А вот Савицкая так не считает, она утверждает, что современная женщина во всем равна мужчине. Впрочем, у нее как-то вырвалось, что теперешние женщины умнее и сильнее мужчин – не зря же в основном подают на развод женщины, а не мужчины. Да и ее замужество – пример того, что женщина главенствует в семье. Ну ладно, у нее с мужем такие отношения, но зачем же было Вадима-то испытывать? Приехали вместе на юг, и на тебе – повисла на шее Николая Ушкова. Это уже не свобода и не женская независимость, а нечто другое, чему в русском языке существует общеизвестное название…
Виноват, если здесь можно кого-либо считать виноватым, сам Вадим: он знал, что представляет из себя Вика, чего же тогда было удивляться ее вдруг вспыхнувшему влечению к Ушкову? Дело в том, что он просто выдумал себе Вику. Слишком уж тошно было одному, вот и решил, что есть у него умная женщина, которая его понимает, – извечное заблуждение любого мужчины! Она-то его понимает, а он вот не понял ее…
Из раскрытой форточки тянуло прохладой, послышался знакомый шум далеко проходящего поезда, где-то в доме жалобно, с подвывом, тявкала собака, прямо над головой проскрипели паркетины, потом надолго забурчала водопроводная труба. В новых домах редкостная слышимость. Луна отодвинулась, оставив бледно-желтый след. Яркая звезда по-прежнему с любопытством заглядывала в пустую неубранную комнату.
3
В Ленинграде пятый день подряд моросил дождь, колыхался между каменными зданиями туман, тяжело давил на мокрый город сверху. Ангел с крестом на Александровской колонне, казалось, оторвался от гранитного цоколя и парил в воздухе. Невский заполнили зонтики, они покачивались над головами прохожих, сталкивались, задевали друг за дружку. От ударов о растянутый капрон крупных капель стоял непрерывный шум, будто где-то в тумане негромко стрекотали цикады.
Ирина Головина – выйдя замуж за Казакова, она оставила свою девичью фамилию – и главный художник издательства Илья Федичев бродили под дождем по городу. У них тоже были зонтики: у Ирины Тихоновны – японский цветной, а у Федичева – черный, с кривой ручкой.
– Ну что мы бродим с тобой как неприкаянные? – говорила Ирина. – Нам ведь не по шестнадцать лет.
– Любви все возрасты покорны… – продекламировал Илья.
Ирине не очень-то нравилось выслушивать от него избитые сентенции, но тут уж ничего не поделаешь: Федичев не старался казаться умнее, чем на самом деле.
– Я озябла, – сказала Ирина.
– Как же тебя согреть? – улыбнулся Илья. – Мне тепло, раз ты рядом со мной.
Он был выше Ирины на голову, в черной густой бороде блестели капли, вязаная спортивная шапочка с красным помпоном была сбита на затылок, капроновая куртка расстегнута, а вот нос посинел от холода.
– Ладно, – сжалилась над ним и собой Ирина. – Зайдем в папину мастерскую на Литейном.
– Ирочка, ты прелесть! – обрадовался он, нагнулся и поцеловал в щеку.
Его зонт зацепился за чей-то, пока высвобождал его, извинялся, Ирина прошла вперед. С Ильей они знакомы еще с института. Помнится, она даже переживала, когда он женился на се однокурснице Наденьке Фоминой. Много лет спустя, когда Федичев стал главным художником издательства, Ирина снова с ним встретилась. Илья сразу же дал ей на иллюстрирование книгу, потом вторую. Скоро Ирина стала в этом издательстве своим человеком, Федичев через несколько лет ввел ее в художественный совет. Вадим часто уезжал в командировки, потом эта его непонятная тяга к Андреевке… Ирина любила юг, а он всякий раз тащил ее в деревню! Она всего два раз была там и разочаровалась: у Вадима уйма разных родственников, и все они собирались летом в Андреевке. Эта теснота, толкучка на кухне раздражали ее. Одних детей наезжало с десяток. Впрочем, детям-то как раз нравился этот муравейник. Ирина же не любила, когда вместе собирается так много людей. Муж особенно и не уговаривал ее – он стал ездить в Андреевку с сыном, Оля тогда еще не родилась.
