
– Ты что, стесняешься к ней подойти? – уж в который раз спрашивал Петя.
– Она сама по себе, а мы с тобой сами по себе, – улыбался Андрей. – Главное, что она существует на белом свете и мы можем два раза в неделю смотреть на нее…
– Я могу и не смотреть, – ухмыльнулся Петя.
Он и впрямь не понимал своего друга: в общем-то такой решительный и смелый, Андрей явно пасовал перед этой тоненькой узкоглазой прыгуньей. На школьных вечерах спокойно приглашал девушек на танцы, свободно разговаривал с ними, острил, иногда читал им Блока. Из всех поэтов Андрей выделял Есенина и Блока. Нравились ему Бодлер, Теннисон, Ките, Шелли.
Петю поэты не интересовали, он увлекался зарубежными детективами. Лучшими писателями считал Конан-Дойла, Сименона и Агату Кристи. Детектив прочитывал залпом, потом делал небольшую передышку и брался за другой. Их много стали печатать в разных журналах. Раньше Петя Викторов и не подозревал, что существуют такие журналы, как «Подъем», «Волга», «Звезда Востока», «Уральский следопыт». В школе любители детективов обменивались друг с другом этими зачитанными до дыр журналами.
А Казаков к детективам был равнодушен, правда Сименона и Агату Кристи признавал. Он часами просиживал в читальном зале, библиотекарь разрешала ему даже заходить туда, где хранились пришедшие в негодность экземпляры. В книгохранилище Андрей разыскал сборник неизвестного для Пети поэта Франсуа Вийона, которого за бродяжничество в 1463 году на десять лет изгнали из Парижа. Наизусть декламировал его стихи:
…судьба одна!
Я видел все – все в мире бренно,
И смерть мне больше не страшна!
Очень любил Хемингуэя, Фолкнера, Вулфа. Отзывался восторженно о Стейнбеке, Бунине. Петя пробовал читать то, что предлагал ему Андрей, но от Фолкнера его тянуло в сон, он так и не одолел его «Деревушку», рассказы Хемингуэя были ему совершенно непонятны, а Бунин навевал такую зеленую тоску, что он на пятнадцатой странице закрыл книгу и с облегчением вернулся к своим испытанным детективам. Тут все тебя держит в напряжении, до конца не знаешь, кто убил. Читаешь, наслаждаешься, а в книгах, которые давал ему Андрей, иногда никакого сюжета не было – наворочено такого всякого, что голова пухнет, а удовольствия ни на грош. Андрей утверждал, что эти произведения заставляют задумываться о смысле жизни, а когда Петя спросил его, в чем же смысл жизни… так и не сумел ответить, сославшись, что на этот вопрос величайшие философы всех времен не сумели дать точный и ясный ответ. Андрей читал и древних философов, но Пете их книги не предлагал, знал, что тот и страницы не одолеет.
Петя Викторов ниже Андрея почти на голову, он светловолос, широколиц, большерот, ресницы у него редкие и рыжие, а глаза маленькие, водянисто-голубые. Дружат они с пятого класса и, что самое удивительное, никогда не ссорятся. Надо сказать, Андрей не корчит из себя большого умника, не кичится своей эрудицией, а самое главное – ценит Петю как художника. Ему нравятся эскизы, наброски к картине, которую Петя должен закончить через полгода. И еще одно – Казаков не навязывает Пете своих убеждений.
Петя побывал с другом в Андреевке, был на рыбалке на озере Белом, где на пленэре сделал много акварелей и зарисовок, и Андрей, в свою очередь, несколько раз приезжал в поселок художников – это не так уж далеко от Андреевки. Петин отец написал два портрета Андрея. Пете они не очень понравились, он загорелся сам написать приятеля, но тот решительно отказался, не объяснив почему.
… Незнакомка остановилась на автобусной остановке, они прижались к обшарпанной желтоватой колонне Гостиного двора, мимо шли и шли прохожие. Иногда они загораживали девушку. Она стояла чуть на отшибе, ступив на край проезжей части. Из сумки на плече торчала розовая ручка складного зонтика. Пучок на голове, оттопырившись у тонкой длинной шеи, концом своим доставал до узких плеч. Девочка не вертела головой, не высматривала нервно автобус, как другие, просто стояла и задумчиво смотрела продолговатыми глазами на проезжающие по Садовой машины и трамваи.
