Случается, и гадалки правильно предсказывают судьбу. Вернее, не предсказывают, а угадывают. Сколько уже сотен лет существуют хироманты, астрологи, графологи.
– Другим я могу это открыть, а тебе – нет, – сказала мать. – Ты же мой сын. А на своих загадывать трудно… Я слышала, врачи не делают операции близким. Да и зачем это тебе? Ты же образованный, все одно мне не поверишь.
– Ведь узнала же ты, что я сюда приеду?
– Все у тебя, Павел, будет хорошо, а быть одиноким, видно, на роду написано. Возьми своего батьку: и женат, а один как перст, да и я вот доживаю свой век одна… – Она зорко взглянула на него: – А женщина у тебя и сейчас есть, хорошая, умная, только пути ваши уже разошлись, Паша. И другая будет еще умнее и краше этой, помучит она тебя, поиграет тобой и бросит. А на хитрых да коварных, падких до чинов и денег ты и сам не захочешь смотреть. Тут у тебя ума хватит таких сразу распознать. Баба, она, как кошка, ласку любит, а ты, Паша, неласковый, для тебя на первом месте работа, а уж потом остальное… Вот и женись на своей работе…
– Неласковый я, видно, в тебя, мать, – со вздохом произнес он.
– А какая жизнь у меня была, Паша? – поджала сухие губы она. – Много ли я радостей в ней видела? Твой батька от меня ушел, потом этот… Да рази я знала, что он вражина? Ведь до прихода немцев ничего не ведала… А сколько годов из-за него, супостата, люди на меня косились! Слава богу, теперь никто и не попрекнет прошлым… Игорь провалился как сквозь землю. Не знаю, где он и обитает…
– А что же твое колдовство? Не подсказывает?
– Живой он, Паша, – покачала она головой. – Только чужой мне. И не только мне – всем.
Павел Дмитриевич слушал мать и вспоминал свою бабку Ефимью Андреевну, которая хотя и не прослыла в поселке колдуньей, но своим близким предсказывала и беду чуяла задолго… Исстари тянутся больные и увечные к колдунам и знахарям. И некоторых они излечивают от недугов на удивление всей официальной медицине и науке. Об этом тоже пишут в газетах и журналах…
– А Дмитрий, батька твой, не жилец на белом свете, – на прощание заявила мать. – Недолго он протянет.
– Все сердце на него держишь? Не простила?
– Господь с тобой. – Ее губы тронула улыбка. – По мне, живи он хоть сто лет, да смерть ждать не хочет…
* * *
– Как тебя встретила Александра-то? – подал голос с дивана Дмитрий Андреевич.
Павел Дмитриевич не говорил ему, что был у матери, а вот поди ты, догадался! Наверное, и впрямь в их роду есть что-то колдовское. Вот только ему, Павлу, не передалась эта особенность. Все беды и невзгоды, не уведомляя его заранее, внезапно обрушиваются на голову…
– А ты чего к ней не заходишь?
– Киваем друг дружке на улице, а поговорить нам не о чем… – Он помолчал. – Вот какая штука. Странно как-то смотрит она на меня…
– Странно?
– Ну, будто что-то за моей спиной видит… Может, смерть с косой?
Павел Дмитриевич внутренне содрогнулся; и отец об этом же самом! Да что они тут, с ума посходили?!
– Не подумай, что я боюсь ее колдовства, – засмеялся отец. – Пустое все это. Поражает меня другое: нет той былой ненависти в ее взгляде, скорее – жалость. А это меня сильно задевает. Последнее дело, когда женщина мужика начинает жалеть. Оскорбительно это для меня.
– Зла у нее к тебе нет, – только и нашелся что сказать Павел Дмитриевич.
– Я вот о чем подумал, – кашлянув, заворочался на своем диване Дмитрий Андреевич. – Останься я тогда, когда был женат на Александре, в Андреевке, может, до сих пор был бы с ней и внуков нянчил. Не пускала она меня в Питер, будто чувствовала, что это конец нашей любви… А мне тогда казалось, что она хочет мне крылья подрезать, сама полуграмотная и мне не дает учиться… Добился я своего, закончил университет, в общем, по служебной линии все у меня было в порядке – и должности, и уважение, – а вот семейная жизнь так и не сложилась с Раей…
– У меня две сводные сестренки, а я их совсем не знаю, – вставил Павел Дмитриевич.
– Рая не захотела, чтобы они ездили в Андреевку, – продолжал Дмитрий Андреевич. – Сначала я думал – из-за Шуры, а потом понял: она просто презирала деревню и ей не хотелось, чтобы наши городские девочки общались со своими деревенскими родственниками… Интересная штука получается: Шура ненавидела город, бешено ревновала меня к нему…
– Не без оснований, – с улыбкой вставил сын.
