Две молодые особы изобразили реверансы, надеясь, что монарх заметит их. Мезенцио заметил; Сабрино следил за его взглядом. Но мысли короля были заняты другим — тем, что предстояло его державе, а не тому, кто стоял во главе ее.
— Что же дальше, ваше величество? — спросил Сабрино. — Теперь, когда мы зашли так далеко, что дальше?
Он не знал, что ответит ему король Мезенцио — и снизойдет ли до ответа. Один из советников коснулся королевского плеча, но Мезенцио стряхнул его руку.
— Когда мы продолжим, граф, — ответил он с улыбкой, — мир затаит дыхание, пораженный до безъязычия!
— О чем он говорит? — пробормотала одна из девиц соседке.
Та недоуменно повела плечами: жест, достойный наблюдения. Сабрино пронаблюдал за ним весьма внимательно. Король Мезенцио — тоже. Взгляды их встретились. Оба улыбнулись.
А затем королевская улыбка из товарищеской превратилась в заговорщицкую.
— Вы получили ответ, ваша светлость? — поинтересовался он.
Сабрино поклонился.
— Получил, ваше величество.
Он знал достаточно, чтобы сделать вывод из скудных монарших слов. Те, кто знал меньше, недоуменно поглядывали на короля. Некоторые оскорбленно косились на Сабрино, осознав, что граф явно понимает то, что недоступно им.
— Что он хотел сказать? — поинтересовалась у драколетчика молодая дама.
— Простите, прелестнейшая, но не могу вам сказать.
Дама надула губки. Сабрино промолчал. Молодая особа явно не привыкла получать отказ и, сообразив, решительно отвернулась, исхитрившись чувствительно задеть локотком капитанские ребра. Сабрино рассмеялся, отчего поступь оскорбленной дамы стала только решительней.
— Коварный вы человек, — заметил Мезенцио.
— Приходится, — сухо согласился Сабрино.
— И получается, — хмыкнул Мезенцио. — Вы просто образец коварства. — Улыбка исчезла с его лица, как выливается вода из рукомойника. — Но не столь коварны, как кауниане, вначале затеявшие эту войну, а теперь начавшие расплачиваться за нелепое свое самодовольство.
— Начавшие? Это еще слабо сказано, ваше величество! — воскликнул Сабрино. — Король Ганибу в Валмиере дохнуть не смеет без нашего позволения. Король Доналиту бежал, и на престоле Елгавы воцарился ваш брат — ох, какой же плач и скрежет зубовный должен был подняться среди соломенных чучел! Я уже и не знаю, какая цена может быть выше.
— Это лишь начало. — Голос Мезенцио был суров и холоден — голос монарха, который не терпит противоречия. — Тысячу лет — больше тысячи лет — они глумились над нами, насмехались исподтишка, смотрели сверху вниз. И я говорю: не бывать больше этому! После этой войны, после нашей эпохи кауниане будут думать об альгарвейцах с новым чувством — со страхом и сердечным трепетом!
Голос его набирал силу, пока не начало казаться, что монарх обращается к многотысячной толпе, собравшейся на Дворцовой площади. В салоне воцарилась тишина. Когда Мезенцио закончил, загремели аплодисменты. Сабрино хлопал вместе со всеми.
— Долги кауниан перед нами уходят в глубь времен, — промолвил он. — Я рад, что мы заставили их расплатиться.
— Большинство соседей с давних времен в долгу перед нами, граф, — заметил король Мезенцио. — Поплатятся и они.
Как порою Сабрино, он непроизвольно обернулся на закат.
— Возможно ли это, ваше величество? — вполголоса спросил Сабрино.
— Если вы сомневаетесь в этом, сударь, я советую вам удалиться в свое поместье и оставить войну тем, у кого нет сомнений, — ответил Мезенцио, и уши Сабрино запылали. — Достаточно постучать, — продолжил король, — и трухлявая крыша рухнет хозяевам на головы.