Вадим все чаще уезжал из Ленинграда, вбил себе в голову, что в деревне ему лучше работается, а то, что жена одна остается, по-видимому, его мало волновало. Обида Ирины на мужа росла… Однажды Илья пригласил ее в командировку в Прибалтику, где они провели изумительную неделю. Не знай Ирина, что у мужа роман с Викой Савицкой, вряд ли она уступила бы Федичеву. А тут, как говорится, все сложилось одно к одному… Главное, конечно, Вика. Ведь Ирина считала ее лучшей своей подругой, правда, та и не скрывала, что Вадим ей нравится, даже вроде бы в шутку грозилась: мол, гляди, Иришка, отобью у тебя мужа!.. Отбить не отбила – замуж она выскочила за увальня Васю Попкова – но и Вадима не пропустила. Вика не считалась ни с чем и ни с кем, когда дело касалось ее чувств. Такой она и в институте была. Толковала, что все мужики дерьмо и умная женщина может вить из них веревки! Вася-то наверняка ходит у нее на поводу. Помнится, сколько раз он в компаниях приставал к Ирине! Но Попков ей никогда не нравился: у него наглые глаза, женщинам он на ухо говорит разные пошлости, и все это с этакой вежливенькой похотливой улыбочкой… Может, кому это и нравится, но Ирина терпеть не может нахальных, назойливых мужчин.
Илья же привлекал ее тем, что всегда был очень внимателен, никогда не забывал поздравить с днем рождения, при встрече преподносил букет ее любимых хризантем. Сначала Ирине казалось, что она сделала это назло мужу, однако позже даже привязалась к Федичеву. Возможно, он и не такой умный, как Вадим, но с ним легко. Гораздо легче, чем с мужем…
Они попытались на углу Невского и Литейного сесть в троллейбус, но не успели. На Литейном было меньше народу, чем на Невском. Дождь все лил, из-под колес машин веером летели шипящие брызги, каменные здания потемнели от дождя, не видно надоедливых голубей. По радио утром предупреждали, что ветер дует с Финского залива, возможно наводнение. Ирина только один раз видела, как Нева вышла из берегов и разлилась по набережной напротив института имени Репина. Она тогда училась на втором курсе. Волны обдавали грязной пеной задумчивых сфинксов у парапета, к самому порогу подкатывали мелкие волны. Посередине проезжей части заглохла легковая машина, мужчина в капроновой куртке с желтой полоской на рукавах по колено в воде склонился над открытым капотом. В тот осенний день Ирина не пошла домой, лишь вечером спала вода, и отец приехал за ней на машине.
… Они поднялись на пятый этаж. Ирина достала из сумки ключ и открыла дверь. Раскрытые зонты они оставили в прихожей, Ирина сбросила промокшие сапоги и включила обогреватель. Илья, рассматривая на стенах картины, что-то мурлыкал себе под нос. Ирина уселась на низкую деревянную скамейку и блаженно протянула полные ноги в капроновых чулках к теплу. С торцевой стены на нее смотрели лики святых – у отца было много икон, – на мольбертах незаконченные работы. Отец все-таки великий труженик. У него всегда полно заказов. Признаться, далеко не все картины отца нравились Ирине. Портреты казались ей однообразными, а вот сельские пейзажи поражали неожиданными деталями. И цветом отец хорошо владел.
Руки Ильи обхватили ее сзади, его борода защекотала щеку.
Интересно, как он относится к своей Наденьке? В тех компаниях, в которых они бывают с Ириной, жена Федичева не появляется. И вообще Илья не любит о ней говорить. Это тоже плюс, Ирина не терпела мужчин, которые первому попавшемуся жалуются на своих жен.