Четырнадцатый с шипением подкатил к остановке, распахнулись двери, ожидающие, пропустив выходящих, торопливо вскакивали в обе двери. Девочка вошла последней. Прощально качнулся конский хвост, блеснула черная заколка. Автобус, выждав немного, плавно влился в поток машин. На другой стороне улицы в широком окне комиссионного магазина ярко вспыхнула большая бронзово-хрустальная люстра. Наверное, продавец включил для демонстрации покупателю.
Петя улыбнулся, раскрыл большой альбом, с которым никогда не расставался, вырвал оттуда лист и протянул Андрею. На нем была изображена только что уехавшая девушка. Она стояла к ним в профиль, жгут волос причудливо изгибался, узкий глаз, опушенный длинными ресницами, смотрел вдаль, губы тронула легкая презрительная улыбка. Очертания фигуры набросаны небрежными штрихами, однако резиновые сапожки на длинных ногах тщательно выписаны.
– Я не видел, как она улыбается, – внимательно разглядывая рисунок, сказал Андрей.
– Нравится? Можешь взять.
– Ее улыбка…
– До улыбки Джоконды ей далеко, – рассмеялся приятель. – Улыбка Джоконды уже сколько веков – тайна!
Андрей аккуратно свернул рисунок в трубку и засунул в свою сумку.
– Ты – художник, – помолчав, сказал он. – Только вот что я тебе скажу: она умнее, чем ты думаешь.
– Это ты по ее прыжкам в воду определил? – насмешливо посмотрел на него приятель. – Ты ведь с ней не разговаривал? Может, откроет рот и такую понесет чушь…
– Это ты сейчас чушь несешь, – оборвал Андрей.
– Можно подумать, ты ее хорошо знаешь!
– Я знаю, – улыбнулся Андрей. – Уверен, что ей эти блоковские стихи понравятся:
Ты из шепота слов родилась,
В вечереющий сад забралась
И осыпала вишневый цвет,
Прозвенел твой весенний привет.
С той поры, что ни ночь, что ни день,
Надо мной твоя легкая тень…
Приятель уставился на него, почесал бледную вмятину на переносице и сказал:
– Андрюха, никак ты втрескался в нее?
– «Втрескался»… – поморщился приятель. – Петя, ты совсем не романтик! Вспомни, Дон-Кихот поклонялся Дульсинее Тобосской, которую никогда не видел, а Петрарка всю жизнь слагал сонеты Лауре, с которой и словом не обмолвился.
– Я знаю, почему ты не хочешь с ней познакомиться, – подумав, проговорил Петя. – Боишься разочароваться. Откроет пасть…
Андрей предостерегающе поднял руку, мол, заткнись, однако потом мягко заметил:
– Бедный Петя-Петушок Золотой Гребешок! Тебе еще не стукнуло пятнадцати, а ты уже такой закоренелый циник! Разве можно так относиться к женщине? А наша прыгунья? Да она тоненькая, воздушная, неземная… А ты – «пасть»!
– Когда при мне начинают восхищаться девчонками или кинозвездами, я всегда говорю, что они так же, как и все, едят, спят, сморкаются и…
– Петруччио, хочешь, я предскажу тебе твое будущее? – снова перебил его приятель. – Ты женишься на официантке из сосисочной на Невском, будешь стаканами глушить бормотуху, ругаться изощренным матом и раз в месяц попадать в вытрезвитель…
– И буду малевать плакаты к праздникам и вывески для магазинов, – вставил Петя.
– При всем при том ты будешь тонким современным художником, твои картины будут выставляться на выставках, покупаться музеями… – с улыбкой продолжал Андрей.
– Послушай, а кем ты будешь? – спросил Петя.