Сабрино уставился на него. Те же самые слова он слышал уже от какого-то высокопоставленного военного после падения Фортвега. Тогда драколетчик не мог догадаться, о чем идет речь. Теперь, когда рухнуло столько прогнивших крыш, в целости осталась только одна. Сколько же лет, внезапно подумалось ему, король Мезенцио готовился к началу новой войны? Войну Альгарве объявили каунианские державы, однако Альгарве оказалась готовым к бою.
Сабрино поднял бокал.
— Здоровье его величества! — воскликнул он.
Выпили все. Не выпить за здоровье альгарвейского короля было немыслимо. Но карие глаза Мезенцио блеснули, когда он принимал почести, которые оказывали ему Сабрино и собравшиеся в салоне дворяне. Король пристально глянул на драколетчика и кивнул не спеша. Сабрино был совершенно уверен, что монарх прочел его мысли и поддержал. Просить большего — значило умолять Мезенцио разгласить слишком много. С точки зрения тех, у кого есть уши, Мезенцио, возможно, и так уже сказал слишком много.
Уши были не у всех. Одну придворную даму Сабрино уже обидел, отказавшись разъяснить загадочные слова Мезенцио. Другая обратилась с подобной просьбой не к драколетчику, а к некоему казначейскому чинуше. Тот был явно польщен ее вниманием, однако понял из сказанного (и не сказанного) королем не больше, чем сама девица.
Посмеявшись про себя, Сабрино пробрался к столу и взял еще бокал вина. Приятное тепло, наполнявшее грудь, не имело, однако, ничего общего с уже выпитым. Подобно Мезенцио, он бросил взгляд на закат и кивнул. Альгарве долго пришлось выбивать себе место под солнцем. Все соседи пытались остановить ее движение, втоптать в землю. Но когда завершится Дерлавайская война, подобное не будет под силу… никому.
«Никогда больше», — подумал Сабрино, вспомнив слова короля. Граф был уже немолод и помнил унижение и хаос, вызванные поражением в Шестилетней войне. «Больше никогда», — повторил он мысленно. Победа куда приятней. И Альгарве пойдет на все ради победы.
«Нельзя воевать вполсилы», — мелькнуло у него в голове. Если этот тезис и требовал доказательств, Валмиера и Елгава предоставили их в достатке. Теперь, как заметил король Мезенцио, они поплатились за это. Что ж, Альгарве уже платило не раз. Пришел черед его врагов.
За спиной Сабрино послышались возбужденные голоса. Граф обернулся. Янинец в тугих лосинах, рубахе с широкими рукавами и туфлях с помпонами размахивал руками под носом у рослого альгарвейца.
— Ошибаетесь, говорю я вам! — твердил янинец. — Говорю вам, я сам был у реки Раффали на прошлой неделе, и погода была солнечная — теплая и солнечная.
— Вам показалось, сударь, — отвечал альгарвеец. — Шел дождь. Лило почти ежедневно — конная прогулка, которую я задумал, была совершенно испорчена.
— Вы имеете наглость обвинять меня во лжи? — воскликнул янинец. Его соплеменники принимали обиды серьезней даже, чем альгарвейцы.
— Я не называю вас лжецом, — ответил рыжеволосый дворянин, зевая. — Маразматиком, неспособным вспомнить, что случилось вчера, — безусловно. Но лжецом — никогда.
Взвизгнув, янинец выплеснул содержимое своего бокала обидчику в лицо. Среди альгарвейцев следующим шагом было бы назначение секундантов и времени следующей встречи. Янинец оказался слишком нетерпелив. Врезав сопернику под дых, он попытался огреть его по уху. Альгарвеец сцепился с ним, повалил на пол и принялся методично мордовать, что янинцу вовсе не понравилось — противник был раза в полтора тяжелей. К тому времени, когда Сабрино и еще несколько гостей растащили драчунов, янинец был изрядно потрепан.
