Остаться, конечно, стоило, но не за такие несуразные деньги, что непременно, учитывая мое скромное платье, вызовет подозрения. Вернулся Митрич с газетой и начал тыкать мне в глаза большую статью под жирной шапкой:
«ЖУТКОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ В МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ» с подзаголовком:
«Самое ужасное преступление XX века!». Я без особого интереса взял в руку слепой листок вечерней газеты и прочитал несколько строк сенсационной статьи:
«В Подольском уезде Московской губернии совершено жуткое и загадочное убийство. Наш собственный корреспондент посетил место преступления. Вот, что он рассказывает: „Четверо молодых людей из хороших семей отправились на загородную прогулку, которая оказалась для них роковой! Загадочные разбойники совершили беспримерное кровавое преступление, все четверо прекрасных юношей оказались зверски убитыми. Но самое ужасное случилось позже. Изверги, глумясь над телами безвинных жертв, погрузили тела убиенных в карету и отправили страшный груз в подарок родственникам покойных…“
Далее собственный корреспондент вечерней описывал красоты природы, оскверненные безжалостными убийцами, и стоил фантастические версии мотивов преступления.
– Ну и что, ты думаешь, что из-за этого преступления я стану платить за дешевый номер тридцать рублей? – поинтересовался я у Митрича, возвращая ему газету.
– Так я думаю-с, на улице ночь-то, мало ли чего не бывает, – с неопределенной угрозой ответил он, почти переставая употреблять живописные суффиксы. – Ежели, конечно, войти в положение, то и за четверта-ок-с…
– Червонец, – прервал я его, – и то от сердца отрываю.
– Меньше пятнадцати никак нельзя…
– Одиннадцать.
– Ладно, ни нашим, ни вашим, двенадцать рубликов барышня-то вон совсем осоловели-с…
Я посмотрел на дремлющую барышню и неохотно согласился:
– Будь по-твоему, режь меня без ножа, как те разбойники!
Довольный выгодной сделкой Митрич тут же покинул помещение, а Татьяна Кирилловна поинтересовалась сонным голосом:
– Какие разбойники?
– Да вон, какие-то разбойники зверски убили четверых прекрасных юношей.
– Какой ужас, – довольно равнодушно откликнулась девушка. – Молжно, я лягу?
Глава 8
Дом Ильи Ильича Поспелова, гимназического приятеля Александра Ивановича, располагался в Несвижском переулке за Хамовническими казармами, невдалеке от дома Льва Толстого.
– Зачем тебе было ездить в Ясную поляну? – спросил я Татьяну Кирилловну, когда мы на копеечном «ваньке» тряслись по брусчатому Хамовническому переулку. – Подкарауль Толстого, когда он пойдет по воду, и поговори с ним.
– Мне нужно было его в Ясной Поляне увидеть, – грустно ответила девушка. – В Москве он со мной, может быть, и разговаривать не захочет.
– А в Ясной Поляне захотел бы?
– Если бы я туда пешком пришла, да в пути претерпела, то непременно бы поговорил. А здесь кто я ему просто любопытная барышня.
В словах девушки был резон, и я не смог с ней не согласиться.
– Ну, просто на него посмотришь, и то память. Не так много людей смогут похвастаться, что видели, как Лев Толстой на санках воду возит.
– А вы откуда знаете про воду и санки?
– Читал где-то, – неопределенно ответил я, вспоад. иив, что читал об этом у Гиляровского.
«Собственный дом» отставного корнета Поспелова оказался приличным особняком, содержащемся в отменном порядке. Было около одиннадцати часов утра и наносить визит, по моему разумению, было уже можно. Мы с Татьяной Кирилловной ехали налегке, без ее узла с мужскими вещами, потому сразу отпустили извозчика.
Я подошел к двери и несколько раз крутанул ручку механического звонка. Через минуту она слегка приоткрылась, и в щель выглянуло полное, миловидное лицо женщины лет тридцати.
– Нам Илью Ильича, – сказал я.
– По какому делу? – не выходя наружу и не отворяя дверь, спросила она.
– С письмом от его приятеля.
– Давайте письмо.
Я просунул конверт в щель, после чего дверь тут же захлопнулась. Мы растерянно остались стоять на улице, как будто ждали милостыни. Положение сложилось довольно глупое, но тихий переулок был пуст, мы никому не мозолили глаза, и я решил терпеливо ждать развития событий. Они между тем развивались очень медленно. Прошло минут десять, как мы с Татьяной Кирилловной стояли столбами перед закрытыми дверьми, а про нас словно бы забыли.