Когда приезжал Вадим, Ирина, кроме как на работе, не встречалась с Ильей: зачем давать мужу повод подозревать ее?
– Иришка, ты прелесть, – проворковал, щекоча бородой ее ухо, Илья.
Какой женщине не приятно такое слышать? Ирине скоро сорок, но фигура у нее еще сохранилась… Илья говорит, что, если бы он был скульптором, обязательно изваял бы из мрамора свою божественную Иришку! Нынешние девушки, толковал он, хотя и высокие, но не слишком женственны: у них широкие плечи, узкие бедра, маленькие груди… В издательстве есть и молодые художницы, но Илья предпочитает ее всем. В большой мастерской тепло, пахнет кофе, – наверное, Илья поставил на газовую плиту кофейник, – а за окном дождь, холодно, порывы ветра сотрясают стекла в раме, слышно, как в водостоке грохочет вода.
Ирине не захотелось тащить на кухню обогреватель, они накрыли низкий квадратный стол в мастерской. Илья принес кофейник, сахар, печенье. Все он делал толково, движения у него размеренные, походка мягкая, вот только немного шаркает подметками по полу. Странно, но ни Илья ей, ни она ему ни разу не сказали, что любят друг друга. Да и любят ли? Ей приятно с ним, а вот хотела бы она, чтобы он стал ее мужем? На этот вопрос Ирина не смогла бы себе ответить… Вот Федичев уже с час что-то говорит, а его слова в одно ухо влетают, в другое вылетают. Почему так? На этот вопрос она как раз знает ответ: Илья поверхностен, его фразы легкие, обтекаемые, не задерживаются в памяти. Его ничего не стоит обидеть, – как ребенок, надует свои толстые губы и молчит… Обиженным он больше нравится Ирине, но разве можно все время человека обижать? Не хотелось ей сегодня вести его в мастерскую, но очень уж было у него по-детски расстроенное лицо. В глубине души она знала, что жалость – это не то чувство, на котором держатся отношения мужчины и женщины.
Вадим гораздо умнее Ильи, но ей-то от этого не легче. Умный Вадим больше молчит, ему с ней явно неинтересно, ведь стоит у них дома появиться интересным собеседникам – и мужа не узнать: он становится веселым, откуда только все берется? Он в курсе развития современной науки, техники, а о литературе уж и говорить нечего! Особенно интересно слушать, как они спорят с Николаем Ушковым! Молчалив дома Вадим еще, наверное, и потому, что обдумывает свою книгу… Ирина прочла его детскую повесть, но так и не составила о ней своего суждения. Во время чтения она слышала голос Вадима, а это отвлекало, иногда раздражало. Говорят, что ее муж талантлив, но ведь известно, что жить с талантливым человеком очень нелегко. Поэтому, когда на ее горизонте появился Илья, Ирина вздохнула свободно, да и перестала к мужу придираться. Теперь его постоянные отлучки радовали ее. Первые дни после его приезда были сносными, но скоро отношения портились, можно было подумать, что муж догадывается о том, что у нее еще кто-то есть, – он становился сдержанным, замыкался в, себе, а вскоре снова уезжал. Для вида она упрекала его, говорила, что редко видит дома, дети от него отвыкают, – все это были пустые слова. И вряд ли он не чувствовал в них фальши. Наверное, и ему было трудно с ней. А у Ирины с его отъездом начинался другой период жизни, более спокойный, не требующий постоянного напряжения. И честно говоря, с Ильей она больше чувствовала себя женщиной, чем с мужем.