— Вам следовало бы поучиться хорошим манерам, — сообщил ему альгарвеец.
— А вам следовало бы… — начал янинец, поднимаясь на ноги.
— Предложить вам еще одну причину поучиться хорошим манерам? — поинтересовался альгарвеец так вежливо, будто предлагал противнику еще один бокал пунша, а не хук слева.
Смелости янинцу было не занимать, но здравый смысл она не подменяла. И, вместо того чтобы вновь завязать драку, иноземный гость стушевался.
— Превосходно, сударь. — Сабрино поклонился альгарвейцу-победителю. — Превосходно.
— Вы оказываете мне слишком большую честь. — Его соотечественник поклонился в ответ. — Эти западники… с ними надо вести себя твердо, и они у ваших ног.
— О да! — Сабрино рассмеялся. — Так оно и есть, судя по всему.
Маршал Ратарь шел по площади имени конунга Свеммеля — как говорили, самой большой мощеной площади в мире. Так это на самом деле или просто все связанное с именем конунга обязано было считаться если не самым большим, то самым выдающимся в любом другом отношении, Ратарь представления не имел и тем более подозревал, что никому в голову не пришло ездить по миру и вымерять с рулеткой все городские площади. Потом он сообразил, что попусту забивает себе голову мелочами, тогда как тревожиться имело смысл по гораздо более серьезным поводам.
Южный ветер бросал в лицо снег пригоршнями. Маршал поплотнее закутался в накидку и натянул капюшон на лоб. Накидка была сланцево-серая — часть ункерлантской военной формы, но, в отличие от мундира, на ней не было знаков различия. Закутанный в теплое сукно, Ратарь ничем не отличался от прохожих и наслаждался краткими минутами безликости. Очень скоро ему придется возвратиться во дворец, к работе, к осознанию того факта, что в любой миг конунг Свеммель может отправить своего старшего военачальника на плаху.
По окоему площади высились статуи древних конунгов Ункерланта — каменные и бронзовые. Одна статуя возвышалась над другими почти вдвое. Ратарь, не глядя, мог сказать, что высечена она по образу и подобию конунга Свеммеля. Следующий конунг, без сомнения, снесет ее и заменит другой, под стать прочим. А может, снесет, но заменять не станет.
Под скрывающим лицо капюшоном Ратарь резко тряхнул головой, словно его одолевала мошка, но никакая мошка не выдержала бы зимней стужи в Котбусе. Маршал понимал, что с ним творится: его одолевали собственные мысли. Избавиться от них было трудней, чем от мошки, и вреда они приносили больше.
Он вздохнул.
— Пора вернуться к делу, — пробормотал он.
Если он уйдет в работу с головой, у него не будет — он надеялся, что не будет — времени размышлять о конунге Свеммеле как о человеке, даже исполняя повеления Свеммеля-монарха.
Он двинулся обратно во дворец. Вместе с ним на месте развернулись еще двое мужчин в неприметных сланцево-серых накидках, бродивших по площади имени конунга Свеммеля. В буран не так много людей выходило на улицу, чтобы соглядатаи могли остаться незамеченными. Ратарь рассмеялся, и ветер сорвал клубы пара с его губ. Какая глупость — воображать, что он хотя бы на пару минут мог остаться неузнанным.
Едва вступив во дворец, он тут же сбросил накидку. Словно в пику суровому климату ункерлантцы обыкновенно топили свои дома и общественные здания жарче, чем следовало.
Когда Ратарь вошел в собственную приемную, майор Меровек отдал честь.
— Государь мой маршал, вас дожидается представитель министерства иностранных дел. — промолвил адьютант.
Ни голос, ни физиономия Меровека, как обычно, ничего не выражали.
— И что ему нужно? — поинтересовался Ратарь.
— Сударь, он утверждает, что может объяснить это только вам. — Теперь Меровек не постеснялся выказать маршалу, что чувствует по этому поводу: бешенство.
