— Эффективно, — согласился Гаривальд.
Стоило прозвучать этому волшебному слову, как с ним непременно соглашались. С теми, кто согласиться не мог, приключались всякие неприятности.
Гаривальд трудился изо всех сил, пилил и колотил, словно одержимый демонами. Остальные крестьяне, попавшие на общественную стройку, не отставали. Чем быстрей будет возведен сарай, тем скорей они смогут заняться тем, что отлагательства действительно не терпит, — работой, которая будет кормить их на протяжении долгой зимы.
Помотав на протяжении нескольких часов душу рабочим бестолковыми советами, инспектора ушли — пропустить по чарке, и не на пустой желудок, следовало понимать. Ничего другого Гаривальд и не ожидал — поскольку своей провизии инспекторы не привезли, припасы жителей деревни они потребляли свободно.
— Вот что было бы по-настоящему эффективно, — заметил он, — так это поселить зэков дома у Ваддо. Раз ему так хочется иметь хрусталик, вот пусть и расплачивается.
— Ага, — согласился другой крестьянин по имени Дагульф, чье лицо было украшено заметным шрамом. Он покосился в сторону дома старосты, выделявшегося из общего ряда зоссенских изб, и сплюнул. — Его и не стеснишь. Он ведь пристроил себе этот клятый чердак? Вот пусть там и держит своих зэков, там им и глотки над хрусталиком режет.
— Вот это была бы эффективность, — вздохнул кто-то еще.
— И кто первым предложит это старосте? — поинтересовался Гаривальд. Не вызвался никто. Другого крестьянин и не ждал. — Да он взревет, как холощеный хряк, если у кого-то дерзости хватит ему эдакое сказануть. Это же все для его семьи место, вы разве не знали?
— Можно подумать, кому-то надо столько места, — буркнул Дагульф и снова сплюнул.
Ворчали, жаловались и призывали проклятия на головы Ваддо и столичных инспекторов все, кому пришлось работать на стройке. Но все так тихо, что за пять шагов уже никто не услышал бы. А по тому, как усердно трудились жители деревни, никто не догадался бы, какие чувства они испытывают на самом деле.
Пожаловаться на скорость, с какой росли стены, не могли даже столичные инспекторы.
— Ну вот видите? — заявил один из них, когда сарай был готов за два дня до назначенного срока. — Можете ведь эффективно работать, когда хотите.
Ни Гаривальд, ни его товарищи по несчастью не сочли нужным рассеять их невежество. Анноре в эти дни приходилось трудиться за себя и за мужа. Работа должна быть выполнена, а кто ее делает — не столь уж важно. Это тоже было эффективно — в понимании ункерлантских крестьян.
Построенный в такой спешке сарай простоял пустым добрых три недели. Всякий раз, проходя мимо, Гаривальд подавлял смешок. Это была эффективность в понимании слуг конунга: вначале поторопиться ради пустой спешки, а потом бесконечно дожидаться следующего этапа работ.
Наконец на дороге с ярмарки показалась колонна стражников. Чтобы защитить деревню от четверых изможденных зэков в гремящих на каждом шагу кандалах, требовалась, по всей видимости, добрая дюжина охранников. Половина тут же отправилась обратно, на ярмарку, а остальные собрались поселиться в Зоссене надолго. После первой же трапезы жителям деревни стало ясно, что новые пришельцы еще прожорливей инспекторов.
— Теперь осталось привезти сюда кристалл и чародея, чтобы провести жертвоприношение и наложить чары, и вы будете связаны с большим миром, — провозгласил один из инспекторов с пьяноватым пафосом. — Это ли не достижение?!
Гаривальд вполне обошелся бы без таких достижений, однако инспекторы давно дали понять жителям деревни, что мнение любого зоссенца для них значит меньше, чем ничего. Поэтому крестьянин промолчал.
А вот злая на язык старуха Уоте удержаться не смогла:
— Так что это выходит, у вас и хрусталика при себе нет?
— Нет, конечно, — возмутился инспектор. — Мы что, на чародеев похожи?
Уоте закатила глаза.
— И это называется эффективность? — поинтересовалась она — не иначе как спьяну, потому что на трезвую голову таких вопросов не задают.
Оба инспектора и все шестеро стражников разом уставились на нее. На деревенскую площадь опустилась тишина.
— Эффективно то, на что укажем мы, корова ты старая! — рявкнул тот инспектор, что заговорил первым.
— Это я-то корова? — огрызнулась Уоте. — Это вы тут как свиньи в канаве!
Испуганное молчание стало оглушительным.
