– Но ведь можно попытаться объяснить все государю, как-никак, он имеет возможность влиять на внешнюю политику, – попытался найти контрдоводы генерал.
– А он вам поверит? Вы сможете его убедить? – не без насмешки поинтересовался я.
Александр Иванович подумал и удрученно махнул рукой.
– А вы знаете, что ваш прямой, непосредственный начальник граф Витте на днях получит из казны двести тысяч рублей в награду за успешные действия русских войск в Китае? – совершенно неожиданно спросил Гутмахер.
– С каких это пор Сергей Юльевич стал графом и про какие двести тысяч вы говорите? – не понял его действительный статский советник. – Тем более что в государственной казне сейчас шаром покати.
– А он разве не граф ? Даже я помню, что он граф, – вмешался я.
Гутмахер согласно кивнул:
– Про эти деньги я вспомнил случайно, где-то недавно читал. Такими суммами наградили генерала Куропаткина, Ламздорфа и Витте в самом конце девятисотого года.
– Ничего об этом не знаю, да и странно, Государь не очень жалует Куропаткина, хотя и вынужден был назначить его в позапрошлом году военным министром.
– А я, честно говоря, ни о каких Куропаткиных и Ламздорфах даже не слышал, – признался я. – Как и о войне в Китае.
– Ламздорф – наш министр иностранных дел, Куропаткин – военный министр, – машинально прокомментировал Александр Иванович. – Когда же Витте получит графский титул?
– Кажется, в то время, когда был, вернее сказать, будет, премьер-министром, – ответил Гутмахер.
– Он что, еще и премьер-министром станет! – поразился хозяин. – Ну, это уже ни в какие рамки…
– Так Витте вроде бы провел денежную реформу, укрепил рубль, – решил и я показать свою образованность.
– Сейчас у нас довольно часто поминают деятелей вашего времени, особенно его и Столыпина.
– Какого Столыпина?
– Петра Аркадьевича, – пояснил всезнающий Гутмахер. – Саратовского губернатора, в будущем премьера.
– Вообще-то род Столыпиных довольно известный, бабушка Лермонтова была урожденная Столыпина, но ни о каком Петре Аркадьевиче я не знаю. В Саратове сейчас совсем другой губернатор. Может быть, вы говорите о Гродненском предводителе дворянства? Про такого я слышал.
– Может быть, он еще не получил известность как выдающийся деятель, значит, у него еще все впереди, – успокоил я предка. – Вы не хотите присоединиться к дамам?
– Немного позже, мне еще кое-что хотелось бы узнать у Аарона Моисеевича, – сказал генерал.
Оставив их углубляться в историю, я один отправился проведать наших дам, пивших свой чай в малой гостиной. Здесь царила Ольга, взахлеб рассказывая внимательным слушательницам о своем замечательном времени. Я извинился, что вторгаюсь на сопредельную территорию, и примкнул к пассивной части аудитории. Софья Аркадьевна растеряно улыбнулась и ввела меня в курс дела:
– Ольга Глебовна рассказывает нам с Натали про русское студенчество.
– Ну, да, – воодушевилась Ольга, – у нас студенты делятся на нормальных, кто тусуется, и на ботаников.
– Я тоже любила ботанику, – призналась хозяйка, – сама в детстве собирала гербарий.
– Да, нет, ботаники не в том смысле, что которые ботаники, – прервала ее Оля, – я имела в виду, что наши ботаники – полный отстой, ну, зубрилы по-вашему, а нормальные – тусовщики. Ну, те, которые продвинутые, а другие – полный отстой! Неужели не понятно!
– Оля хочет сказать, что зубрил и тех, кто любит учиться, студенты называют «ботаниками», а те, кто только гуляет и развлекается, нормальные, продвинутые молодые люди, – ехидно перевел я на старорусский язык молодежный сленг.
– Меня больше интересует будущая революция, – вмешалась в разговор Наталья Александровна. – Оля, – обратилась она к Дубовой, – сколько я могу судить, Алексей Григорьевич ретроград и относится к революции отрицательно. Расскажите лучше вы сами, как все было на самом деле.
Ольга озадачено посмотрела на пылкую барышню и пожала плечами:
– Да это когда было! Я, конечно, в школе проходила. Леш, когда революции были – в пятом и семнадцатом? Потом, вроде, была гражданская война. Я в таких вещах не Копенгаген, мне это по барабану. Вот если про музыку, так вы в этом не рубите, у вас даже групп нет. Про революцию вы лучше у Арика спросите, он профессор и вообще чувак правильный, я от него уже который день тащусь. Он вот-вот Нобеля схватит, и мы с ним в Швецию двинем. Я еще не знаю, где лучше жить. Мне лично и здесь некисло, но с нормальной капустой лучше на западе жить.