— Тогда, полагаю, мне придется переговорить с ним, — спокойно ответил Ратарь.
— Приведу его, сударь, — отозвался майор. — Не хотел оставлять его одного в вашей приемной.
Если нехороший блеск в его глазах что-то значил, мидовскому чинуше пришлось коротать время в ближайшей кладовке. Адьютант умчался. Вернулся он с разгневанным чиновником на буксире.
— Маршал! — рявкнул тот. — Ваш… ваш подчиненный отнесся ко мне без уважения, положенного заместителю министра иностранных дел Ункерлантской державы!
— Государь мой Иберт, я уверен, что мой адъютант всего лишь стремился сохранить в тайне цель вашего визита, — ответил Ратарь. — Помощники мои порою излишне ревностны в исполнении своего долга, когда меня нет рядом, чтобы остановить их.
Иберт продолжал бросать на Меровека злобные взгляды, но майор словно из камня был высечен. Заместитель министра пробормотал себе под нос что-то, но затем отступился.
— Хорошо, милостивый государь, я оставлю этот случай без внимания. Теперь, когда вы рядом, можем мы уединиться, — он мстительно покосился на Меровека, — чтобы не разглашать государственных тайн?
Отказать ему Ратарь не мог.
— Как пожелаете, милостисдарь, — ответил он. — Окажите честь проследовать за мной…
Он провел Иберта в свой кабинет и запер за собой дверь. Последним, что он видел за порогом, была физиономия Меровека. Маршал понял, что ему придется утешать обиженного адъютанта, но это могло подождать. Он кивнул замминистра:
— И какой же причине мы заперлись здесь?
Иберт указал на карту за столом Ратаря.
— Государь мой маршал, когда весной мы вступим в войну с Альгарве, готовы ли мы защитить свои рубежи от нападения зувейзин с севера?
Ратарь глянул на карту. Булавки с разноцветными головками указывали места сосредоточения ункерлантских войск и — с несколько меньшей точностью — войск Альгарве и Янины. Почти все золотые булавки, которыми обозначались полки изготовившегося к войне Ункерланта, поблескивали у восточной границы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
— Что же дальше, ваше величество? — спросил Сабрино. — Теперь, когда мы зашли так далеко, что дальше?
Он не знал, что ответит ему король Мезенцио — и снизойдет ли до ответа. Один из советников коснулся королевского плеча, но Мезенцио стряхнул его руку.
— Когда мы продолжим, граф, — ответил он с улыбкой, — мир затаит дыхание, пораженный до безъязычия!
— О чем он говорит? — пробормотала одна из девиц соседке.
Та недоуменно повела плечами: жест, достойный наблюдения. Сабрино пронаблюдал за ним весьма внимательно. Король Мезенцио — тоже. Взгляды их встретились. Оба улыбнулись.
А затем королевская улыбка из товарищеской превратилась в заговорщицкую.
— Вы получили ответ, ваша светлость? — поинтересовался он.
Сабрино поклонился.
— Получил, ваше величество.
Он знал достаточно, чтобы сделать вывод из скудных монарших слов. Те, кто знал меньше, недоуменно поглядывали на короля. Некоторые оскорбленно косились на Сабрино, осознав, что граф явно понимает то, что недоступно им.
— Что он хотел сказать? — поинтересовалась у драколетчика молодая дама.
— Простите, прелестнейшая, но не могу вам сказать.
Дама надула губки. Сабрино промолчал. Молодая особа явно не привыкла получать отказ и, сообразив, решительно отвернулась, исхитрившись чувствительно задеть локотком капитанские ребра. Сабрино рассмеялся, отчего поступь оскорбленной дамы стала только решительней.
— Коварный вы человек, — заметил Мезенцио.
— Приходится, — сухо согласился Сабрино.
— И получается, — хмыкнул Мезенцио. — Вы просто образец коварства. — Улыбка исчезла с его лица, как выливается вода из рукомойника. — Но не столь коварны, как кауниане, вначале затеявшие эту войну, а теперь начавшие расплачиваться за нелепое свое самодовольство.