– Это, по-моему, не очень учтиво, так принимать гостей, – не преминула сказать спутница, когда ей надоело разглядывать запертую дверь. – Может быть, нам лучше уйти?
Увы, уходить было некуда. Я очень рассчитывал на этого неведомого мне Поспелова, вернее, на его уединенный дом.
– Еще немного подождем, и снова позвоню, – успокоил я девушку.
Однако, больше мне звонить не пришлось, дверь сама широко раскрылась и обладательница приятного, полного лица, пригласила нас войти.
– Извольте подождать, – сказала она, пропуская нас через неотапливаемый тамбур в просторную прихожую, отделанную дубовыми панелями, – Илья Ильич сейчас встанут и вас примут.
Мы скромно присели на дубовую скамью с резной спинкой и еще минут десять провели в скучном ожидании. Наконец опять появилась давешняя женщина и пригласила нас пройти в гостиную. Все повторилось в точности, как и раньше, только теперь мы сидели не на скамейке, а в мягких кожаных креслах.
Гостиная оказалась элегантно обставлена стариной мебелью, содержащейся в прекрасном состоянии. Чувствовалось, что у хозяина достаточно средств и вкуса для комфортабельной, стильной жизни. Я понял, что именно такого комфорта мне не хватало в новой России. Все-таки русские баре умели красиво жить.
Наконец, когда я начал подозревать, что сейчас нас пригласят в следующее помещение и вновь попросят подождать, в гостиной появился сам хозяин. Илья Ильич оказался пожилым красавцем в тургеневском стиле, с роскошными седеющими волосами, ухоженными до совершенства бородой и усами, тщательно подбритыми щеками и умным, интеллигентным лицом. Выглядел он смущенно, что объяснилось тотчас как только он заговорил:
– Прошу великодушно извинить меня за то, что заставил вас так долго ждать. Я еще не вставал, когда Анна сказала, что меня ждут гости. Я никого утром не ждал и поздно проснулся,
Глядя на тщательно одетого Поспелова, я удивился, как он смог привести себя в такой совершенный вид за какие-то полчаса.
– Александр мне написал, что вам будет удобно некоторое время пожить у меня. Буду чрезвычайно рад, если вы скрасите мое одиночество. Дом у меня большой, и места предостаточно, надеюсь, что мои холостяцкие привычки не принесут вам неудобств,
От такой изысканной вежливости я даже слегка опешил.
– Простите великодушно, что мы своим появлением уже причинили вам неудобство, – начал я говорить в том же, что и он витиеватом стиле. – Александр Иванович, уповая на вашу доброту, решился побеспокоить вас и стеснить нашим присутствием. Позвольте рекомендовать вам Татьяну Кирилловну Раскину. По не зависящим от нас причинам моей спутнице и мне некоторое время необходимо прожить приватным образом…
В конце концов я начал путаться в изысканных оборотах и окончил вполне прозаически:
– Мы постараемся вас не беспокоить и при первой возможности найдем себе другое жилье…
– Не извольте беспокоиться, голубчик Василий Терентьевич, никакого неудобства вы мне не доставите, напротив, скрасите одиночество. Тем более, что я буду счастлив выполнить просьбу дорогого Шуры, и мне чрезвычайно приятно познакомиться с его молодыми друзьями, о которых он так тепло отзывается. Я живу одиноко, гости у меня бывают редко, и видеть таки приятные лица у себя дома для меня большая радость.
Похоже было на то, что нам с Поспеловым нескоро удастся выбраться из тенет взаимных комплиментов, поэтому я просто поклонился и постарался как можно приятнее улыбнуться. В этот момент в гостиную вплыла давешняя полнолицая красавица, и хозяин запнулся.
– Позвольте отрекомендовать вас моей домоправительнице и большому другу Анне Ивановне. Аннушка, эти господа какое-то время поживут у нас… По просьбе Шуры Крылова, моего гимназического товарища, ты его знаешь…
То, как просительно заговорил хозяин с домоправительницей, не оставляло сомнений, кто в его доме главный.
– Позвольте, Анна Ивановна, отрекомендоваться, – сказал я не без подхалимских ноток в голосе. – Василий Тимофеев Харлсон, а это моя жена Татьяна Кирилловна.
При слове «жена» девица Раскина стрельнула в мою сторону быстрым взглядом, как мне кажется, не оставшимся незамеченным Анной Ивановной.