Они пересекли Невский подземным переходом и пошли по Садовой к цирку. С афиши кинотеатра «Молодежный» на них свирепо смотрел чернобородый Даниэль Ольбрыхский. Шел двухсерийный фильм «Пан Володыевский».
– Там очень натурально сажают одного мужика на острый кол, – кивнув на афишу, заметил Петя.
– Тебе только это и запомнилось? – насмешливо взглянул сверху вниз на него Андрей.
– Отвечай на мой вопрос, – потребовал приятель.
– Ты знаешь, я счастливее тебя! – рассмеялся Андрей. – Ты с детства знаешь, кем будешь, а я – нет. Представления не имею, что меня ждет впереди.
– Чего же радуешься? – подозрительно покосился на него Петя.
– Жить интереснее, когда не знаешь, что тебя ждёт, – рассуждал Андрей. – Некоторые люди пытаются узнать у цыганок, гадалок свое будущее. А зачем, спрашивается? Если все будешь знать наперед, то тогда какой смысл жизни? Солдат не будет носить в ранце жезл маршала и стараться хорошо воевать, потому что звезда и папаха маршала и так упадут на его голову; художник, писатель, композитор не будут оттачивать свое мастерство, потому что им обещали бессмертие.
– Я знаю, кем ты будешь, – задумчиво сказал Петя. – Писателем, как твой отец.
– Мой отец христом-богом заклинает меня не делать этого! – воскликнул Андрей. – И потом, нужен талант, а я, братец, на тройки пишу школьные сочинения.
– Зато стихи сочиняешь…
– Для стенгазеты? – усмехнулся Андрей. – Какая это поэзия! Дилетантство.
– Боксером ты не хочешь быть, поэтом тоже… Тогда кем?
– На Луну хочу слетать, походить по ней…
– Опоздал, – рассмеялся Петя. – Армстронг и Олдрин в июле тысяча девятьсот шестьдесят девятого года уже походили по Луне.
– Смотри, запомнил!
– Я на память не жалуюсь, – сказал Петя. – А ты поступай в авиационное училище. Оттуда легче всего попасть в космонавты.
– Я хочу пойти в кассу, взять билет до Луны или Марса, сесть у иллюминатора в ракету, как в самолет, и полететь туда, – продолжал Андрей. – Когда-нибудь ведь так и будет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
* * *
Она медленно поднималась на вышку, движения ее стройного тела в черном купальнике были легки и удивительно изящны. Андрею даже больше нравилось смотреть, как она поднимается на трамплин, чем когда, вытянувшись в бело-черную молнию, входит в зеленоватую воду бассейна. Она высокая, плечи и бедра у нее узкие, на белом лице выделяются светлые глаза. Переодевшись в раздевалке, она выходит оттуда с золотистым пучком на голове, на затылке ее длинные волосы защемлены большой черной заколкой.
Наверное, она обратила внимание, что двое мальчишек в дни ее тренировок приходят в бассейн, садятся на одну и ту же скамью и смотрят на прыгунов с вышки. Когда она выходит из зала, мальчишки идут позади почти до Садовой, там она садится на четырнадцатый автобус, идущий в сторону Лиговки, а они остаются у Гостиного двора. Ни один ни другой ни разу не сделали попытки подойти к ней и познакомиться.
Спортсменка поднялась на вышку, ступила на широкую доску, прижала тонкие руки к туловищу. На мокрой резиновой шапочке играли блики от ярких плафонов. На миг лицо девочки стало очень серьезным и сосредоточенным, потом она стала медленно раскачиваться на пружинящей доске, неожиданно легко оторвалась от нее, птицей взмыла вверх, потом, сделав чистое двойное сальто, с негромким всплеском вошла в воду. Когда она вынырнула и небрежно поплыла саженками к краю бассейна, где ступеньки, Андрей негромко зааплодировал: прыжок действительно был великолепен. Девочка слегка повернула голову в их сторону, легкая улыбка тронула ее губы.
– Интересно, как ее зовут, – провожая взглядом идущую по краю бассейна девушку, задумчиво сказал Андрей.
– Подойди и спроси…
– У нее должно быть красивое имя, легкое, воздушное… Ну… Майя или Алена.
