– Его нет, а жизнь продолжается, – проговорил Вадим. – Мертвым не нужны жертвы живых.
– Ого! – улыбнулась она. – Ты уже говоришь афоризмами?
– Да и отец не принял бы твоей жертвы.
– Я не видела его могилы.
– Фашисты жгли в печах узников лагерей, закапывали расстрелянных во рвах и сравнивали их с землей. Какие могилы…
– Осенью я во второй раз поеду в ГДР, – сообщила Василиса Степановна, – В первый раз я еще слабо говорила по-немецки, а теперь поднаторела… Я узнала, что есть в архивах какие-то документы о том периоде. Может, хоть что-нибудь и о Иване Васильевиче есть… Я ведь сразу после войны стала узнавать про него, сколько писем в разные места написала! Твой отец, Вадим, был необыкновенным человеком.
– Знал бы он, что ты ради него…
– Не только ради него, но и ради себя самой, – оборвала Красавина.
Вадим вспомнил, что она даже не была зарегистрирована с отцом, хотя там, в партизанском отряде, горделиво называла себя его женой. Ну год, два, пять могла она ждать Кузнецова, но не всю же жизнь? Живой человек не должен жить лишь памятью о прошлом… Кто же это сказал? Или сам вот сейчас придумал?..
Вадим одно время охотно вставлял в свои очерки и фельетоны высказывания великих людей, но Николай Ушков охладил его пыл. «Оскар Уайльд, – как-то заметил он, – вкладывал в уста своих героев придуманные им самим афоризмы, а ты пользуешься готовыми. Или сам выдумывай, или вообще не употребляй…»
Василиса Степановна встала из-за стола, из нижнего ящика письменного стола извлекла зеленый альбом со шнурками, протянула Вадиму. Там были фотографии отца. На одной сняты все вместе: Кузнецов, мать, Вадим и Галя. Тут же хранились письма к Василисе, пожелтевшие военных лет справки, денежный аттестат. На тетрадном листке в клетку размашистым почерком Василисы было написано: «В жизни женщины не может быть большего унижения, чем отдаться мужчине, недостойному такой любви: порядочная женщина никогда не простит этого ни себе, ни ему. Стефан Цвейг».
– Последняя его фотография, – показала она на небольшой квадратный снимок.
На матовой фотографии Иван Васильевич в стеганке и летном шлеме с автоматом. Он прислонился к стволу огромного дерева.
– Если ты окончательно убедишься, что он погиб, тогда выйдешь замуж? – спросил Вадим.
– Ты меня не понял, – грустно улыбнулась она, закрывая альбом. – Я не принесу другому мужчине счастья… Зачем же испытывать судьбу?
– Откуда ты знаешь?
– Знаю… – Василиса Степановна опустила голову. – Я тебе уже говорила: один раз я попробовала полюбить… Твой отец не только спас меня от смерти, он научил меня любить жизнь… Он верил в победу, верил в себя, в жизнь… Вадим, мне трудно поверить, что такой человек погиб! Помнишь, я тебе рассказывала, как ми познакомились? Иван Васильевич только что вырвался из окруженного эсэсовцами дома. Все погибли, а он убил эсэсовца, переоделся на чердаке в его форму и ушел из-под самого их носа… Всё решали какие-то секунды! Помнится, он сказал, что смерть глядела ему в глаза и будто усмехалась… И он ушел, Вадим! Ушел от смерти!
– Война давно кончилась…
– Для тебя – да, а для меня – нет, – возразила она. – И думаю, для многих таких же, как я, она еще не кончилась. И долго еще будет напоминать о себе.
– И все-таки я тебя не понимаю…
– А я тебя, Вадик, – снова оборвала она его. – Ну ладно, не будем об этом. Доволен жизнью, женой? Жаль, что я не была на твоей свадьбе. Двоюродную сестру разбил паралич, пришлось срочно уехать.
– Свадьбы большой не было, – улыбнулся Вадим. – Мой отчим не смог приехать, да и друзей у меня, оказывается, не так уж много…
– Ну а Дворец бракосочетания, кружевная фата, невеста в белом?..
– Все это было.
– А чего ты такой нерадостный, Вадим? – Она пристально посмотрела ему в глаза, потом придвинула поближе стул и требовательно произнесла: – Вот что, дорогой мой, рассказывай. Я ведь не чужой тебе человек?
– Может, самый близкий, – вырвалось у него.
Она притянула его голову к себе, поцеловала в щеку.
– Вот за это спасибо, Вадим! А теперь рассказывай.