— Начавшие? Это еще слабо сказано, ваше величество! — воскликнул Сабрино. — Король Ганибу в Валмиере дохнуть не смеет без нашего позволения. Король Доналиту бежал, и на престоле Елгавы воцарился ваш брат — ох, какой же плач и скрежет зубовный должен был подняться среди соломенных чучел! Я уже и не знаю, какая цена может быть выше.
— Это лишь начало. — Голос Мезенцио был суров и холоден — голос монарха, который не терпит противоречия. — Тысячу лет — больше тысячи лет — они глумились над нами, насмехались исподтишка, смотрели сверху вниз. И я говорю: не бывать больше этому! После этой войны, после нашей эпохи кауниане будут думать об альгарвейцах с новым чувством — со страхом и сердечным трепетом!
Голос его набирал силу, пока не начало казаться, что монарх обращается к многотысячной толпе, собравшейся на Дворцовой площади. В салоне воцарилась тишина. Когда Мезенцио закончил, загремели аплодисменты. Сабрино хлопал вместе со всеми.
— Долги кауниан перед нами уходят в глубь времен, — промолвил он. — Я рад, что мы заставили их расплатиться.
— Большинство соседей с давних времен в долгу перед нами, граф, — заметил король Мезенцио. — Поплатятся и они.
Как порою Сабрино, он непроизвольно обернулся на закат.
— Возможно ли это, ваше величество? — вполголоса спросил Сабрино.
— Если вы сомневаетесь в этом, сударь, я советую вам удалиться в свое поместье и оставить войну тем, у кого нет сомнений, — ответил Мезенцио, и уши Сабрино запылали. — Достаточно постучать, — продолжил король, — и трухлявая крыша рухнет хозяевам на головы.
Сабрино уставился на него. Те же самые слова он слышал уже от какого-то высокопоставленного военного после падения Фортвега. Тогда драколетчик не мог догадаться, о чем идет речь. Теперь, когда рухнуло столько прогнивших крыш, в целости осталась только одна. Сколько же лет, внезапно подумалось ему, король Мезенцио готовился к началу новой войны? Войну Альгарве объявили каунианские державы, однако Альгарве оказалась готовым к бою.
Сабрино поднял бокал.
— Здоровье его величества! — воскликнул он.
Выпили все. Не выпить за здоровье альгарвейского короля было немыслимо. Но карие глаза Мезенцио блеснули, когда он принимал почести, которые оказывали ему Сабрино и собравшиеся в салоне дворяне. Король пристально глянул на драколетчика и кивнул не спеша. Сабрино был совершенно уверен, что монарх прочел его мысли и поддержал. Просить большего — значило умолять Мезенцио разгласить слишком много. С точки зрения тех, у кого есть уши, Мезенцио, возможно, и так уже сказал слишком много.
Уши были не у всех. Одну придворную даму Сабрино уже обидел, отказавшись разъяснить загадочные слова Мезенцио. Другая обратилась с подобной просьбой не к драколетчику, а к некоему казначейскому чинуше. Тот был явно польщен ее вниманием, однако понял из сказанного (и не сказанного) королем не больше, чем сама девица.
Посмеявшись про себя, Сабрино пробрался к столу и взял еще бокал вина. Приятное тепло, наполнявшее грудь, не имело, однако, ничего общего с уже выпитым. Подобно Мезенцио, он бросил взгляд на закат и кивнул. Альгарве долго пришлось выбивать себе место под солнцем. Все соседи пытались остановить ее движение, втоптать в землю. Но когда завершится Дерлавайская война, подобное не будет под силу… никому.
«Никогда больше», — подумал Сабрино, вспомнив слова короля. Граф был уже немолод и помнил унижение и хаос, вызванные поражением в Шестилетней войне. «Больше никогда», — повторил он мысленно. Победа куда приятней. И Альгарве пойдет на все ради победы.