– Прыгает она классно, – заметил Петя.
– А может, Ия?..
– Хочешь, я сегодня подойду и спрошу, как ее зовут? – сбоку взглянув на приятеля, сказал Петя.
– Зачем?
– Что зачем?
– А вдруг – Фекла или Дуня? – усмехнулся Андрей. – Пусть лучше останется прекрасной незнакомкой.
– Пошли, – локтем толкнул его в бок Петя. – Она уже переоделась.
– Она живет в красивом старом доме и вечерами выводит в парк на прогулку борзую, – продолжал Андрей.
– А может, боксера? Или шпица?
– Она очень красиво смотрелась бы с борзой.
– Я у нее спрошу…
– Ты убьешь тайну, – вздохнул Андрей. – Сейчас мы можем предполагать все что угодно, а когда узнаем, тайны не будет.
– Кто же тебе нравится – она или тайна?
– Тайна в ней, – рассмеялся Андрей.
– Иногда я тебя, Андрюша, не понимаю, – вздохнул приятель.
Небо над городом посветлело, кое-где в серой дымке заметны были бледно-зеленые промоины. Даже не верилось, что где-то над пухлым ватным одеялом сияет яркое солнце. На Невском, напротив «Пассажа», регулировщик показывал полосатым жезлом объезд машинам.
Тоненькая девушка с капроновой сумкой через плечо на длинном ремне неторопливо шагала впереди. Она в двухцветной курточке, на стройных ногах красные резиновые боты. Золотистый пучок волос покачивался в такт ее шагам. Она никогда не оглядывалась, никто ее не провожал, мальчишки даже не знали, есть ли у нее подруги. Иногда она, сидя на скамейке и наблюдая за прыгунами, разговаривала с моложавой женщиной в трикотажном костюме – тренером, перебрасывалась несколькими словами с другими девушками, но до остановки на Садовой всегда шла одна.
– Ты что, стесняешься к ней подойти? – уж в который раз спрашивал Петя.
– Она сама по себе, а мы с тобой сами по себе, – улыбался Андрей. – Главное, что она существует на белом свете и мы можем два раза в неделю смотреть на нее…
– Я могу и не смотреть, – ухмыльнулся Петя.
Он и впрямь не понимал своего друга: в общем-то такой решительный и смелый, Андрей явно пасовал перед этой тоненькой узкоглазой прыгуньей. На школьных вечерах спокойно приглашал девушек на танцы, свободно разговаривал с ними, острил, иногда читал им Блока. Из всех поэтов Андрей выделял Есенина и Блока. Нравились ему Бодлер, Теннисон, Ките, Шелли.
Петю поэты не интересовали, он увлекался зарубежными детективами. Лучшими писателями считал Конан-Дойла, Сименона и Агату Кристи. Детектив прочитывал залпом, потом делал небольшую передышку и брался за другой. Их много стали печатать в разных журналах. Раньше Петя Викторов и не подозревал, что существуют такие журналы, как «Подъем», «Волга», «Звезда Востока», «Уральский следопыт». В школе любители детективов обменивались друг с другом этими зачитанными до дыр журналами.
А Казаков к детективам был равнодушен, правда Сименона и Агату Кристи признавал. Он часами просиживал в читальном зале, библиотекарь разрешала ему даже заходить туда, где хранились пришедшие в негодность экземпляры. В книгохранилище Андрей разыскал сборник неизвестного для Пети поэта Франсуа Вийона, которого за бродяжничество в 1463 году на десять лет изгнали из Парижа. Наизусть декламировал его стихи:
…судьба одна!
Я видел все – все в мире бренно,
И смерть мне больше не страшна!