Смешно, но она уже не мыслила себе иной жизни: исчезни Илья, наверное, произошел бы разрыв и с Вадимом. Федичев был как бы буфером между ними. Ирина была более терпимой к недостаткам мужа, она старалась не раздражать его, уповая на то, что все равна он скоро куда-нибудь уедет. В городе и впрямь ему не работалось. Ирина давно подметила это и уже сознательно подталкивала мужа к отъезду. Конечно, делала она это незаметно, исподволь. Но после двух-трех ссор Вадим не выдерживал и куда-нибудь уезжал, будь это командировка, Андреевка или Дом творчества. Без работы он не мог жить. Бывало, днями валяется с книжкой на тахте, а потом бросается к письменному столу и стучит-стучит на машинке даже по ночам. Через несколько дней остынет и выбросит отпечатанные страницы в мусорную корзину… Что он пишет, Ирина никогда не знала, а он не любил говорить о своей работе. Самой заглядывать в его исчерканные рукописи ей в голову не приходило.
– Иришенька, ты не хочешь баиньки? – ласково спрашивал Илья.
«Баиньки! – вздохнула она. – Вадим бы никогда так не сказал… Здоровенный мужчина, а вот любит посюсюкать!»
Она высвободилась из его объятий, достала из шкафа постельное белье, застелила широкую тахту, занимавшую дальний угол. Над этим ложем висит копия Рубенса: козлоногий сатир с умильной рожей обнимает пышнотелую грудастую нимфу, а над пышными кустами парят два крылатых амурчика с круглыми лукавыми мордашками.
– Закрой дверь на кухню и выключи свет, – машинально сказала она, раздеваясь.
– Капельку наливки? – предложил он, пододвигая стол к тахте.
– Я не буду, – отказалась Ирина. Она уже лежала, натянув до шеи одеяло. Светло-серые глаза ее смотрели в потолок.
– Грамуленька не повредит, – настаивал Илья. – Я одну капельку? Наливку я нашел под столом на кухне.
«Неужели он не понимает, что „капелька“ – это противно!» – с раздражением подумала Ирина. И еще она подумала, что в больших дозах, как говорится, трудно вытерпеть Илью. Он ведь замучает своими «капельками», «баиньками», «Ирусями», «грамуленьками».
Он выпил, закусил печеньем, попытался ей всучить рюмку с вишневой наливкой – его настырности можно было позавидовать, – Ирина осторожно отводила его руку, боясь расплескать, но он все-таки заставил выпить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Виноват, если здесь можно кого-либо считать виноватым, сам Вадим: он знал, что представляет из себя Вика, чего же тогда было удивляться ее вдруг вспыхнувшему влечению к Ушкову? Дело в том, что он просто выдумал себе Вику. Слишком уж тошно было одному, вот и решил, что есть у него умная женщина, которая его понимает, – извечное заблуждение любого мужчины! Она-то его понимает, а он вот не понял ее…
Из раскрытой форточки тянуло прохладой, послышался знакомый шум далеко проходящего поезда, где-то в доме жалобно, с подвывом, тявкала собака, прямо над головой проскрипели паркетины, потом надолго забурчала водопроводная труба. В новых домах редкостная слышимость. Луна отодвинулась, оставив бледно-желтый след. Яркая звезда по-прежнему с любопытством заглядывала в пустую неубранную комнату.
3
В Ленинграде пятый день подряд моросил дождь, колыхался между каменными зданиями туман, тяжело давил на мокрый город сверху. Ангел с крестом на Александровской колонне, казалось, оторвался от гранитного цоколя и парил в воздухе. Невский заполнили зонтики, они покачивались над головами прохожих, сталкивались, задевали друг за дружку. От ударов о растянутый капрон крупных капель стоял непрерывный шум, будто где-то в тумане негромко стрекотали цикады.
Ирина Головина – выйдя замуж за Казакова, она оставила свою девичью фамилию – и главный художник издательства Илья Федичев бродили под дождем по городу. У них тоже были зонтики: у Ирины Тихоновны – японский цветной, а у Федичева – черный, с кривой ручкой.