– Может, лучше рассказ написать про женитьбу мою? – рассмеялся он. – Только вряд ли получится – ничего особенного: встретил девушку, полюбил, сделал предложение, поженились, родился сын Андрейка…
Ну как рассказать обо всем? Как словами передать все то, что он тогда чувствовал? Это был какой-то сон, от которого он только-только начинает пробуждаться. Как объяснить, что вот жил себе человек, ему нравились девушки, он мог порассуждать на темы любви, – ведь столько книг об этом написано! И вдруг на человека налетел вихрь, нет, буря, землетрясение! Человек встретил ЕЕ – единственную и неповторимую, которая заслонила собой весь привычный мир… Была любовь, поездка «дикарями» на юг – это Ирина настояла, хотя Вадим и приглашал ее в Андреевку. Он сразу оброс близкими родственниками: тесть – Тихон Емельянович, теща – Надежда Игнатьевна. Родители Ирины оказались простыми симпатичными людьми. Головин был художником, кроме квартиры на Суворовском у него была большая мастерская на Литейном. В светлом помещении с антресолями стояли мольберты, на стенах висели десятки картин, в огромных папках на столах громоздились рисунки, наброски, эскизы. Художницей была и Ирина. Она на год раньше Вадима закончила Институт живописи и архитектуры имени Репина.
Поначалу Вадим хорохорился, хотел начать семейную жизнь отдельно от родителей, но Ирина и тут настояла на своем – они стали жить на Суворовском, в двадцатиметровой комнате, которую выделили им родители.
Вадим сам себе удивлялся: почему он рано или поздно во всем соглашается с молодой женой? Иногда вопреки своему желанию. В тот раз он твердо решил настоять на своем: они будут жить на частной квартире. Такое решение он принял после первой недели семейной жизни на Суворовском. Как бы хорошо не относились к ним Тихон Емельянович и Надежда Игнатьевна, каждое утро видеть их, сталкиваться носом к носу в ванной комнате, туалете, на кухне – это его угнетало. А тут еще тесть уговорил позировать для большого полотна, которое он писал вот уже пятый месяц. Сразу после работы Вадим мчался на Литейный в мастерскую и просиживал там по два-три часа.
… Он вошел в комнату, когда Ирина разложила на длинном столе рисунки. Жена занималась оформлением книг, ее специальность – графика. Надо сказать, что Ирина была на редкость усидчивой и могла часами сидеть за столом.
– Собирай вещички, мы вечером переезжаем, – придав голосу твердость, заявил Вадим: – Я нашел прекрасную квартирку поблизости. Прямо под нами кинотеатр, поужинаем и спустимся в зал. И стоит недорого…
– Ты все сказал? – не отрываясь от рисунка спросила жена.
– В будущем году я заканчиваю университет, буду работать в газете и через год получу квартиру, – бодро продолжал он. – Одним нам будет лучше, вот увидишь. Еще моя бабушка говорила: «Родня среди дня, а как солнце зайдет, ее черт не найдет!»
– Тебе не нравится у моих родителей? Или папа с мамой тебя раздражают? – наконец подняла на него глаза Ирина.
Он отметил, что они у нее глубокие, как колодцы, а щеки вроде бы пожелтели. И чего она гнет спину над этими картинками?..
– Пойми, Ирина, сейчас у нас с твоими родителями прекрасные отношения, но пройдет немного времени – и мы начнем надоедать друг другу…
– Имея прекрасную бесплатную комнату, ты предлагаешь мне какой-то уголок с кинотеатром внизу? Тебе не кажется, что это глупо?
– Я смотрю вперед…
– А ты посмотри на меня, Вадим.
Что-то в голосе ее заставило его насторожиться.
– Прекрасно выглядишь, – пробормотал он. – Я тебе буду на кухне помогать.
– У меня будет ребенок, Вадим, – улыбнулась Ирина. – И я уверена, что сын.
Он схватил ее на руки, стал носить по комнате, кричать «ура!». В дверь заглянула теща, но тут же деликатно притворила ее.
– Мы назовем его Андреем, – заявил Вадим, опустив ее на тахту. – В честь моего дедушки.
Ирина взглянула на него, хотела, видно, возразить, но вместо этого сказала:
– Пусть будет Андрей.
– А если девочка?
– У тебя будет сын, – улыбнулась она.
Разговор о переезде отпал сам собой…
Василиса Степановна слушала его не перебивая, один раз только ненадолго отлучилась на кухню вскипятить чайник. Пила черный кофе, курила папиросы, синие глаза ее порой заволакивались дымкой, будто папиросный дым растворялся в них.