Очень любил Хемингуэя, Фолкнера, Вулфа. Отзывался восторженно о Стейнбеке, Бунине. Петя пробовал читать то, что предлагал ему Андрей, но от Фолкнера его тянуло в сон, он так и не одолел его «Деревушку», рассказы Хемингуэя были ему совершенно непонятны, а Бунин навевал такую зеленую тоску, что он на пятнадцатой странице закрыл книгу и с облегчением вернулся к своим испытанным детективам. Тут все тебя держит в напряжении, до конца не знаешь, кто убил. Читаешь, наслаждаешься, а в книгах, которые давал ему Андрей, иногда никакого сюжета не было – наворочено такого всякого, что голова пухнет, а удовольствия ни на грош. Андрей утверждал, что эти произведения заставляют задумываться о смысле жизни, а когда Петя спросил его, в чем же смысл жизни… так и не сумел ответить, сославшись, что на этот вопрос величайшие философы всех времен не сумели дать точный и ясный ответ. Андрей читал и древних философов, но Пете их книги не предлагал, знал, что тот и страницы не одолеет.
Петя Викторов ниже Андрея почти на голову, он светловолос, широколиц, большерот, ресницы у него редкие и рыжие, а глаза маленькие, водянисто-голубые. Дружат они с пятого класса и, что самое удивительное, никогда не ссорятся. Надо сказать, Андрей не корчит из себя большого умника, не кичится своей эрудицией, а самое главное – ценит Петю как художника. Ему нравятся эскизы, наброски к картине, которую Петя должен закончить через полгода. И еще одно – Казаков не навязывает Пете своих убеждений.
Петя побывал с другом в Андреевке, был на рыбалке на озере Белом, где на пленэре сделал много акварелей и зарисовок, и Андрей, в свою очередь, несколько раз приезжал в поселок художников – это не так уж далеко от Андреевки. Петин отец написал два портрета Андрея. Пете они не очень понравились, он загорелся сам написать приятеля, но тот решительно отказался, не объяснив почему.
… Незнакомка остановилась на автобусной остановке, они прижались к обшарпанной желтоватой колонне Гостиного двора, мимо шли и шли прохожие. Иногда они загораживали девушку. Она стояла чуть на отшибе, ступив на край проезжей части. Из сумки на плече торчала розовая ручка складного зонтика. Пучок на голове, оттопырившись у тонкой длинной шеи, концом своим доставал до узких плеч. Девочка не вертела головой, не высматривала нервно автобус, как другие, просто стояла и задумчиво смотрела продолговатыми глазами на проезжающие по Садовой машины и трамваи.
Четырнадцатый с шипением подкатил к остановке, распахнулись двери, ожидающие, пропустив выходящих, торопливо вскакивали в обе двери. Девочка вошла последней. Прощально качнулся конский хвост, блеснула черная заколка. Автобус, выждав немного, плавно влился в поток машин. На другой стороне улицы в широком окне комиссионного магазина ярко вспыхнула большая бронзово-хрустальная люстра. Наверное, продавец включил для демонстрации покупателю.
Петя улыбнулся, раскрыл большой альбом, с которым никогда не расставался, вырвал оттуда лист и протянул Андрею. На нем была изображена только что уехавшая девушка. Она стояла к ним в профиль, жгут волос причудливо изгибался, узкий глаз, опушенный длинными ресницами, смотрел вдаль, губы тронула легкая презрительная улыбка. Очертания фигуры набросаны небрежными штрихами, однако резиновые сапожки на длинных ногах тщательно выписаны.
– Я не видел, как она улыбается, – внимательно разглядывая рисунок, сказал Андрей.
– Нравится? Можешь взять.
– Ее улыбка…
– До улыбки Джоконды ей далеко, – рассмеялся приятель. – Улыбка Джоконды уже сколько веков – тайна!
Андрей аккуратно свернул рисунок в трубку и засунул в свою сумку.
– Ты – художник, – помолчав, сказал он. – Только вот что я тебе скажу: она умнее, чем ты думаешь.
– Это ты по ее прыжкам в воду определил? – насмешливо посмотрел на него приятель. – Ты ведь с ней не разговаривал? Может, откроет рот и такую понесет чушь…
– Это ты сейчас чушь несешь, – оборвал Андрей.
– Можно подумать, ты ее хорошо знаешь!
– Я знаю, – улыбнулся Андрей. – Уверен, что ей эти блоковские стихи понравятся:
Ты из шепота слов родилась,
В вечереющий сад забралась
И осыпала вишневый цвет,
Прозвенел твой весенний привет.