– Ну что мы бродим с тобой как неприкаянные? – говорила Ирина. – Нам ведь не по шестнадцать лет.
– Любви все возрасты покорны… – продекламировал Илья.
Ирине не очень-то нравилось выслушивать от него избитые сентенции, но тут уж ничего не поделаешь: Федичев не старался казаться умнее, чем на самом деле.
– Я озябла, – сказала Ирина.
– Как же тебя согреть? – улыбнулся Илья. – Мне тепло, раз ты рядом со мной.
Он был выше Ирины на голову, в черной густой бороде блестели капли, вязаная спортивная шапочка с красным помпоном была сбита на затылок, капроновая куртка расстегнута, а вот нос посинел от холода.
– Ладно, – сжалилась над ним и собой Ирина. – Зайдем в папину мастерскую на Литейном.
– Ирочка, ты прелесть! – обрадовался он, нагнулся и поцеловал в щеку.
Его зонт зацепился за чей-то, пока высвобождал его, извинялся, Ирина прошла вперед. С Ильей они знакомы еще с института. Помнится, она даже переживала, когда он женился на се однокурснице Наденьке Фоминой. Много лет спустя, когда Федичев стал главным художником издательства, Ирина снова с ним встретилась. Илья сразу же дал ей на иллюстрирование книгу, потом вторую. Скоро Ирина стала в этом издательстве своим человеком, Федичев через несколько лет ввел ее в художественный совет. Вадим часто уезжал в командировки, потом эта его непонятная тяга к Андреевке… Ирина любила юг, а он всякий раз тащил ее в деревню! Она всего два раз была там и разочаровалась: у Вадима уйма разных родственников, и все они собирались летом в Андреевке. Эта теснота, толкучка на кухне раздражали ее. Одних детей наезжало с десяток. Впрочем, детям-то как раз нравился этот муравейник. Ирина же не любила, когда вместе собирается так много людей. Муж особенно и не уговаривал ее – он стал ездить в Андреевку с сыном, Оля тогда еще не родилась.
Вадим все чаще уезжал из Ленинграда, вбил себе в голову, что в деревне ему лучше работается, а то, что жена одна остается, по-видимому, его мало волновало. Обида Ирины на мужа росла… Однажды Илья пригласил ее в командировку в Прибалтику, где они провели изумительную неделю. Не знай Ирина, что у мужа роман с Викой Савицкой, вряд ли она уступила бы Федичеву. А тут, как говорится, все сложилось одно к одному… Главное, конечно, Вика. Ведь Ирина считала ее лучшей своей подругой, правда, та и не скрывала, что Вадим ей нравится, даже вроде бы в шутку грозилась: мол, гляди, Иришка, отобью у тебя мужа!.. Отбить не отбила – замуж она выскочила за увальня Васю Попкова – но и Вадима не пропустила. Вика не считалась ни с чем и ни с кем, когда дело касалось ее чувств. Такой она и в институте была. Толковала, что все мужики дерьмо и умная женщина может вить из них веревки! Вася-то наверняка ходит у нее на поводу. Помнится, сколько раз он в компаниях приставал к Ирине! Но Попков ей никогда не нравился: у него наглые глаза, женщинам он на ухо говорит разные пошлости, и все это с этакой вежливенькой похотливой улыбочкой… Может, кому это и нравится, но Ирина терпеть не может нахальных, назойливых мужчин.