– Что ж, пусть поживут, ежели им так заблагорассудилось, – согласилась домоправительница. – Только где их селить? В розовой комнате не топлено, а в голубой сами знаете.
– Может быть, в антресольной? – опять просительно спросил Илья Ильич. – Там тихо и покойно…
– Там же не убрано, – парировала хозяйское предложение домоправительница.
– Я могу и сам убрать, – предложил я, боясь, что проблема нашего размещения так никогда не решится,
– Еще чего, – воспротивилась такой возможности Анна Ивановна. – Не мужчинское это дело уборка, сама как-нибудь справлюсь. Вы тут посидите да поговорите, а я мигом.
– Очень строгая у меня Аннушка, – лукаво улыбаясь, сказал Илья Ильич, когда женщина вышла из комнаты. – Как что не по ней, тотчас требует расчет,
– Может быть, мне ей помочь, – предложила Татьяна Кирилловна. – Я, правда, умею убирать.
– Если только это вас не затруднит, и Аннушка согласится, я, право, не всегда понимаю логику ее поступков…
Раскина отправилась подлизываться к Аннушке, и та, поломавшись, согласилась принять помощь, и женщины надолго оставили нас с Ильей Ильичом одних,
Говорить нам пока было не о чем и, видимо, чтобы не сидеть молча, Поспелов начал рассказывать о своих совместных с Александром Ивановичем гимназических годах. Рассказывал он интересно, хотя и излишне подробно. Я, впрочем, с удовольствием слушал о милых проказах гимназистов девятнадцатого века, и когда Илья Ильич неожиданно спросил, где я учился совершенно машинально ляпнул, что в обычной советской школе. Причем, ответив, не сразу сообразил, что сморозил нечто несуразное. Дошло до меня это только тогда, когда Поспелов спокойно, без нажима и удивления спросил:
– Вы, судя по всему, не наш соотечественник?
– Почему вы так решили? – вопросом на вопрос ответил я.
– По многим причинам. У вас иное, незнакомое мне выражение лица. Говорите вы по-русски правильно, но с неправильными или, вернее будет сказать, чужими русскому уху интонациями. Притом слова, которые вы употребляете, не все соответствуют правилам грамматики. Да и одеты вы не совсем обычно, я даже не говорю о вашей невиданной обуви. Ваш костюм не соответствует ни вашей внешности, ни тому, как вы держитесь, и носите вы его не так, как носят подобное платье…
Я удивленно вгляделся в этого престарелого комильфо, сумевшего так много и точно заметить.
– … Не говоря о том, что я никогда не слышал о таком учебном заведении, как «простая советская школа». К тому же вы с большим интересом слушали мои немудрящие гимназические истории, которых знает множество любой человек, учившейся в гимназии или реальном училище.
Мне пока нечего было ему сказать в ответ, и я просто молча слушал, что он еще добавит к сказанному. Он продолжил свой «анализ»:
– Шура пишет, что вы его далекий родственник. Почему «далекий», а не «дальний»? А вот ваша спутница мне более понятна, она, скорее всего, недавно приехала из одной из наших южных губерний, вероятно, Николаевской или Херсонской. Поймите, голубчик, меня правильно, я не хочу вторгаться в вашу жизнь или неволить вас разъяснять мне перечисленные несуразности, но живу я один, живу скучно, и всякие новые впечатления мне любопытны. К тому же в ваших сложных, как я догадался, обстоятельствах, вам может понадобиться деятельный помощник. Я сначала растерялся и не нашелся, что ответить, но потом подумал, что мой собеседник прав, тем более, что, остановившись у него, я подвергаю его опасности, и он вправе знать, на что идет.
– Хорошо, – сказал я, – я вам объясню, почему Александр Иванович назвал меня своим «далеким» родственником. Надеюсь, рассказ вас не разочарует, да и помощь мне действительно может понадобиться. Мне пришлось начинать, как говорится, от печки, с самого начала – кто я и откуда. Илья Ильич умел слушать, и по его заинтересованной, оживленной реакции было непонятно, верит ли он моей бредовой для обычного человека истории.
Когда я дошел до эпизода с пленением меня крестьянами, нас прервала заглянувшая в гостиную Аннушка. Илья Ильич тут же поменял выражение лица с заинтересованного на светски любезное, как будто мы с ним говорили об обычных бытовых пустяках.