«Нельзя воевать вполсилы», — мелькнуло у него в голове. Если этот тезис и требовал доказательств, Валмиера и Елгава предоставили их в достатке. Теперь, как заметил король Мезенцио, они поплатились за это. Что ж, Альгарве уже платило не раз. Пришел черед его врагов.
За спиной Сабрино послышались возбужденные голоса. Граф обернулся. Янинец в тугих лосинах, рубахе с широкими рукавами и туфлях с помпонами размахивал руками под носом у рослого альгарвейца.
— Ошибаетесь, говорю я вам! — твердил янинец. — Говорю вам, я сам был у реки Раффали на прошлой неделе, и погода была солнечная — теплая и солнечная.
— Вам показалось, сударь, — отвечал альгарвеец. — Шел дождь. Лило почти ежедневно — конная прогулка, которую я задумал, была совершенно испорчена.
— Вы имеете наглость обвинять меня во лжи? — воскликнул янинец. Его соплеменники принимали обиды серьезней даже, чем альгарвейцы.
— Я не называю вас лжецом, — ответил рыжеволосый дворянин, зевая. — Маразматиком, неспособным вспомнить, что случилось вчера, — безусловно. Но лжецом — никогда.
Взвизгнув, янинец выплеснул содержимое своего бокала обидчику в лицо. Среди альгарвейцев следующим шагом было бы назначение секундантов и времени следующей встречи. Янинец оказался слишком нетерпелив. Врезав сопернику под дых, он попытался огреть его по уху. Альгарвеец сцепился с ним, повалил на пол и принялся методично мордовать, что янинцу вовсе не понравилось — противник был раза в полтора тяжелей. К тому времени, когда Сабрино и еще несколько гостей растащили драчунов, янинец был изрядно потрепан.
— Вам следовало бы поучиться хорошим манерам, — сообщил ему альгарвеец.
— А вам следовало бы… — начал янинец, поднимаясь на ноги.
— Предложить вам еще одну причину поучиться хорошим манерам? — поинтересовался альгарвеец так вежливо, будто предлагал противнику еще один бокал пунша, а не хук слева.
Смелости янинцу было не занимать, но здравый смысл она не подменяла. И, вместо того чтобы вновь завязать драку, иноземный гость стушевался.
— Превосходно, сударь. — Сабрино поклонился альгарвейцу-победителю. — Превосходно.
— Вы оказываете мне слишком большую честь. — Его соотечественник поклонился в ответ. — Эти западники… с ними надо вести себя твердо, и они у ваших ног.
— О да! — Сабрино рассмеялся. — Так оно и есть, судя по всему.
Маршал Ратарь шел по площади имени конунга Свеммеля — как говорили, самой большой мощеной площади в мире. Так это на самом деле или просто все связанное с именем конунга обязано было считаться если не самым большим, то самым выдающимся в любом другом отношении, Ратарь представления не имел и тем более подозревал, что никому в голову не пришло ездить по миру и вымерять с рулеткой все городские площади. Потом он сообразил, что попусту забивает себе голову мелочами, тогда как тревожиться имело смысл по гораздо более серьезным поводам.
Южный ветер бросал в лицо снег пригоршнями. Маршал поплотнее закутался в накидку и натянул капюшон на лоб. Накидка была сланцево-серая — часть ункерлантской военной формы, но, в отличие от мундира, на ней не было знаков различия. Закутанный в теплое сукно, Ратарь ничем не отличался от прохожих и наслаждался краткими минутами безликости. Очень скоро ему придется возвратиться во дворец, к работе, к осознанию того факта, что в любой миг конунг Свеммель может отправить своего старшего военачальника на плаху.
По окоему площади высились статуи древних конунгов Ункерланта — каменные и бронзовые. Одна статуя возвышалась над другими почти вдвое. Ратарь, не глядя, мог сказать, что высечена она по образу и подобию конунга Свеммеля. Следующий конунг, без сомнения, снесет ее и заменит другой, под стать прочим. А может, снесет, но заменять не станет.