Илья же привлекал ее тем, что всегда был очень внимателен, никогда не забывал поздравить с днем рождения, при встрече преподносил букет ее любимых хризантем. Сначала Ирине казалось, что она сделала это назло мужу, однако позже даже привязалась к Федичеву. Возможно, он и не такой умный, как Вадим, но с ним легко. Гораздо легче, чем с мужем…
Они попытались на углу Невского и Литейного сесть в троллейбус, но не успели. На Литейном было меньше народу, чем на Невском. Дождь все лил, из-под колес машин веером летели шипящие брызги, каменные здания потемнели от дождя, не видно надоедливых голубей. По радио утром предупреждали, что ветер дует с Финского залива, возможно наводнение. Ирина только один раз видела, как Нева вышла из берегов и разлилась по набережной напротив института имени Репина. Она тогда училась на втором курсе. Волны обдавали грязной пеной задумчивых сфинксов у парапета, к самому порогу подкатывали мелкие волны. Посередине проезжей части заглохла легковая машина, мужчина в капроновой куртке с желтой полоской на рукавах по колено в воде склонился над открытым капотом. В тот осенний день Ирина не пошла домой, лишь вечером спала вода, и отец приехал за ней на машине.
… Они поднялись на пятый этаж. Ирина достала из сумки ключ и открыла дверь. Раскрытые зонты они оставили в прихожей, Ирина сбросила промокшие сапоги и включила обогреватель. Илья, рассматривая на стенах картины, что-то мурлыкал себе под нос. Ирина уселась на низкую деревянную скамейку и блаженно протянула полные ноги в капроновых чулках к теплу. С торцевой стены на нее смотрели лики святых – у отца было много икон, – на мольбертах незаконченные работы. Отец все-таки великий труженик. У него всегда полно заказов. Признаться, далеко не все картины отца нравились Ирине. Портреты казались ей однообразными, а вот сельские пейзажи поражали неожиданными деталями. И цветом отец хорошо владел.
Руки Ильи обхватили ее сзади, его борода защекотала щеку.
Интересно, как он относится к своей Наденьке? В тех компаниях, в которых они бывают с Ириной, жена Федичева не появляется. И вообще Илья не любит о ней говорить. Это тоже плюс, Ирина не терпела мужчин, которые первому попавшемуся жалуются на своих жен.
Когда приезжал Вадим, Ирина, кроме как на работе, не встречалась с Ильей: зачем давать мужу повод подозревать ее?
– Иришка, ты прелесть, – проворковал, щекоча бородой ее ухо, Илья.
Какой женщине не приятно такое слышать? Ирине скоро сорок, но фигура у нее еще сохранилась… Илья говорит, что, если бы он был скульптором, обязательно изваял бы из мрамора свою божественную Иришку! Нынешние девушки, толковал он, хотя и высокие, но не слишком женственны: у них широкие плечи, узкие бедра, маленькие груди… В издательстве есть и молодые художницы, но Илья предпочитает ее всем. В большой мастерской тепло, пахнет кофе, – наверное, Илья поставил на газовую плиту кофейник, – а за окном дождь, холодно, порывы ветра сотрясают стекла в раме, слышно, как в водостоке грохочет вода.
Ирине не захотелось тащить на кухню обогреватель, они накрыли низкий квадратный стол в мастерской. Илья принес кофейник, сахар, печенье. Все он делал толково, движения у него размеренные, походка мягкая, вот только немного шаркает подметками по полу. Странно, но ни Илья ей, ни она ему ни разу не сказали, что любят друг друга. Да и любят ли? Ей приятно с ним, а вот хотела бы она, чтобы он стал ее мужем? На этот вопрос Ирина не смогла бы себе ответить… Вот Федичев уже с час что-то говорит, а его слова в одно ухо влетают, в другое вылетают. Почему так? На этот вопрос она как раз знает ответ: Илья поверхностен, его фразы легкие, обтекаемые, не задерживаются в памяти. Его ничего не стоит обидеть, – как ребенок, надует свои толстые губы и молчит… Обиженным он больше нравится Ирине, но разве можно все время человека обижать? Не хотелось ей сегодня вести его в мастерскую, но очень уж было у него по-детски расстроенное лицо. В глубине души она знала, что жалость – это не то чувство, на котором держатся отношения мужчины и женщины.
