Обычно бальзамы, мази и порошки забирал кто-то из слуг, например Мулграв.
— Вижу, вы художник, — промолвил хозяин дома.
— Художник?
Мойдарт выдвинул ящик стола и достал покрытую лаком деревянную шкатулку. На ней была нарисована веточка жимолости с листочком и цветком. Под рисунком поместилось краткое описание способа приготовления отвара.
— Ваша работа?
— Да, господин. Но я не художник, а всего лишь… немного рисовальщик. Не более того.
— Среди моих слуг тоже есть один… рисовальщик. Мойдарт поднялся и вышел из-за стола, жестом приказав аптекарю следовать за ним. Они приблизились к западной стене и остановились перед картиной. Рамус едва удержался от возгласа изумления. Ничего подобного видеть ему еще не доводилось. Это был пейзаж; горы и занесенные снегом сосны. Работу никто не назвал бы тонкой и изящной, но в грубых, решительных, быстро нанесенных мазках заключалась исключительная сила, дававшая поразительный, ошеломляющий эффект. Аптекарь не мог отвести глаз. Деревья, уходящие в глубь сцены, словно приглашали войти в лес. Рамусу казалось, что если он сделает еще два-три шага, то окажется под их сводами, услышит хруст снега…
— Ну, что? — спросил Мойдарт. — Как, по-вашему, у этого человека есть талант?
— Это же просто чудо, — прошептал Рамус. — С гор так и веет холодом, а если прислушаться, то можно услышать пение птиц на ветках. А этот свет на соснах… О, сир, это необыкновенная картина. Как ему удалось добиться такой глубины?
— Светлые слои на более темном фоне, — сказал Мойдарт, — а потом еще немного подработать краем двухдюймовой кисти.
Аптекарь бросил взгляд на хозяина усадьбы и понял, что перед ним автор потрясающего творения, По-видимому, Мойдарт заметил, как изменилось его лицо.
— Вы не догадывались? — спросил он.
— Нет, сир. Только когда вы заговорили о методе… Поразительная вещь. Вы давно этим занимаетесь?
— Много лет. Но до вас я никому их не показывал. Вы первый видите плоды моих усилий.
— Я польщен, сир. Более, чем могу выразить словами. Рамус сказал это искренне, с чувством, так как никогда не был силен в искусстве лести.
— Самым трудным было написать воду и добиться отражения в ней деревьев и гор. До всего пришлось доходить самому, учась на собственных ошибках. Хотите ее? — внезапно спросил Мойдарт, прерывая объяснения.
— Это шедевр, сир. Боюсь, я не могу позволить себе такой… — изумленно начал Рамус.
— Я не какой-нибудь крестьянин, которому приходится продавать плоды своего труда. Картина закончена. Мне она уже ни к чему.
— Благодарю вас, господин. Не знаю, что и сказать…
— Вам пора идти, мастер Рамус. У меня еще много дел. А картину вам принесут.
Аптекарь низко поклонился, но хозяин дома не ответил ему даже кивком, отвернувшись к окну.
Маленький аптекарь шагнул к выходу, но вовремя остановился, вспомнив, что забыл вытащить из сумки принесенные снадобья.
Спускаясь по лестнице, он думал о том, насколько сложна и непредсказуема человеческая натура.
В центре города Эльдакра высился эшафот с двенадцатью повешенными. Троих из дюжины перед казнью подвергли жестоким мукам, по приказу Мойдарта им выжгли глаза.
И вот, как оказалось, человек, способный на нечеловеческое зверство, обладал редким и исключительным талантом художника, сумел поймать и запечатлеть красоту момента и передать величие природы всего лишь несколькими движениями кисти.
Выйдя на свет, Рамус увидел юного Гэза Макона и солдата по имени Мулграв. Подождав, пока они подойдут ближе, он поклонился.
— Доброе утро, аптекарь, — сказал Гэз Макон и тут же, взглянув на гостя, обеспокоенно добавил: — Вы очень бледны, сир. Все ли в порядке?
— Да, спасибо, господин. Я слышал, вы практикуетесь в стрельбе.
Он указал на два украшенных серебряной чеканкой кремневых пистолета в руках юноши:
— Прекрасное оружие, не правда ли?
Старый слуга Малдран подвел отдохнувшего пони. Рамус еще раз поклонился наследнику Мойдарта. Молодой человек сделал два шага вперед.
— Позвольте мне помочь вам, сир, — предложил он, подставляя руки.
Забравшись в седло, Рамус благодарно кивнул:
— Спасибо, господин. Вы очень любезны. Выглянувшее из-за облаков солнце осветило лицо юноши, заставив его прищуриться.
Какие необычные глаза, подумал аптекарь, один золотистый, второй зеленый. Как у женщины на портрете.