– Ольга, кончай стебаться, – перебил я Дубову, – не видишь, что ли, что тебя не понимают. Говори нормальным языком.
– Да я, правда, почти ничего о революции не помню. Ну, сначала была революция, потом эта, как ее коллективизация, потом вроде война. Ты, Наташ, правда, не обижайся, ну зачем нам молодежи знать эти ваши разборки?
– А как же эмансипация, вот я вижу, вы, Ольга Глебовна, носите мужской костюм. Разве в ваше время барышни перестали носить платья? – спросила Софья Аркадьевна.
– Это вы про джинсы, что ли? – удивилась Ольга. – Так они женские. Понятно, что джинсы тоже уже отстой, но зато удобно. А если вы про тряпки, то у меня целый чемодан барахла, могу показать, что мы носим. Леш, ты свали отсюда, а то мне при тебе переодеваться неудобно.
Оставшись без дамского общества, я попробовал присоединиться к мужчинам, но те разговоры, что вели представители старшего поколения, только нагнали на меня скуку.
Дождавшись паузы в прениях сторон, я спросил разрешения у хозяина покопаться в его книжных шкафах и отправился в кабинет. Старые книги меня чем-то притягивают, да и многое говорят о своих хозяевах. Библиотека у Александра Ивановича оказалась обширной и разнородной. Художественная часть, в основном, была представлена русской классикой. Здесь были те же неизменные авторы, что и у культурных людей нашего времени. Кроме них, писатели забытые или непопулярные в двадцатом веке, вроде Аксакова, Греча, Кукольника. Потом мне попалась подшивка газеты «Новое время». Об этой газете и ее редакторе, многолетнем приятеле Чехова, Суворине, я читал в письмах Антона Павловича и с интересом начал просматривать его, считающиеся в эти годы реакционными, статьи.
Писал Суворин складно и обоснованно, но в статьях чувствовалось раздражение против не принимающей его левой интеллигенции. Судить слета, не вникнув в реалии современной жизни, насколько он был объективен, я не мог, да и не пытался. Тем более, что долго читать мне не удалось, моё невольное уединение нарушила Софья Аркадьевна. Я, признаться, удивился ее приходу, тем более, что рассматривание нарядов у женщин обычно занимает много времени.
– Я вам, Алексей Григорьевич, не помешала? – спросила она неестественно напряженным голосом. – Извините, но мне необходимо с вами поговорить.
Такое вступление мне не понравилось. Судя по ее расстроенному лицу, разговор предстоял непростой, и я, грешным делом, подумал, что она хочет попросить нашу компанию оставить ее семью в покое. Однако, я ошибся, разговор пошел совсем о другом.
– Алексей Григорьевич, мне очень неловко говорить с вами, мужчиной, пусть даже, возможно, моим правнуком на такую деликатную тему, но больше мне спросить не у кого…
– Ради бога, дорогая Софья Аркадьевна, какие могут быть церемонии, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы, – пообещал я.
– Видите ли, я обычная женщина и мать, и мне отнюдь не безразлична будущее моих детей, – издалека начала хозяйка и тут же заговорила горячо и взволновано, так, как будто ее прорвало. – Вы знаете, какие дамские вещи показала мне ваша знакомая?
Я начал догадываться, к чему она клонит:
– Представляю.
– Это правда, что в такие туалеты и… и, простите за фривольность, такое неглиже в ваше время одеваются порядочные женщины?
– Я не знаю, о каких туалетах идет речь, но в наше время многие дамы одеваются весьма экстравагантно.
– И вы таких женщин встречаете на улицах?
Я растерялся, не зная, как правильнее ответить на этот вопрос. Судя по выражению лица, прабабка была женщиной неглупой, и я решил говорить серьезно, а не отшучиваться:
– Софья Аркадьевна, я не смогу вам так прямо ответить. Я не знаю, что вам такого могла показать Ольга, но поверьте, сколько я могу судить, она по нашим меркам одевается достаточно скромно. Между нашими эпохами сто лет, и за это время очень многое изменилось. Все дело в оценке людей и морали того или иного времени. Чтобы понять, что я имею в виду, ответьте, пожалуйста, на такой вопрос, вы читали «Анну Каренину»?
– Конечно, ее все читали.
– По вашему мнению, Каренина порядочная женщина?