— Придержи язык, бабка, пока тебе его не обкорнали. Хочешь, чтобы конунг Свеммель узнал твое имя, когда сюда прибудет кристалл?
Инспектор ухмыльнулся — жадной улыбкой доносчика. Гаривальд недолюбливал старую Уоте — даже трезвая она любому могла плешь проесть. Но она была из его деревни. Глумливое торжество в голосе инспектора — горожанина, слуги конунга — заставляло крестьянина ощущать себя скотиной, а не человеком.
Лицо Уоте смялось, словно клочок бумаги. Она бочком ускользнула с площади и несколько дней отсиживалась после того случая дома. Гаривальд подозревал, что это ей не поможет — разве что хрустальный шар задержится в пути настолько, что кто-то другой из его односельчан успеет навлечь на себя инспекторский гнев.
Когда кристалл все же привезли — случилось это неделю спустя, — с ним прибыл еще один наряд стражи. Обычно в Зоссен столько чужаков не заглядывало за год. Вместе со стражниками приехал чародей. Красный нос, румяные щеки и налитые кровью глазки выдавали в нем большого любителя выпить. Манера прихлебывать из фляжки на поясе — тоже. Аннора смотрела на него с презрением.
— Нам прислали не чародея, а пьянь подзаборную.
— Может, мы большего и не заслужили, — ответил Гаривальд, пожав плечами. — Чтобы принести жертву, великой волшбы не надо.
Как выбирали, кого из заключенных принести в жертву первым, он так и не выяснил. Сам он, как мог, делал вид, что ни зэков, ни охраны, ни чародея в деревне нет. Некоторые зоссенцы пытались сдружиться с обреченными, носили в сарай добрую еду вместо помоев, на которых только и можно дотянуть до дня казни. Гаривальд полагал, что толку в этом нет; скорей всего, стражники сами слопают и мясо, и варенье, чем кормить заключенных.
Охранники растянули первого заключенного между колышками, вбитыми посреди деревенской площади.
— Я ничего не сделал, — бормотал тот снова и снова, — я правда ничего не сделал…
На слабые его протесты никто не обращал внимания. Гаривальд, как и многие его односельчане, наблюдал за происходящим жадно. В Зоссене давно уже никого не приносили в жертву. А все необычное — интересно.
Появился чародей. На ходу его шатало. Уложив хрустальный шар на грудь приговоренному, он снял с пояса атейм. Гаривальд побоялся бы в таком состоянии хвататься за нож — по пьяному делу можно себе палец отхватить.
— Да я правда…
Последние слова обреченного захлебнулись приглушенным бульканьем. Хлынула кровь, словно из зарезанной свиньи. Чародей, икая, принялся читать заклятье. Гаривальд испугался, что с пьяных глаз он перепутает что-нибудь, но нет: залитый кровью хрустальный шар начал светиться.
Один из инспекторов поднял каменный шар и отнес к кадке с водой, чтобы смыть кровь. Другой указал на еще дергавшееся тело преступника.
— Зарыть эту падаль, — велел он и ткнул пальцем в стоявших поблизости: — Да, ты, ты, ты и ты!
Вторым «ты» оказался Гаривальд. Когда он, поднатужившись, выдернул из земли обвязанный веревкой колышек, за его спиной инспектор с кристаллом довольно провозгласил:
— Котбус на связи!
Гаривальд доволен не был. Но это ничего не меняло. Крестьянин ухватил мертцеца за ногу и поволок прочь.
Леудаст шагал по западному бережку ручья, служившего в здешних краях границей между той частью Фортвега, что оккупировал Ункерлант, и той, которую заняла Альгарве. По другую сторону речушки двигался навстречу им альгарвейский патруль на единорогах.
Один из альгарвейцев помахал им. Леудаст, не зная, стоит ли откликаться, покосился на сержанта Магнульфа, и только когда тот поднял руку, повторил его жест. Рыжики остановили своих скакунов. Шкуры единорогов были покрыты бурыми и зелеными пятнами. Ункерлантские кавалеристы поступали так же, и фортвежские — когда у Фортвега еще оставалась кавалерия. Так животных труднее было увидеть и спалить. Вот только красоты им это не прибавляло.
— Привет, люди Свеммеля, — крикнул один альгарвеец не то на фортвежском, не то на ункерлантском. — Вы меня понимать?
Леудаст снова покосился на Магнульфа. Пускай сам он был капрал, но ветеран-то дослужился до сержанта. Между Ункерлантом и Альгарве сохранялся мир. Но две державы воевали прежде не раз, и война скоро может начаться снова. Во всяком случае, на эту мысль наводили Леудаста постоянные учения последних недель. Что, если войсковой инспектор разузнает, что они имели с врагом… сношения?