– Аннушка, голубушка, заходи, пожалуйста, – обратился он к ней, как и раньше, немного заискивающе. – Василий Тимофеевич рассказывает, какие замечательные вишни растут у них на Полтавщине, тебе тоже будет интересно послушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
«ЖУТКОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ В МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ» с подзаголовком:
«Самое ужасное преступление XX века!». Я без особого интереса взял в руку слепой листок вечерней газеты и прочитал несколько строк сенсационной статьи:
«В Подольском уезде Московской губернии совершено жуткое и загадочное убийство. Наш собственный корреспондент посетил место преступления. Вот, что он рассказывает: „Четверо молодых людей из хороших семей отправились на загородную прогулку, которая оказалась для них роковой! Загадочные разбойники совершили беспримерное кровавое преступление, все четверо прекрасных юношей оказались зверски убитыми. Но самое ужасное случилось позже. Изверги, глумясь над телами безвинных жертв, погрузили тела убиенных в карету и отправили страшный груз в подарок родственникам покойных…“
Далее собственный корреспондент вечерней описывал красоты природы, оскверненные безжалостными убийцами, и стоил фантастические версии мотивов преступления.
– Ну и что, ты думаешь, что из-за этого преступления я стану платить за дешевый номер тридцать рублей? – поинтересовался я у Митрича, возвращая ему газету.
– Так я думаю-с, на улице ночь-то, мало ли чего не бывает, – с неопределенной угрозой ответил он, почти переставая употреблять живописные суффиксы. – Ежели, конечно, войти в положение, то и за четверта-ок-с…
– Червонец, – прервал я его, – и то от сердца отрываю.
– Меньше пятнадцати никак нельзя…
– Одиннадцать.
– Ладно, ни нашим, ни вашим, двенадцать рубликов барышня-то вон совсем осоловели-с…
Я посмотрел на дремлющую барышню и неохотно согласился:
– Будь по-твоему, режь меня без ножа, как те разбойники!
Довольный выгодной сделкой Митрич тут же покинул помещение, а Татьяна Кирилловна поинтересовалась сонным голосом:
– Какие разбойники?
– Да вон, какие-то разбойники зверски убили четверых прекрасных юношей.
– Какой ужас, – довольно равнодушно откликнулась девушка. – Молжно, я лягу?
Глава 8
Дом Ильи Ильича Поспелова, гимназического приятеля Александра Ивановича, располагался в Несвижском переулке за Хамовническими казармами, невдалеке от дома Льва Толстого.
– Зачем тебе было ездить в Ясную поляну? – спросил я Татьяну Кирилловну, когда мы на копеечном «ваньке» тряслись по брусчатому Хамовническому переулку. – Подкарауль Толстого, когда он пойдет по воду, и поговори с ним.
– Мне нужно было его в Ясной Поляне увидеть, – грустно ответила девушка. – В Москве он со мной, может быть, и разговаривать не захочет.
– А в Ясной Поляне захотел бы?
– Если бы я туда пешком пришла, да в пути претерпела, то непременно бы поговорил. А здесь кто я ему просто любопытная барышня.
В словах девушки был резон, и я не смог с ней не согласиться.
– Ну, просто на него посмотришь, и то память. Не так много людей смогут похвастаться, что видели, как Лев Толстой на санках воду возит.
– А вы откуда знаете про воду и санки?
– Читал где-то, – неопределенно ответил я, вспоад. иив, что читал об этом у Гиляровского.
«Собственный дом» отставного корнета Поспелова оказался приличным особняком, содержащемся в отменном порядке. Было около одиннадцати часов утра и наносить визит, по моему разумению, было уже можно. Мы с Татьяной Кирилловной ехали налегке, без ее узла с мужскими вещами, потому сразу отпустили извозчика.
Я подошел к двери и несколько раз крутанул ручку механического звонка. Через минуту она слегка приоткрылась, и в щель выглянуло полное, миловидное лицо женщины лет тридцати.
– Нам Илью Ильича, – сказал я.
– По какому делу? – не выходя наружу и не отворяя дверь, спросила она.
– С письмом от его приятеля.
– Давайте письмо.
Я просунул конверт в щель, после чего дверь тут же захлопнулась. Мы растерянно остались стоять на улице, как будто ждали милостыни. Положение сложилось довольно глупое, но тихий переулок был пуст, мы никому не мозолили глаза, и я решил терпеливо ждать развития событий. Они между тем развивались очень медленно. Прошло минут десять, как мы с Татьяной Кирилловной стояли столбами перед закрытыми дверьми, а про нас словно бы забыли.