— Вы похожи на свою прабабушку, — заметил он.
— Да, сир, мне уже говорили об этом, — ответил Гэз Макон. — Жаль, что мне не представилась возможность узнать ее получше. Она умерла, когда я был еще ребенком, и запомнилась мне как весьма строгая женщина, всегда одетая в черное.
— Ее очень любили, — сказал Рамус. — Во время эпидемии легочного заболевания она и ее служанки работали в больнице, ухаживая за теми, кто туда попадал. Я бы назвал вашу прабабушку женщиной огромной смелости и большого сострадания.
— К сожалению, в этом доме нечасто говорят о сострадании, — с горькой улыбкой заметил Гэз. — Приятно было повидать вас, аптекарь.
* * *
Мэв Ринг закрыла толстую конторскую книгу и убрала ее в нижний ящик соснового стола. На пальцах остались следы от чернил, и она, захватив ведро с колодезной водой, вышла во двор. Чернильные пятна поддавались плохо.
Взглянув на небо, Мэв увидела собирающиеся над городом грозовые тучи. Из дома появилась Шула Ахбайн. Заметив хозяйку, женщина поспешно поклонилась. Она оставалась еще слабой и не набрала нужного веса, но на щеках уже проступил румянец.
— Я вымыла комнаты наверху, госпожа.
— Шула, вам надо отдохнуть. И не называйте меня госпожой. Я — Мэв Ринг, а господ у нас, горцев, нет.
Шула застенчиво улыбнулась и, еще раз поклонившись, вернулась в дом. Мэв вздохнула. Шула была из бедной семьи, таких, как она, называли «варлийцами в килте», но даже эти люди, презираемые своими сородичами, никогда не снисходили до того, чтобы обращаться к горцам с должным почтением. Неудивительно, что Морин и ей подобные так ненавидели Шулу, считая ее недостойной и лишенной самоуважения. Мало того, так Шула еще вышла замуж за горца, как будто мужчины-варлийцы ее не устраивали. Впрочем, Мэв знала, что ни о каком самомнении не может быть и речи: мать Банки, похоже, вообще утратила чувство гордости и уверенности в себе.
Однако мысли о Шуле и причинах ее непреходящих несчастий не отвлекали Мэв от раздумий о другом, том, что могло коснуться ее лично. После покушения на жизнь Мойдарта смертной казни были преданы двенадцать человек, двенадцать горцев. Вроде бы ничего удивительного, если бы не один заслуживающий внимания факт: трое из них были весьма успешными предпринимателями. Двоих Мэв довольно хорошо знала лично, а потому сильно сомневалась в том, что они могли принимать участие в столь опасной авантюре. Скорее всего их преступление заключалось в другом: они сумели разбогатеть в мире, где правили варлийцы. Так, например, Латимус Эшер владел прибыльным гончарным производством, его товары пользовались большим успехом и продавались даже в столице. Теперь процветающее предприятие перешло во владение Мойдарта.
Надо быть осторожной, решила Мэв. У нее самой дела шли в гору, и сейчас она вкладывала деньги в три занимавшиеся разведением скота фермы на севере. Похоже, все, что привлекало ее внимание, становилось прибыльным. В тайнике, устроенном в доме, уже лежало более пятисот фунтов золотом. На склоне холма появились какие-то фигуры, и Мэв, заслонив глаза от солнца, повернулась, чтобы разглядеть гостей. Впрочем, это оказались всего лишь Гримо, Кэлин и Банки. При мысли о Гримо на душе у нее потеплело. Что бы она ни говорила ему в лицо, Жэм был настоящим горцем, родившимся не в свое время. Гордый, сильный, страстный, он не мирился с ярмом завоевателей, и Мэв понимала, что рано или поздно темперамент возьмет верх над благоразумием и тогда неукротимый воин совершит нечто необдуманное и попадет прямиком на эшафот.
Мысль об этом заставила ее поежиться. Было время, когда Мэв казалось, что Гримо не равнодушен к ней. Она ждала от него первого шага, но так и не дождалась. Потом появился Калофар. Добрый и нежный, сильный и смелый. Они поженились, но никогда в обществе Калофара ей не было так легко и приятно, как в компании Жэма. Воин часто и надолго исчезал, и тогда Мэв охватывало неясное беспокойство, она ловила себя на том, что ее взгляд то и дело обращается к далеким холмам, а сердце тревожно замирает в ожидании его возвращения. Тем не менее, когда Жэм наконец приходил, в ней вскипала беспричинная, необъяснимая злость.
А вот Кэлин души не чаял в одноглазом воине. И Мэв до сих пор не могла определиться, как воспринимать их дружбу. Да, мальчик многому мог научиться у Гримо, но ей не хотелось, чтобы он подражал великану во всем. Мысль о том, что Кэлин может закончить свои дни на виселице, сводила ее с ума.