– Нет, конечно, она, безусловно, не порядочна.
– В чем это проявилось, в том, что она оставила мужа?
– И в этом тоже,
– А в мое время она считается порядочной. Видите ли, у нас, во всяком случае, в цивилизованных странах, половина браков, к сожалению, распадается. Даже итальянские католики добились у парламента права на развод. Поймите, у нас совсем другая жизнь, чем у вас, потому и мораль стала не так строга к людям, как в ваше время. Мир в двадцатом столетии пережил такие ужасы, что мелочи вроде коротких юбок и символического дамского белья больше никого не волнуют.
– Но как к этому относятся сами мужчины? – подавленно спросила прабабка.
– К тому, что вы имеете в виду – никак. Все дело в привычке. В мое время очень трудно удивить кого-нибудь даже самой необычной одеждой. Даже если надеть на голое тело медвежью шкуру и в таком виде прийти в ресторан, то это возмутит, пожалуй, только защитников животных.
– А как же мои дети? Мои мальчики будут вынуждены жить в таком мире и все это видеть?!
– Боюсь, что до таких времен они не доживут. Им удастся увидеть женские ножки разве что до колена. В двадцатом веке будет две мировые войны, После первой юбки укоротятся на десять сантиметров, после второй еще на десять, а потом будут укорачиваться на такую же длину примерно каждые десять лет, пока у женщин не кончатся ноги. Сначала это будет шокировать, потом все привыкнут и перестанут обращать внимание, После этого начнется плюрализм в одежде, и женщины смогут выбирать длину платьев сообразно своему вкусу и красоте ног.
– А как же нравственность?
– Нравственность останется, только станет иной.
– А мне кажется, ваш мир скатился в пропасть!
Расстроенная Софья Аркадьевна ушла, и я опять вернулся к Суворину.
Однако, читать мне снова помешали. Теперь в библиотеку явилась Наталья Александровна с лицом вытянутым не менее, чем оно было недавно у ее маменьки.
– Василий, извините, Алексей Григорьевич, скажите, это что, мистификация?
– В смысле? – не понял я.
– Откуда вы взялись, и что вы за люди?!
– Вам что, тоже не понравилась Ольгины тряпки? – вопросом на вопрос ответил я.
– При чем здесь, как вы выражаетесь, тряпки! Я ничего не имею против ее странного русского языка, я даже понимаю, что одежда может быть не только такой, которую носим мы, но то, как Ольга Глебовна говорит о народе, об отношениях между мужчинами и женщинами – это просто чудовищно!
– Вот вы ее и просветите, – легкомысленно посоветовал я. – Вы же собрались просвещать наш темный народ, просветите его грамотную часть.
– Но, но… Ольга Глебовна не скрывает, что находится… – Здесь Наталья Александровна надолго замолчала, подбирая слова, потом начала краснеть и с трудом докончила фразу. – … в определенных свободных отношениях с этим странным старым человеком, господином Гутмахером!
– А вам-то какое до этого дело, – рассердившись на революционерку, не очень любезно оборвал я ее морализаторство. – Вам что до того?! Вы для чего пошли в революцию? Бедные крестьяне вас очень волнуют? Или вы хотите избавиться от опеки родителей? Кем вы вообще собираетесь стать, Верой Фигнер или какой-нибудь Коллонтай?
– А откуда вы знаете этих женщин? – совершенно неожиданно повернула разговор Наталья.
– Не помню, в школе по истории проходили. Фигнер, кажется, была народоволкой, а Коллонтай как-то связана с революцией, и еще она, – вспомнил я, – первая женщина-посол…
– Александра Михайловна Домонтович?
– Какая еще Домонтович? Я такую не знаю.
– Это девичья фамилия Александры Михайловны, – пояснила Наталья. – Вы же говорили об Александре Михайловне Коллонтай? Мы с ней хорошо знакомы.
– Насчет того, как звали ту Коллонтай, я ничего сказать не могу, – покаялся я. – Может быть, и Александра. Я помню только, что в революции было несколько известных баб, извините, женщин, она одна из них.
– Вы не представляете, как это интересно! – загорелась Наталья Александровна. – Неужели наша Шурочка сделалась так известна?! Хотя, безусловно, это именно она. Шура – великая женщина! Вы знаете, что в шестнадцать лет Александра Михайловна сдала экзамены за курс мужской гимназии!? А какие блестящие статьи она пишет в европейских газетах!
– Увы, я просто не в курсе дела. Давайте лучше спросим у Гутмахера, он жил в советское время и должен знать точнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41