– …а Рая терпеть не могла деревню. А мне то и другое дорого. А сейчас, в старости, понял, что Андреевка мне ближе, роднее города. Вот какие пироги, Павел!..
– Я начинаю верить, что мать, как и бабушка Ефимья Андреевна…
– Колдунья? – фыркнул отец.
– Есть же люди, которые обладают даром предвидения.
– Не верю я во всю эту чепуху, – сказал отец. – Просто люди в чем-то похожи друг на друга, и жизнь их течет в общем-то в одном русле. Хорошему психологу, да и просто наблюдательному человеку, не так уж сложно предсказать тому или иному человеку его будущее, этак лет на пять – десять вперед. Ты обратил внимание, как цыганки гадают? Они смотрят в глаза и почти всем говорят одно и то же – и часто безошибочно угадывают: женат или холост, сколько детей, какие перемены ждут тебя, дорога, казенный дом… Стоишь разинув рот и поражаешься, как, мол, все верно! А потом поразмыслишь – да ведь она нагадала все то, что у каждого есть, а потом ты и сам гадалке помогаешь выражением глаз, мимикой своего лица…
Оборвав последнюю фразу на полуслове, он замолчал.
– Вроде бы… мать стала помягче, чем прежде, – подождав, вставил Павел.
Отец молчал.
– Ты спишь?
– Паша, накапай мне в рюмку… этой гадости, что стоит на буфете, – с придыханием проговорил отец.
– Сердце? – Сын вскочил с кровати, включил свет и, шлепая босыми ногами по холодному полу, подошел к буфету.
– Тридцать капель… – сдавленно произнес Дмитрий Андреевич.
Чувствуя, как мурашки поползли по телу, Павел Дмитриевич накапал в рюмку из черного пузырька, крепкий запах лекарства ударил в нос.
– И таблетку нитроглицерина, – подал голос отец. Приняв лекарство и запив водой из эмалированной кружки, он подернутыми мутью глазами взглянул на сына, раздвинул синеватые губы в виноватой улыбке:
– Старость не радость.
– Может, врача позвать? – предложил сын, с всевозрастающей тревогой вглядываясь в отца.
– Отпустило, – сказал он. – Обычно я кладу нитроглицерин рядом, на тумбочку…
Нездоровая бледность и синева с губ постепенно сошли, глаза под косматыми бровями прояснились.
– Напугал? – улыбнулся отец.
– Один в пустом доме… – с сомнением покачал головой Павел Дмитриевич. – Пожалуй, отправлю я тебя завтра домой.
– Здесь мой дом, – помолчав, ответил отец. – Я хотел бы, чтобы меня в Андреевке похоронили… Рядом с отцом. Слышишь, Павел?
– О чем ты толкуешь? – с горечью вырвалось у сына. Он снова улегся на кровать. – Береги себя, съезди в хороший санаторий…
– Дважды, Павел, не умирают, а однова не миновать, – сказал отец.
В окно стучали дождевые капли, ветер заставлял глухо шуметь старые сосны на лужайке перед домом, на станции пофыркивал маневровый. Над головой, на чердаке, скреблись мыши, что-то с грохотом упало в сенях, и наступила тишина. Павел Дмитриевич ждал, что скажет отец еще, но скоро услышал негромкое сопение, постепенно перешедшее в свистящий храп. Он натянул на голову одеяло и почувствовал себя под ним спокойно и уютно, грызла лишь тревога за отца.
Диван скрипнул, и храп прекратился, старик, видно, повернулся набок. Немного погодя, когда снова на чердаке зашуршали мыши, подал голос сверчок. И Павел Дмитриевич вспомнил, что и раньше, когда он тут ночевал мальчишкой, под печкой пиликал сверчок. Он так и заснул под его скрипучую волынку.
2
Петя Викторов в трусах, с перекинутым через плечо полотенцем сидел на низенькой деревянной скамье в спортзале и смотрел, как на ринге делают выпады друг против друга Андрей Казаков и второразрядник Алексей Попов. Стройный высокий Андрей держался на ринге красиво, движения его были плавными, расчетливыми. Попов же был полной противоположностью ему: кряжистый, кривоногий, с широким лицом и приплюснутыми ушами. Большая голова набычена, взгляд исподлобья недобрый. Тренер говорил, что Алексей очень цепкий, настырный боксер и далеко пойдет, правда, есть у него недостаток: любит ближний бой и часто входит в клинч. Прижавшись к противнику, изо всех сил молотит его по корпусу, но за это судьи не особенно набрасывают очки. Попов старше Пети и Андрея на два года, он заканчивает в этом году школу и поставил перед собой задачу стать перворазрядником. Весной состоятся зональные юношеские состязания в Риге, тренер толковал, что и Андрей будет включен в сборную. Петя Викторов не надеялся на эту поездку: его дела обстояли не блестяще. У Андрея уже второй разряд и с десяток побед на юношеских соревнованиях, а Петя с трудом заработал третий, хотя вступили в секцию одновременно.