— Вы меня понимать? — повторил альгарвеец, не дождавшись ответа.
Магнульфа, должно быть, волновало то же, что и Леудаста. С другой стороны, что, если альгарвейцы по случайности скажут нечто важное, о чем непременно следует доложить начальству?
— Понимаю, что ж, — промолвил наконец сержант. — Чего надобно?
— Горящий вода есть? — спросил кавалерист и, запрокинув голову, приложил к губам кулак, будто флягу.
— Он про самогон толкует, сержант, — прошептал Леудаст.
— Сам знаю, — нетерпеливо отмахнулся Магнульф и повысил голос: — А что, если есть?
— Хотить пробовать? — Альгарвеец хлопнул себя ладонью по лбу. — Нет, хотить торговать ?
— А что у вас есть? — поинтересовался Магнульф и вполголоса добавил, обращаясь к товарищам: — Если они хотят получить от нас выпивку, значит, им есть чего предложить.
— Ага, — согласился Леудаст, только что подумавший о том же. Он бы предпочел выпить все спиртное сам.
Разговорчивый альгарвеец на другом берегу поднял повыше что-то блеснувшее на жарком северном солнышке. Прищурившись, Леудаст понял, что это кинжал.
— Красивый нож, — пояснил рыжик — очевидно, сказать на понятном ункерлантцам языке слово «кинжал» он не мог. — Отнять у фортвеги на война. Много есть.
Магнульф потер подбородок.
— На дорогие кинжалы можно выменять куда больше выпивки, чем мы отдадим за них альгарвейцам, — заметил он.
Товарищи его вразнобой закивали.
— Ладно! — гаркнул сержант. — Переходите к нам! Посмотрим, что получится!
Он махнул рукой, приглашая альгарвейцев на западный берег.
— Мир между нам? — переспросил рыжик.
— Да, между нами — мир, — согласился Магнульф.
Альгарвейцы направили своих единорогов в воду.
— Мир, покуда они его не нарушат, — наставлял сержант своих подчиненных. — И держите языки за зубами, а то инспекторы вам их с корнем выдерут.
Леудаста передернуло — он знал, что Магнульф не преувеличивает и не шутит.
Речка была настолько мелкой, что единорогам пришлось проплыть не больше двух шагов на самой стремнине. Скакуны выбирались на западный берег, брызгая водой и фыркая, прекрасные, невзирая на пятна краски на белых шкурах. Окованные железом копыта казались острыми, как мечи. Часть альгарвейцев спешилась, некоторые остались в седлах, бдительно озираясь. Ветераны, понятное дело. Леудаст, сам ветеран, тоже не поверил бы противнику на слово.
— Посмотрим на ваши кинжалы поближе, — сказал Магнульф.
— Посмотрим на ваши… — Альгарвеец снова приложил кулак к губам.
Магнульф кивнул своим бойцам. Леудаст скинул с плеча вещмешок, развязал и вытащил флягу с самогоном, без удивления отметив, что такая же посудинка прячется среди вещей каждого из его товарищей. По уставу, конечно, ничего такого солдатам не полагалось, но разделить ункерлантцев и выпивку было все равно что разделить в яичнице ветчину и яйца.
Леудаст протянул свою флягу ближайшему альгарвейцу. Тот был на добрую ладонь выше ункерлантца и почти настолько же уже в плечах. Капрал никогда еще не видел вблизи уроженцев державы Мезенцио и теперь с любопытством разглядывал кавалериста. Тот выдернул пробку из фляги, понюхал, присвистнул с уважением и сделал, пошатываясь, пару шагов, как бы захмелев от одного запаха. Леудаст рассмеялся. Может, не так и страшны эти альгарвейцы, как про них рассказывают?
Кавалерист заткнул флягу, взвесил ее в руке, потряс, пытаясь определить, сколько же в ней самогона, потом снял с пояса два кинжала. Указал вначале на один, потом на флягу, потом на другой и снова на флягу. Леудаст понял — ему предлагают взять в обмен один нож или другой, но не оба вместе.
Он пригляделся к кинжалам. У одного клинок был подлиннее на два пальца или около того. У того, что покороче, рукоять украшали вроде бы самоцветы: красные, синие, зеленые. Если и вправду каменья, то стоят они очень дорого… но если кинжал дорогого стоит, рыжик не стал бы его менять на флягу самогона. Рукоять второго была из какого-то темного до блеска отполированного дерева с эмалевой вставкой — белый олень Фортвега на синем фоне.
— Этот хочу, — заявил Леудаст и взял менее броский кинжал.
При этот он внимательно смотрел на альгарвейца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106