– Это, по-моему, не очень учтиво, так принимать гостей, – не преминула сказать спутница, когда ей надоело разглядывать запертую дверь. – Может быть, нам лучше уйти?
Увы, уходить было некуда. Я очень рассчитывал на этого неведомого мне Поспелова, вернее, на его уединенный дом.
– Еще немного подождем, и снова позвоню, – успокоил я девушку.
Однако, больше мне звонить не пришлось, дверь сама широко раскрылась и обладательница приятного, полного лица, пригласила нас войти.
– Извольте подождать, – сказала она, пропуская нас через неотапливаемый тамбур в просторную прихожую, отделанную дубовыми панелями, – Илья Ильич сейчас встанут и вас примут.
Мы скромно присели на дубовую скамью с резной спинкой и еще минут десять провели в скучном ожидании. Наконец опять появилась давешняя женщина и пригласила нас пройти в гостиную. Все повторилось в точности, как и раньше, только теперь мы сидели не на скамейке, а в мягких кожаных креслах.
Гостиная оказалась элегантно обставлена стариной мебелью, содержащейся в прекрасном состоянии. Чувствовалось, что у хозяина достаточно средств и вкуса для комфортабельной, стильной жизни. Я понял, что именно такого комфорта мне не хватало в новой России. Все-таки русские баре умели красиво жить.
Наконец, когда я начал подозревать, что сейчас нас пригласят в следующее помещение и вновь попросят подождать, в гостиной появился сам хозяин. Илья Ильич оказался пожилым красавцем в тургеневском стиле, с роскошными седеющими волосами, ухоженными до совершенства бородой и усами, тщательно подбритыми щеками и умным, интеллигентным лицом. Выглядел он смущенно, что объяснилось тотчас как только он заговорил:
– Прошу великодушно извинить меня за то, что заставил вас так долго ждать. Я еще не вставал, когда Анна сказала, что меня ждут гости. Я никого утром не ждал и поздно проснулся,
Глядя на тщательно одетого Поспелова, я удивился, как он смог привести себя в такой совершенный вид за какие-то полчаса.
– Александр мне написал, что вам будет удобно некоторое время пожить у меня. Буду чрезвычайно рад, если вы скрасите мое одиночество. Дом у меня большой, и места предостаточно, надеюсь, что мои холостяцкие привычки не принесут вам неудобств,
От такой изысканной вежливости я даже слегка опешил.
– Простите великодушно, что мы своим появлением уже причинили вам неудобство, – начал я говорить в том же, что и он витиеватом стиле. – Александр Иванович, уповая на вашу доброту, решился побеспокоить вас и стеснить нашим присутствием. Позвольте рекомендовать вам Татьяну Кирилловну Раскину. По не зависящим от нас причинам моей спутнице и мне некоторое время необходимо прожить приватным образом…
В конце концов я начал путаться в изысканных оборотах и окончил вполне прозаически:
– Мы постараемся вас не беспокоить и при первой возможности найдем себе другое жилье…
– Не извольте беспокоиться, голубчик Василий Терентьевич, никакого неудобства вы мне не доставите, напротив, скрасите одиночество. Тем более, что я буду счастлив выполнить просьбу дорогого Шуры, и мне чрезвычайно приятно познакомиться с его молодыми друзьями, о которых он так тепло отзывается. Я живу одиноко, гости у меня бывают редко, и видеть таки приятные лица у себя дома для меня большая радость.
Похоже было на то, что нам с Поспеловым нескоро удастся выбраться из тенет взаимных комплиментов, поэтому я просто поклонился и постарался как можно приятнее улыбнуться. В этот момент в гостиную вплыла давешняя полнолицая красавица, и хозяин запнулся.
– Позвольте отрекомендовать вас моей домоправительнице и большому другу Анне Ивановне. Аннушка, эти господа какое-то время поживут у нас… По просьбе Шуры Крылова, моего гимназического товарища, ты его знаешь…
То, как просительно заговорил хозяин с домоправительницей, не оставляло сомнений, кто в его доме главный.
– Позвольте, Анна Ивановна, отрекомендоваться, – сказал я не без подхалимских ноток в голосе. – Василий Тимофеев Харлсон, а это моя жена Татьяна Кирилловна.
При слове «жена» девица Раскина стрельнула в мою сторону быстрым взглядом, как мне кажется, не оставшимся незамеченным Анной Ивановной.
– Что ж, пусть поживут, ежели им так заблагорассудилось, – согласилась домоправительница. – Только где их селить? В розовой комнате не топлено, а в голубой сами знаете.
