– Кто же это донес? – Дмитрий Андреевич с изумлением смотрел на Тимаша: вот дед! Больше всех все ему известно.
Тимаш сдвинул драную шапку на затылок, почесал голову, лицо его сморщилось, глаза под седыми бровями превратились в узкие щелочки.
– Ходит по земле такая гадина, да вот беда – следов не оставляет… Наш он, андреевский! Носом чую! А кто – покедова не ведаю. Друг-приятель был мне Архип Алексеевич… Веришь, ночью приходит во сне и просит отомстить за него… А кто энтот враг – не указывает!
– Узнаешь что, Тимофей Иванович, ради бога, сообщи, – попросил Дмитрий Андреевич. – Я тоже уважал Блинова. И погиб он геройской смертью… Так ты думаешь, предатель и сейчас в Андреевке?
– Можа, и удрал с Ленькой, кто ж его знает? – Тимаш взглянул ясными глазами на секретаря райкома. – А можа, и в Андреевке – тише воды, ниже травы… А просить меня не надоть, Андреич, я сам на гада ползучего зуб за покойного Архипа имею!..
Когда за ним закрылась дверь, секретарь райкома сел в кресло и, глядя на обитую дерматином дверь, задумался, потом снял трубку и по памяти назвал номер телефона.
– Александр Михайлович, здравствуй! Подъезжай ко мне в райком. Кажется, в Андреевке объявился незваный гость.
2
В поселке лесорубов Новины во второй половине дня появился коренастый мужчина лет сорока в черном полушубке и летных унтах. В руке у него был вместительный портфель. Зашел в магазин, взял две бутылки «московской», полкило ветчины, банку маринованных огурцов и прямиком направился к дому солдатки Никитиной. Снег яростно скрипел под унтами, был двадцатиградусный мороз, изо рта человека вырывался пар. Поселок небольшой, домов с полсотни. Ни одного кирпичного здания, даже двухэтажная школа деревянная. Метель намела на крыши сугробы, они причудливо свисали почти до самых карнизов окон. Меж домов кое-где высились огромные сосны и ели, на ветках белели намерзшие комки снега. Людей почти не видно: лесорубы с утра на тракторах уехали на делянки, ребятишки в школе, а хозяйки кухарят дома подле русских печек. Из труб вертикально тянется в чистое зеленоватое небо дым.
Поднявшись на скрипучее промерзшее крыльцо, человек взял обшарпанный голик, старательно обмел унты и вошел в сени. Полная, в сиреневой косынке, с раскрасневшимся лицом женщина обернулась от печи и с любопытством уставилась на незваного гостя.
– Я к Грибову, – поздоровавшись, сказал тот.
– Иван Сергеевич ранехонько отправился на охоту, – словоохотливо сообщила хозяйка. – Тут у нас зайцев много, давеча двух принес. Говорил, волчьи следы видел.
Человек, стащив с кудрявой головы шапку, осматривался: русская печь с прислоненной к ней длинной лавкой занимала добрую половину кухни, у окна – грубый деревянный стол, накрытый розовой клеенкой, у стены – узкая железная койка, белая двустворчатая дверь вела в горницу. На табуретке сидела большая, серая, с белыми подпалинами кошка и, сузив желтые глаза, смотрела на вошедшего.
– Так и думала – к нам нынче гости, – улыбнулась женщина. – Кошка спозаранку умывалась, гостей звала в дом… Да вы проходите, раздевайтесь, как вас величать-то?
– Виталий Макарович, – ответил он. Снял полушубок, повесил на деревянную вешалку, косо приколоченную у порога.
– Сейчас самовар поставлю, – засуетилась хозяйка. – Небось с дороги-то голодные? Тут в чугунке тушеная зайчатина с картошкой, сейчас подогрею.
Женщина заметно окала; несмотря на полноту, передвигалась легко, плавно – крашеные деревянные половицы разноголосо пели под ее ногами в серых валенках. Виталий Макарович, смахнув на пол кошку, присел у окна на бурую табуретку, потер большие красные руки одна о другую. От хозяйки это не укрылось.
– Вы погрейтесь у печки, – предложила она. – Холода уже неделю стоят такие, что деревья на улице трещат, да и птицы попрятались. Вон как окна мороз разукрасил! Света божьего не видать.
Кошка подошла к портфелю, поставленному у порога, стала обнюхивать. Пушистый хвост ее медленно елозил по полу. Виталий Макарович полез в карман за папиросами, бросил вопросительный взгляд на хозяйку: мол, можно ли закурить?
– Курите на здоровье. Иван Сергеевич тоже день-деньской дымит, я привыкла, – разрешила она.
– Небось дотемна будет охотиться? – поинтересовался гость, с удовольствием затягиваясь и выпуская в низкий потолок струю сизого дыма.