– Когда ты мне сказал, что хочешь жениться, я не поверила, – призналась она. – Думала, пройдет это у тебя. А потом ты пропал, и я поняла, что ты счастлив. Не казни себя, что редко приходил ко мне, не звонил… Счастливые люди все одинаковы: купаются в своем счастье, боятся поделиться им с другими, да им никто и не нужен… Наверное, и родителям ничего не сообщил о женитьбе?
– Написал письмо…
– Сначала я читала твои статьи и фельетоны в газете, а последнее время ничего не вижу… Неужели и журналистику забросил?
– После университета стал работать корреспондентом АПН, – сказал Вадим.
– АПН… Что это такое?
– Агентство печати «Новости». Оно открылось в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Если мою статью примут, то ее могут напечатать в ста десяти странах, с которыми у нас заключен контракт, – пояснил Вадим. – У меня ненормированный рабочий день, получаю и задания, но чаще сам предлагаю агентству темы.
– Я видела твою жену всего один раз. Вы ко мне на минутку забежали, оба такие счастливые… Твоя Ирина мне понравилась. Честно, ты действительно счастлив?
– Наверное, да.
– Почему «наверное»?
– Видишь ли, Василиса Степановна; я не очень хорошо знаю, что такое счастье, – улыбнулся Вадим. – Очень уж эта категория «счастье» расплывчата и относительна.
– Значит, начались сложности, – вздохнула Красавина, – Что ж, это естественно. Если бы у тебя все было хорошо и гладко, я сказала бы, что ты остановился.
– Остановился? Да я еще на ногах-то крепко стоять не научился! – возразил Вадим. – Работа для меня новая, квартиры нет, задумал брошюру про наше бытовое обслуживание написать – не получается. Одно дело – фельетоны, а другое – книжка…
– Ты никогда не остановишься, Вадим – рассмеялась Василиса Степановна. – Это тебе не грозит…
– Мы с Ириной и Андрейкой придем к тебе в пятницу, – сказал Вадим. – Или у тебя билеты в театр?
– Что любит твоя жена – чай с вареньем, яблочные пироги или цыплят табака?
Вадим на секунду задумался, потом рассмеялся:
– Ты знаешь, я еще не изучил ее вкусы, по-моему, ест и пьет все, что подадут.
– Как мне хочется увидеть твоего сына, – произнесла Красавина. – На кого он похож?
– Говорят, на меня.
– Значит, и на твоего отца, – вздохнула Красавина.
Возвращаясь пешком на Суворовский проспект, Вадим не мог избавиться от чувства жалости и вместе с тем восхищения Василисой Прекрасной. Он был убежден, что теперь девушки не могут любить так, как они. Смешно подумать, чтобы его Ирина, если, допустим, он исчезнет из ее жизни, будет вечно хранить память о нем и обречет себя на одиночество…
Сейчас иное время, иные нравы.
У Московского вокзала он остановился возле женщин, торгующих белыми и красными розами, выбрал несколько штук. Он знал, что Ира обрадуется. Весна еще не наступила, но снега в городе давно уже не было. Зима, весна и осень в Ленинграде мало чем отличались: все та же туманная хмарь с мелким моросящим дождем, влажный блеск асфальта, жидкие струйки из водосточных труб, низкое пепельно-серое небо, тяжело давящее на крыши зданий. Тем не менее он полюбил этот удивительно красивый город, однако ранней весной, когда начинало пригревать солнце и расчищалось небо, тянуло уехать в Андреевку. И это желание было таким сильным, что он, случалось, все бросал, садился в поезд и уезжал на неделю, иногда даже не предупредив начальство. Впрочем, у него был свободный режим работы. Там над головой небо широко распахивалось, дышалось вольно, полной грудью, уши отдыхали от въедливого городского шума, а глаза с удовольствием останавливались на меняющихся красках леса. Эта весенняя подзарядка природой давала ему ощутимый стимул для работы в городе. Ему нравилось ходить по протопленному дому, залезать на пыльный чердак и копаться там в старых книгах и журналах. Этим летом с Ириной и маленьким Андреем он поедет в отпуск в Андреевку. Ефимья Андреевна еще не видела его жену и своего правнука. Он иногда писал ей, но никогда не получал ответа: бабушка была неграмотной. Только по каким-то важным причинам она просила квартирантку под ее диктовку написать письма своим детям. В гости она тоже ездить не любила. До сих пор держит корову, кур. Сено летом косят внуки. Теперь там по соседству живет Семен Яковлевич Супронович с Варварой, они и присматривают за бабушкой.
Со Старо-Невского проспекта на Суворовский плавно заворачивали синие троллейбусы. У одного соскочила гибкая длинная штуковина с напоминающим башмак контактом и, разбрызгивая зеленые искры, заколебалась в воздухе, как маятник гигантских часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100