«Он не твой сын».
Мэв вздрогнула. Да, Калина родила Гиана, но кто его вырастил? Нет на свете матери, которая бы больше любила своего ребенка, чем она любила Кэлина.
Они подошли к дому. Мальчики отправились в кухню, а Жэм зачерпнул в ведре воды и с удовольствием осушил целый ковш.
— Я мыла в нем руки, — сказала Мэв.
— То-то вода такая сладкая, — с непринужденной улыбкой ответил Гримо. — Из парня получится хороший воин. Отлично движется и не боится боли.
— В наши дни это бесполезный для горца талант, — заметила она.
— Времена меняются. Говорят, на юге уже начались какие-то волнения. Король популярен далеко не везде. В прошлом месяце я сам слышал, как купцы толковали о возможной междоусобной войне. Подумай, как было бы прекрасно, если бы варлийцы перебили друг друга.
— Не вижу ничего прекрасного. Я убила всего одного человека, и его лицо до сих пор стоит у меня перед глазами.
— Он заслужил смерть. — Гримо нахмурился. — Заслужил тем, что убил Гиану, жену твоего брата.
— Да, согласна, но давай не будем больше говорить об убийствах. Скажи, ты пойдешь с нами на праздники
— Хочешь, чтобы я пошел?
— Мне все равно, Гримо. Но имей в виду, я не хочу краснеть оттого, что ты опять напьешься. Если пойдешь, то пообещай, что будешь обходить стороной пивные палатки.
— Обещаю, Мэв. Тем более что и времени на выпивку у меня все равно не будет. Собираюсь побороться.
Она задержала дыхание, пытаясь удержать злые и, может быть, несправедливые слова, уже рвущиеся наружу.
— Неужели ты так ничему и не научился, Гримо? В этом году в состязаниях участвуют варлийцы. И не простые борцы, а настоящие чемпионы. Так по крайней мере мне говорили. Эти люди зарабатывают на жизнь тем, что ломают другим
Пощечина прозвучала глухо, как отдаленный выстрел. Жэм отступил и сердито взглянул на Мэв.
— Клянусь небом, ты заходишь слишком далеко! — прорычал он.
Она покачала головой:
— Нет, ты никогда ничего не поймешь. Я ударила тебя левой рукой, а ты даже не заметил. Ты слеп на один глаз. Конечно, это не имеет большого значения, когда дерешься с каким-нибудь местным увальнем, но пройдет ли в схватке с варлийским чемпионом? Он же так тебя отделает, что и живого места не останется.
Некоторое время Гримо молчал.
— Да, — сказал он наконец, — кое в чем ты права. Но чтобы отделать меня, ублюдку надо остаться на ногах. — Жэм поднес к ее носу кулак. — Знаешь, что это такое? Молот ригантов. Хотел бы я увидеть варлийца, который сможет выстоять против этого. Он бьет как гром и приносит мрак. — Гримо неожиданно подмигнул. — И вот что, женщина. Ударишь меня еще раз, и тебе не поздоровится. Положу на колено и опущу молот на твою задницу.
Рука взлетела, но Жэм без труда перехватил ее.
— Удалось раз, но не удастся два.
— Только если пообещаешь, что не станешь больше
Мэв не пыталась вырваться, но посмотрела на Гримо так, что он разжал пальцы.
— Поставишь на меня, а?
— Я не играю, у меня нет лишних денег. Но когда все закончится, положу холодный компресс на твою разбитую физиономию. Это я тебе обещаю.
Гримо еще раз сжал пальцы, и она ощутила таящуюся в них силу. В следующее мгновение выражение его лица изменилось, как будто на него набежало облачко грусти, и оба застыли в неловком молчании. Мэв почему-то показалось, что Гримо подбирает какие-то слова.
Из кухни донесся голос Калина:
— Какая же ты прожорливая свинья, Гримо! Ты же слопал целый пирог!
Жэм ухмыльнулся:
— И ничуть об этом не жалею. Кстати, не мешало бы чего-нибудь перекусить.
Он вошел в дом, а Мэв потерла покрасневшее запястье, на котором еще горели отпечатки его пальцев.
Находившийся на окраине Элъдакра участок общинной земли с давних пор имел название Пять Полей. Впрочем, общинной эта земля считалась лишь номинально, потому что большая ее часть была огорожена для проведения четырех главных праздников Календаря Жертвы. Установленный тридцать лет назад забор надежно отделил горожан-варлийцев от горцев. Охранники у входа на каждый участок следили за тем, чтобы панноны по ошибке не попали туда, где их не ждали.
Мулграв приехал пораньше, чтобы самолично убедиться в принятых мерах безопасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59