– Да нет, вот-вот заявится, – уверенно заметила хозяйка.
Действительно, не успел гость чаю напиться – от еды он отказался, – в сенях послышался топот, лай, дверь со скрипом отворилась, и на пороге появился Ростислав Евгеньевич Карнаков. Поперед него в избу вскочила черная, как головешка, лайка. С ходу сунулась было к незнакомцу, но, резко окликнутая хозяином, отступила к порогу и легла в углу на матерчатом половичке. На черной шерсти засверкали капли, запахло псиной.
Охотник и поднявшийся с табуретки гость секунду пристально смотрели друг на друга. У Виталия Макаровича дрогнули в улыбке губы; широко распахнув объятья, он двинулся к не успевшему даже шапку снять Карнакову.
– Ваня, родной! – радостно воскликнул он. – Сколько лет… Вот и встретились! – Обернувшись к прислонившейся к печке хозяйке, мимоходом бросил: – Мы воевали вместе!
– Как ты меня разыскал? – стараясь придать голосу радость, удивлялся Иван Сергеевич, по имени-отчеству он не называл «фронтового товарища».
– Дайте Ивану Сергеевичу хоть раздеться-то, Виталий Макарович, – подала голос хозяйка.
– Постарел, комбат, – с улыбкой говорил гость, принимая заиндевелое ружье, патронташ.
– Ты тоже не мальчик, лейтенант, – отвечал Иван Сергеевич. – Голова-то седая?
– У меня волосы светлые, не видно.
– Заяц в сенях на лавке, – кинул охотник хозяйке. – А лисицу-сестрицу упустил!
Так январским днем, после почти пятнадцатилетнего перерыва, встретились в поселке Новины Ростислав Евгеньевич Карнаков, ныне Иван Сергеевич Грибов, с Леонидом Яковлевичем Супроновичем, который теперь звался Ельцовым Виталием Макаровичем. Если бы хозяйка была чуть-чуть повнимательнее, то она заметила бы, что эта встреча не обрадовала ее постояльца. Губы его произносили приветливые слова, а глаза были отрешенные, холодные. Скоро на столе появились водка, закуска, тушеная зайчатина с картошкой, «фронтовые друзья» чокались, вспоминали войну, погибших товарищей, налили в зеленый стаканчик и хозяйке, Евдокии Федоровне Никитиной. Черная лайка, положив острую морду на скрещенные лапы, задумчиво смотрела на людей, иногда хвост ее шевелился. Кошка, вскочившая на печь, сидела на краю и делала вид, что собака ее ничуть не интересует. Выдавали тревогу лишь напряженно вытянутый хвост и встопорщившаяся на спине шерсть.
– Выпьем за то, что мы живы! – открывая вторую бутылку, провозгласил гость.
– А кому она нужна-то, такая жизнь? – неожиданно вырвалось у Карнакова.
Хозяйка жарко натопила в горнице, постелила постель гостю. Проговорили почти до утра. Автобус уходил в Череповец в одиннадцать дня, с ним собирался Ельцов отчалить. Он рассказал бывшему шефу, что вместе с немецкими частями отступал до самого Берлина, был у американцев, из лагеря для перемещенных лиц вызволил его и Матвея Лисицына не кто иной, как сын Карнакова Бруно Бохов: он уже тогда, сразу после войны, был у американского командования в чести. С Матвеем их направили в разведшколу. Жили под Мюнхеном, потом в Бонне и, наконец, в Западном Берлине. Матвея Лисицына первым переправили в СССР, но он как в воду канул – подозревают, что добровольно сдался в КГБ, потому что переход границы прошел чисто. Лисицын и раньше-то не внушал особенного доверия Леониду: трусоват был и не очень умный. Пока сила была у немцев, суетился, делал вид, что готов землю грызть от усердия, а как дела на фронте стали аховые, так и скис, присмирел, стал перед односельчанами заискивать. Впрочем, вряд ли он сдался властям, – на его совести не один расстрелянный и повешенный, – скорее всего, затаился где-нибудь в медвежьем углу. Ему, Супроновичу, поручено постараться разыскать его и напомнить про обязательства или хотя бы выяснить, что с ним. Адрес Ростислава Евгеньевича дал Леониду лично Бруно, велел передать пакет, деньги и на словах сообщить, что Карнакова помнят, верят ему и надеются на его помощь.
– Уже был человек оттуда, – проговорил Ростислав Евгеньевич.
– Этого подлюгу Лисицу собственными руками бы задавил! – заметил Леонид. – Хочет быть хитрее всех! Хапнул деньжат – и в кусты! Наверняка прячется где-нибудь в лесу под Андреевкой. Он же дурак, обязательно к дому, к женке потянется…
– Был я там, – сообщил Карнаков. – Про Лисицына ничего не слышал, а твоих там нет.