С той поры, что ни ночь, что ни день,
Надо мной твоя легкая тень…
Приятель уставился на него, почесал бледную вмятину на переносице и сказал:
– Андрюха, никак ты втрескался в нее?
– «Втрескался»… – поморщился приятель. – Петя, ты совсем не романтик! Вспомни, Дон-Кихот поклонялся Дульсинее Тобосской, которую никогда не видел, а Петрарка всю жизнь слагал сонеты Лауре, с которой и словом не обмолвился.
– Я знаю, почему ты не хочешь с ней познакомиться, – подумав, проговорил Петя. – Боишься разочароваться. Откроет пасть…
Андрей предостерегающе поднял руку, мол, заткнись, однако потом мягко заметил:
– Бедный Петя-Петушок Золотой Гребешок! Тебе еще не стукнуло пятнадцати, а ты уже такой закоренелый циник! Разве можно так относиться к женщине? А наша прыгунья? Да она тоненькая, воздушная, неземная… А ты – «пасть»!
– Когда при мне начинают восхищаться девчонками или кинозвездами, я всегда говорю, что они так же, как и все, едят, спят, сморкаются и…
– Петруччио, хочешь, я предскажу тебе твое будущее? – снова перебил его приятель. – Ты женишься на официантке из сосисочной на Невском, будешь стаканами глушить бормотуху, ругаться изощренным матом и раз в месяц попадать в вытрезвитель…
– И буду малевать плакаты к праздникам и вывески для магазинов, – вставил Петя.
– При всем при том ты будешь тонким современным художником, твои картины будут выставляться на выставках, покупаться музеями… – с улыбкой продолжал Андрей.
– Послушай, а кем ты будешь? – спросил Петя.
Они пересекли Невский подземным переходом и пошли по Садовой к цирку. С афиши кинотеатра «Молодежный» на них свирепо смотрел чернобородый Даниэль Ольбрыхский. Шел двухсерийный фильм «Пан Володыевский».
– Там очень натурально сажают одного мужика на острый кол, – кивнув на афишу, заметил Петя.
– Тебе только это и запомнилось? – насмешливо взглянул сверху вниз на него Андрей.
– Отвечай на мой вопрос, – потребовал приятель.
– Ты знаешь, я счастливее тебя! – рассмеялся Андрей. – Ты с детства знаешь, кем будешь, а я – нет. Представления не имею, что меня ждет впереди.
– Чего же радуешься? – подозрительно покосился на него Петя.
– Жить интереснее, когда не знаешь, что тебя ждёт, – рассуждал Андрей. – Некоторые люди пытаются узнать у цыганок, гадалок свое будущее. А зачем, спрашивается? Если все будешь знать наперед, то тогда какой смысл жизни? Солдат не будет носить в ранце жезл маршала и стараться хорошо воевать, потому что звезда и папаха маршала и так упадут на его голову; художник, писатель, композитор не будут оттачивать свое мастерство, потому что им обещали бессмертие.
– Я знаю, кем ты будешь, – задумчиво сказал Петя. – Писателем, как твой отец.
– Мой отец христом-богом заклинает меня не делать этого! – воскликнул Андрей. – И потом, нужен талант, а я, братец, на тройки пишу школьные сочинения.
– Зато стихи сочиняешь…
– Для стенгазеты? – усмехнулся Андрей. – Какая это поэзия! Дилетантство.
– Боксером ты не хочешь быть, поэтом тоже… Тогда кем?
– На Луну хочу слетать, походить по ней…
– Опоздал, – рассмеялся Петя. – Армстронг и Олдрин в июле тысяча девятьсот шестьдесят девятого года уже походили по Луне.
– Смотри, запомнил!
– Я на память не жалуюсь, – сказал Петя. – А ты поступай в авиационное училище. Оттуда легче всего попасть в космонавты.
– Я хочу пойти в кассу, взять билет до Луны или Марса, сесть у иллюминатора в ракету, как в самолет, и полететь туда, – продолжал Андрей. – Когда-нибудь ведь так и будет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100