Под скрывающим лицо капюшоном Ратарь резко тряхнул головой, словно его одолевала мошка, но никакая мошка не выдержала бы зимней стужи в Котбусе. Маршал понимал, что с ним творится: его одолевали собственные мысли. Избавиться от них было трудней, чем от мошки, и вреда они приносили больше.
Он вздохнул.
— Пора вернуться к делу, — пробормотал он.
Если он уйдет в работу с головой, у него не будет — он надеялся, что не будет — времени размышлять о конунге Свеммеле как о человеке, даже исполняя повеления Свеммеля-монарха.
Он двинулся обратно во дворец. Вместе с ним на месте развернулись еще двое мужчин в неприметных сланцево-серых накидках, бродивших по площади имени конунга Свеммеля. В буран не так много людей выходило на улицу, чтобы соглядатаи могли остаться незамеченными. Ратарь рассмеялся, и ветер сорвал клубы пара с его губ. Какая глупость — воображать, что он хотя бы на пару минут мог остаться неузнанным.
Едва вступив во дворец, он тут же сбросил накидку. Словно в пику суровому климату ункерлантцы обыкновенно топили свои дома и общественные здания жарче, чем следовало.
Когда Ратарь вошел в собственную приемную, майор Меровек отдал честь.
— Государь мой маршал, вас дожидается представитель министерства иностранных дел. — промолвил адьютант.
Ни голос, ни физиономия Меровека, как обычно, ничего не выражали.
— И что ему нужно? — поинтересовался Ратарь.
— Сударь, он утверждает, что может объяснить это только вам. — Теперь Меровек не постеснялся выказать маршалу, что чувствует по этому поводу: бешенство.
— Тогда, полагаю, мне придется переговорить с ним, — спокойно ответил Ратарь.
— Приведу его, сударь, — отозвался майор. — Не хотел оставлять его одного в вашей приемной.
Если нехороший блеск в его глазах что-то значил, мидовскому чинуше пришлось коротать время в ближайшей кладовке. Адьютант умчался. Вернулся он с разгневанным чиновником на буксире.
— Маршал! — рявкнул тот. — Ваш… ваш подчиненный отнесся ко мне без уважения, положенного заместителю министра иностранных дел Ункерлантской державы!
— Государь мой Иберт, я уверен, что мой адъютант всего лишь стремился сохранить в тайне цель вашего визита, — ответил Ратарь. — Помощники мои порою излишне ревностны в исполнении своего долга, когда меня нет рядом, чтобы остановить их.
Иберт продолжал бросать на Меровека злобные взгляды, но майор словно из камня был высечен. Заместитель министра пробормотал себе под нос что-то, но затем отступился.
— Хорошо, милостивый государь, я оставлю этот случай без внимания. Теперь, когда вы рядом, можем мы уединиться, — он мстительно покосился на Меровека, — чтобы не разглашать государственных тайн?
Отказать ему Ратарь не мог.
— Как пожелаете, милостисдарь, — ответил он. — Окажите честь проследовать за мной…
Он провел Иберта в свой кабинет и запер за собой дверь. Последним, что он видел за порогом, была физиономия Меровека. Маршал понял, что ему придется утешать обиженного адъютанта, но это могло подождать. Он кивнул замминистра:
— И какой же причине мы заперлись здесь?
Иберт указал на карту за столом Ратаря.
— Государь мой маршал, когда весной мы вступим в войну с Альгарве, готовы ли мы защитить свои рубежи от нападения зувейзин с севера?
Ратарь глянул на карту. Булавки с разноцветными головками указывали места сосредоточения ункерлантских войск и — с несколько меньшей точностью — войск Альгарве и Янины. Почти все золотые булавки, которыми обозначались полки изготовившегося к войне Ункерланта, поблескивали у восточной границы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106