– Я о них и не думаю, – усмехнулся Леонид. – И смолоду-то не было любви к жене… Как там поживает моя зазноба Люба Добычина?
– Прости, брат, не поинтересовался, – хмыкнул на своем диване Карнаков.
– Ух была горячая бабенка! – мечтательно произнес Супронович. – Огонь! Годы бегут, наверное, Лида уже взрослая. Ей должно быть лет шестнадцать-семнадцать…
– Что про отца-то не спросишь? – помолчав, сказал Карнаков.
– Знаю, проклял он меня.
– Как же у тебя рука поднялась обчистить родного отца? – упрекнул Ростислав Евгеньевич. – Да еще и на огоньке его, бедолагу, поджаривали!
– Старый пень не мог взять в толк, что, когда немцы уйдут, все равно он золотишком не воспользуется. Не пропадать же добру! А он уперся, как бык: умру – не отдам… Как та самая собака на сене. Я не раз говорил: мол, поделимся, батя… Так вы его знаете – руками и зубами держится за свое… Ну посудите, Ростислав Евгеньевич, как бы он смог распорядиться своим богатством, если бы даже не нашли его золото?
– Говорят, в тайнике и бриллианты были?
– Были, да сплыли… – помрачнел Леонид.
Ему не хотелось рассказывать, что отцовское золото и драгоценности не пошли впрок: что захватил с собой при отступлении, американцы сразу отобрали, а ту часть, что надежно спрятал в бору, у озера Утиного, тоже теперь не надеется получить. Матвей Лисицын знал про тайник. Там и его добро было схоронено. Если он добрался до него, то вряд ли доля Леонида осталась нетронутой. Будь он, Супронович, на его месте – тоже ничего бы другому не оставил. Ему сразу стало не по себе, когда узнал в разведшколе, что Лисицына посылают с заданием в СССР. Леонид и сам согласился границу перейти лишь потому, что надеялся спрятанное золотишко получить. Если все-таки Матвей забрал и его долю, под землей найдет гада и задушит своими руками. Он обещал рослой немке Маргарите из Бонна помочь открыть парфюмерный магазинчик – ее голубую мечту! Маргарите по наследству достался небольшой каменный дом неподалеку от старинного Романского собора, в нижнем этаже дома деловая Маргарита задумала открыть свой магазинчик. Муж ее, майор-артиллерист, погиб под Курском, взрослый сын живет отдельно. Если Супронович вернется в Западную Германию целым и невредимым, да еще с золотом, то они поженятся, он поступит в полицию. Выкручивать руки и орудовать дубинкой он еще не разучился, а вот каждый день рисковать своей шкурой на родине, ставшей ему злой мачехой, больше его никто не заставит. У шпиона еще есть шанс остаться в живых, если его схватят и он раскается, а у Леонида Супроновича и этого жалкого шанса нет: он – предатель и палач, как называют в русских газетах бывших карателей и полицаев. Если бы не спрятанные награбленные драгоценности, он ни за что бы не согласился снова сюда вернуться. А тут еще из головы не шел Матвей Лисицын… Захапает спрятанное добро – и с концами! Нет, этого Леонид не мог допустить. Будь что будет, а Лисицына, если он забрал клад, и под землей найдет…
Документы у Супроновича отлично сработаны, там это умеют делать, внешность тоже изменилась, даже Карнаков не сразу его узнал. Леонид стал грузнее, лицо округлилось, появился второй подбородок. Маргарита сама любила поесть и его откармливала разными вкусными вещами…
– Озлобил ты Якова Ильича, – продолжал Ростислав Евгеньевич. – Александра говорила, что от злости его и удар хватил. Лежит один наверху и по-гусиному шипит на всех, кто к нему подходит, – плохо у него с речью стало.
– Я же добром просил: мол, отдай золото, – проговорил Леонид. – Так куда там! Он готов был и на тот свет его с собой прихватить! Руку даю на отсечение, помирать бы стал, а все одно никому не сказал, где тайник. Уж я-то как-нибудь знаю своего папашу!
– Бог вам судья, – заметил Карнаков.
– Как сын-то ваш, Игорь, поживает? – вдруг задал Леонид вопрос, заставивший Карнакова сразу насторожиться.
– Я не знаю, где он, – после паузы ответил он.
– Бруно Бохов велел передать вам для Игоря карманный магнитофон, – продолжал Леонид. – На Западе они сейчас в моде, а туг в новинку. Чего придумали! Таскай себе музыку в кармане! К нему есть маленький микрофон, который можно к галстуку приколоть, – записывай, что люди рядом говорят, никто и не догадается. Полезная штучка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100