Попов опять прижался к Андрею и колошматил его боксерскими перчатками. Два хука были чувствительными. Тренер развел их, но через минуту Алексей снова притиснул противника к канатам. Тренер уже поднял руку, чтобы сделать предупреждение Попову, но тут произошло следующее: Андрей с силой обеими руками оттолкнул от себя верткого противника, резко выбросил перчатку вперед, и приоткрывшийся Алексей мгновенно очутился на полу. Он спокойно лежал с открытыми глазами и смотрел вверх, губы его шевелились. Казаков нагнулся над ним, глаза его стали удивленными, он все еще никак не мог поверить, что это чистый классический нокаут.
Тренеру пришлось побрызгать водой на Попова, чтобы тот окончательно пришел в себя. С трудом поднявшись и держась за канат, Алексей с кривой усмешкой произнес:
– Мастак ты, Андрей! Первый раз я с пола увидел потолок…
– И не последний, если будешь открываться, – проворчал тренер, усаживая его на стул в углу ринга. – А впрочем, Попов, сходи-ка в медпункт. Мне что-то глаза твои не нравятся.
Петя смотрел на друга и улыбался от уха до уха, он был искренне рад за него. Викторов никогда не испытывал зависти к Андрею. А Казаков будто был и не рад своей победе нокаутом, он протянул Пете руки, чтобы тот расшнуровал перчатки, зеленоватые глаза его смотрели мимо, лоб нахмурен, толстые губы недовольно поджаты.
По дороге домой он вдруг сказал приятелю:
– Знаешь, фиговый я боксер! Когда Леша лежал на полу, как мешок с зерном, мне стало жалко его… Только что перед тобой был живой сильный парень – и вот на тебе! Безвольная туша с мутными глазами. Все-таки бокс – жестокая штука!
– Какой удар! – не слушая его, восторгался Петя. – Прямой правой в челюсть! Вот увидишь, тебя теперь будут бояться на ринге.
– Думаешь, это хорошо?
– Попенченко шел на противника как таран и чаще всего побеждал нокаутами.
– Дотяну до первого разряда и брошу бокс, – задумчиво сказал Андрей.
– Ну и дурак! – с сердцем заметил Петя. – Тренер говорит, у тебя отличные данные, может, в чемпионы выбьешься.
– Не для меня это, Петро, – улыбнулся Андрей. – Радость победы мимолетна, а потом приходит разочарование. Что бы наш тренер ни толковал, но удар в голову – это травма, иногда сотрясение мозга. И я это всегда помню. А сегодня вдруг забыл…
– Вот развел антимонию! – фыркнул приятель. – У тебя появился удар, балда! Надо радоваться, а он какую-то ахинею порет.
– Ладно, куда мы сегодня пойдем? – перевел разговор на другое Андрей.
– Куда? – опять хмыкнул Петя. – Туда же, куда всегда, – в бассейн.
– Вот это спорт! – улыбнулся Андрей. – Забираешься на вышку, ступаешь на доску, раскачиваешься, резко выпрямляешься, сильный толчок – и летишь ласточкой вниз. Красиво, изящно, благородно! А тут лупишь по человеку мягкой кувалдой, обливаешься липким потом, глотаешь кровь с губы, а потом в зеркале любуешься на свою разбитую, несчастную рожу… Мне еще повезло, что нос ни разу не проломили.
– А у меня… – Петя дотронулся до переносицы, – вмятинка. А помнишь, с каким ухом я ходил в школу? Блин, а не ухо! Кстати, это мне Попов свинчом залепил на тренировке.
– Думаешь, она будет сегодня там? – спросил Андрей.
Он не смотрел на приятеля. Они шли в толпе прохожих по Невскому. Двое мальчишек в светлых нейлоновых куртках и джинсах. Влажный серый асфальт, влажные крыши зданий, влажное серое небо над городом. Вроде бы и дождя нет, а такое ощущение, что ты промок насквозь. Такое бывает в Ленинграде в ноябре. Падает с неба снег, а под ногами – мокрый асфальт. Снежинки тают, едва коснувшись его. Вода в Фонтанке маслянисто-черная, в ней отражаются чугунные решетки и здания. У берегов приткнулись катера, на тех, которые не закрыты брезентом, набросаны окурки, на дощатых палубах много красных листьев. Бурый узкий лист с зазубринами приклеился к ягодице бронзового юноши, сдерживающего взметнувшего передние ноги коня на Аничковом мосту.
Андрей любил осенний Ленинград, с удовольствием смотрел на старинные здания со сверкающими широкими окнами, дворцы; хотя вокруг были люди, ему казалось, что он один бредет по городу, забыл даже про Петю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100