– Может быть, в антресольной? – опять просительно спросил Илья Ильич. – Там тихо и покойно…
– Там же не убрано, – парировала хозяйское предложение домоправительница.
– Я могу и сам убрать, – предложил я, боясь, что проблема нашего размещения так никогда не решится,
– Еще чего, – воспротивилась такой возможности Анна Ивановна. – Не мужчинское это дело уборка, сама как-нибудь справлюсь. Вы тут посидите да поговорите, а я мигом.
– Очень строгая у меня Аннушка, – лукаво улыбаясь, сказал Илья Ильич, когда женщина вышла из комнаты. – Как что не по ней, тотчас требует расчет,
– Может быть, мне ей помочь, – предложила Татьяна Кирилловна. – Я, правда, умею убирать.
– Если только это вас не затруднит, и Аннушка согласится, я, право, не всегда понимаю логику ее поступков…
Раскина отправилась подлизываться к Аннушке, и та, поломавшись, согласилась принять помощь, и женщины надолго оставили нас с Ильей Ильичом одних,
Говорить нам пока было не о чем и, видимо, чтобы не сидеть молча, Поспелов начал рассказывать о своих совместных с Александром Ивановичем гимназических годах. Рассказывал он интересно, хотя и излишне подробно. Я, впрочем, с удовольствием слушал о милых проказах гимназистов девятнадцатого века, и когда Илья Ильич неожиданно спросил, где я учился совершенно машинально ляпнул, что в обычной советской школе. Причем, ответив, не сразу сообразил, что сморозил нечто несуразное. Дошло до меня это только тогда, когда Поспелов спокойно, без нажима и удивления спросил:
– Вы, судя по всему, не наш соотечественник?
– Почему вы так решили? – вопросом на вопрос ответил я.
– По многим причинам. У вас иное, незнакомое мне выражение лица. Говорите вы по-русски правильно, но с неправильными или, вернее будет сказать, чужими русскому уху интонациями. Притом слова, которые вы употребляете, не все соответствуют правилам грамматики. Да и одеты вы не совсем обычно, я даже не говорю о вашей невиданной обуви. Ваш костюм не соответствует ни вашей внешности, ни тому, как вы держитесь, и носите вы его не так, как носят подобное платье…
Я удивленно вгляделся в этого престарелого комильфо, сумевшего так много и точно заметить.
– … Не говоря о том, что я никогда не слышал о таком учебном заведении, как «простая советская школа». К тому же вы с большим интересом слушали мои немудрящие гимназические истории, которых знает множество любой человек, учившейся в гимназии или реальном училище.
Мне пока нечего было ему сказать в ответ, и я просто молча слушал, что он еще добавит к сказанному. Он продолжил свой «анализ»:
– Шура пишет, что вы его далекий родственник. Почему «далекий», а не «дальний»? А вот ваша спутница мне более понятна, она, скорее всего, недавно приехала из одной из наших южных губерний, вероятно, Николаевской или Херсонской. Поймите, голубчик, меня правильно, я не хочу вторгаться в вашу жизнь или неволить вас разъяснять мне перечисленные несуразности, но живу я один, живу скучно, и всякие новые впечатления мне любопытны. К тому же в ваших сложных, как я догадался, обстоятельствах, вам может понадобиться деятельный помощник. Я сначала растерялся и не нашелся, что ответить, но потом подумал, что мой собеседник прав, тем более, что, остановившись у него, я подвергаю его опасности, и он вправе знать, на что идет.
– Хорошо, – сказал я, – я вам объясню, почему Александр Иванович назвал меня своим «далеким» родственником. Надеюсь, рассказ вас не разочарует, да и помощь мне действительно может понадобиться. Мне пришлось начинать, как говорится, от печки, с самого начала – кто я и откуда. Илья Ильич умел слушать, и по его заинтересованной, оживленной реакции было непонятно, верит ли он моей бредовой для обычного человека истории.
Когда я дошел до эпизода с пленением меня крестьянами, нас прервала заглянувшая в гостиную Аннушка. Илья Ильич тут же поменял выражение лица с заинтересованного на светски любезное, как будто мы с ним говорили об обычных бытовых пустяках.
– Аннушка, голубушка, заходи, пожалуйста, – обратился он к ней, как и раньше, немного заискивающе. – Василий Тимофеевич рассказывает, какие замечательные вишни растут у них на Полтавщине, тебе тоже будет интересно послушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41