Вадим гораздо умнее Ильи, но ей-то от этого не легче. Умный Вадим больше молчит, ему с ней явно неинтересно, ведь стоит у них дома появиться интересным собеседникам – и мужа не узнать: он становится веселым, откуда только все берется? Он в курсе развития современной науки, техники, а о литературе уж и говорить нечего! Особенно интересно слушать, как они спорят с Николаем Ушковым! Молчалив дома Вадим еще, наверное, и потому, что обдумывает свою книгу… Ирина прочла его детскую повесть, но так и не составила о ней своего суждения. Во время чтения она слышала голос Вадима, а это отвлекало, иногда раздражало. Говорят, что ее муж талантлив, но ведь известно, что жить с талантливым человеком очень нелегко. Поэтому, когда на ее горизонте появился Илья, Ирина вздохнула свободно, да и перестала к мужу придираться. Теперь его постоянные отлучки радовали ее. Первые дни после его приезда были сносными, но скоро отношения портились, можно было подумать, что муж догадывается о том, что у нее еще кто-то есть, – он становился сдержанным, замыкался в, себе, а вскоре снова уезжал. Для вида она упрекала его, говорила, что редко видит дома, дети от него отвыкают, – все это были пустые слова. И вряд ли он не чувствовал в них фальши. Наверное, и ему было трудно с ней. А у Ирины с его отъездом начинался другой период жизни, более спокойный, не требующий постоянного напряжения. И честно говоря, с Ильей она больше чувствовала себя женщиной, чем с мужем.
Смешно, но она уже не мыслила себе иной жизни: исчезни Илья, наверное, произошел бы разрыв и с Вадимом. Федичев был как бы буфером между ними. Ирина была более терпимой к недостаткам мужа, она старалась не раздражать его, уповая на то, что все равна он скоро куда-нибудь уедет. В городе и впрямь ему не работалось. Ирина давно подметила это и уже сознательно подталкивала мужа к отъезду. Конечно, делала она это незаметно, исподволь. Но после двух-трех ссор Вадим не выдерживал и куда-нибудь уезжал, будь это командировка, Андреевка или Дом творчества. Без работы он не мог жить. Бывало, днями валяется с книжкой на тахте, а потом бросается к письменному столу и стучит-стучит на машинке даже по ночам. Через несколько дней остынет и выбросит отпечатанные страницы в мусорную корзину… Что он пишет, Ирина никогда не знала, а он не любил говорить о своей работе. Самой заглядывать в его исчерканные рукописи ей в голову не приходило.
– Иришенька, ты не хочешь баиньки? – ласково спрашивал Илья.
«Баиньки! – вздохнула она. – Вадим бы никогда так не сказал… Здоровенный мужчина, а вот любит посюсюкать!»
Она высвободилась из его объятий, достала из шкафа постельное белье, застелила широкую тахту, занимавшую дальний угол. Над этим ложем висит копия Рубенса: козлоногий сатир с умильной рожей обнимает пышнотелую грудастую нимфу, а над пышными кустами парят два крылатых амурчика с круглыми лукавыми мордашками.
– Закрой дверь на кухню и выключи свет, – машинально сказала она, раздеваясь.
– Капельку наливки? – предложил он, пододвигая стол к тахте.
– Я не буду, – отказалась Ирина. Она уже лежала, натянув до шеи одеяло. Светло-серые глаза ее смотрели в потолок.
– Грамуленька не повредит, – настаивал Илья. – Я одну капельку? Наливку я нашел под столом на кухне.
«Неужели он не понимает, что „капелька“ – это противно!» – с раздражением подумала Ирина. И еще она подумала, что в больших дозах, как говорится, трудно вытерпеть Илью. Он ведь замучает своими «капельками», «баиньками», «Ирусями», «грамуленьками».
Он выпил, закусил печеньем, попытался ей всучить рюмку с вишневой наливкой – его настырности можно было позавидовать, – Ирина осторожно отводила его руку, боясь расплескать, но он все-таки заставил выпить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100