А Свеммель был ункерлантцем до мозга костей, во всем — кроме внешности.
Ратарь тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. Не до них, когда беседуешь со своим повелителем.
— Чем могу служить вашему величеству? — спросил он.
Свеммель сложил руки на груди. Жемчуга, смарагды и лалы, украшавшие раззолоченную парчовую мантию, ловили солнечные лучики и подмигивали маршалу в лицо, стоило конунгу повернуться.
— Тебе известно, что мы заключили перемирие с Арпадом Дьёндьёшским? — промолвил Свеммель.
«Мы» в данном случае было сугубо формальным — переговоры проходили по личному повелению конунга.
— Да, ваше величество, известно, — отозвался Ратарь.
Свеммель ввязался в кровавую свару с дёнками за земли, которые, по мнению маршала, не стоили того, чтобы ими владеть. Продолжал цепляться за них с таким упрямством, словно ледяные скалы дальнего запада, края, которые мог полюбить только горный гамадрил, обильно полнились щедрыми полями и ртутными рудниками. А потом, потратив попусту столько жизней и денег, он остановил войну, так ничего и не добившись. Воля конунга Свеммеля не знала себе закона.
— Мы, — проронил монарх, — подыскали нашим солдатам иное занятие, более нам угодное.
— И какое же, ваше величество? — осторожно поинтересовался Ратарь.
Из уст конунга «иное занятие» могло означать новую войну, помощь в уборке урожая или сбор ракушек на пляже — со Свеммелем ни в чем нельзя быть уверенным.
— Дьёндьёш — далеко не единственная держава, которая несправедливо обошлась с нами во время недавней смуты, — напомнил Свеммель и, нахмурившись, добавил: — Если бы повитухи действовали эффективнее, Киот с самого рождения знал бы, что истинное величие предназначено нам . Его все равно ждал бы топор палача, но, смирившись с этим раньше, он избавил бы страну от множества бедствий.
— Несомненно, ваше величество, — согласился Ратарь, понятия не имевший, кто из близнецов — Свеммель или Киот — на самом деле появился на свет первым. К армии одного из претендентов на престол, а не другого, он присоединился только потому, что печатники Свеммеля первыми добрались до его деревни. Через несколько месяцев юноша уже стал офицером, а к концу Войны близнецов командовал полком.
Что бы сталось с ним, если бы он вступил в войну на стороне Киота? Скорей всего, гнил бы в земле, преданный той или иной страшной казни.
Снова маршал отбросил раздумья о несбывшемся. Реальность и без того предоставляла достаточно проблем.
— Желает ли ваше величество обратить свой гнев на Зувейзу? Провокации на границе, затеянные зувейзинами, — Ратарь прекрасно знал, что провокации — дело рук самих ункерлантцев, но говорить об этом не полагалось, — дают нам полное право покарать дерзких, и…
Свеммель резко отмахнулся, и Ратарь смолк, склонив голову. Он просчитался, оценивая намерения конунга, — опасная ошибка.
— Покарать зувейзин мы можем, когда нам вздумается, как можем в любой час возобновить войну с Дьёндьёшем, — провозгласил Свеммель. — Значительно эффективней воспользоваться той возможностью, что не представится в будущем еще долго. Мы намерены сокрушить Фортвег.
— А-а… — протянул Ратарь и кивнул.
Что взбредет Свеммелю в голову, никто не мог предугадать. За прошедшие годы ошибались многие. Большинство из них уже перестало дышать. Немногие уцелевшие скрывались за границей. В пределах Ункерланта Свеммель мог настичь — и покарать — любого.
Не все идеи конунга бывали удачны — по личному мнению Ратаря. Маршал продолжал дышать, поскольку это мнение до сих пор личным и оставалось. Но если Свеммелю приходила в голову хорошая идея, то она могла оказаться… очень удачной.
Улыбка Ратаря походила, как часто бывало, на хищный оскал.
— Под каким предлогом мы ударим фортвежцам в спину?
— А нам нужен предлог? Мы не собирались утруждаться, — безразлично проронил Свеммель. — Фортвег, или большая его часть, по праву является нашим владением, хотя и отторгнута предателями и мятежниками.
Ратарь промолчал. Он ждал, подняв бровь. Даже столь ничтожное расхождение с мнением конунга могло привести его к погибели. Что придет Свеммелю в голову, никто не мог предугадать.
— Ну хорошо, — раздраженно бросил конунг, — если желаешь. Дозволяем переодеть пару наших солдат в форму фортвежских пограничников, пусть спалят пару наших воинов, а лучше — инспекторов в каком-нибудь порубежном городишке. Мы полагаем, что в этом нет ни малейшей необходимости, но если тебе так охота — мы дозволяем.
— Благодарю, ваше величество, — проговорил Ратарь. — Традиция требует предоставить повод для объявления войны, и приведенный вашим величеством прекрасно сыграет свою роль. — Маршал сомневался, что у него бы хватило фантазии придумать столь коварный план. Двуличие было у Свеммеля в крови.
— Продвигаясь вперед, — у маршала не было сомнений в том, что ункерлантцы будут продвигаться вперед, внезапно ударив противнику в тыл, — следует ли нам занимать также и земли, до Шестилетней войны принадлежавшие Альгарве?
— Нет! — Свеммель покачал головой. — Никоим образом мы не намеревались совершать подобное. Мы ожидаем, что альгарвейцы вернут себе прежние владения, и не намерены давать им повода напасть на наше царство!
— Превосходное решение, ваше величество, — промолвил Ратарь, стараясь не показывать облегчения. Кажется, Свеммель сегодня был в ударе и предусмотрел все. Ратарю приходилось сражаться с альгарвейцами в Шестилетнюю войну, прежде чем его полк взбунтовался и солдаты разбрелись по домам, и маршал не питал ни малейшего желания вновь встретиться с рыжиками на поле боя. — Если верить отчетам о битве при Гоццо, альгарвейцы вот-вот сами вторгнутся в Фортвег.
— Именно так, — ответил конунг. — И мы полагаем, что король Мезенцио не остановится на старой границе. Поэтому, чтобы вернуть наше законное достояние, Ункерлант должен действовать быстро. По нашему мнению, короля Мезенцио не остановит ничего, кроме необходимости.
— Даже становым караваном невозможно немедленно перебросить армию с западной границы в фортвежские пределы, ваше величество, — предупредил Ратарь. Он полностью разделял мнение Свеммеля об альгарвейском монархе, но и о собственном сюзерене придерживался схожего: тот и сам не умел остановиться вовремя. Это мнение он тоже держал при себе. — Обширные владения вашего величества показывают мощь Ункерланта, но они и задерживают движение по нашим просторам.
— Не трать зря ни единой минуты. — Свеммель плотоядно расхохотался. — Проклятие, как бы мечтали мы обернуться комаром в тронном зале Пенды, когда тот услышит, что Фортвег подвергся вторжению с двух сторон! Из-под этого олуха придется выгребать навоз!
— Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество. — Ратарь поклонился. — Также я, с вашего разрешения, отправлю часть полков в пустыню, на рубежи Зувейзы, как для того, чтобы вселить страх в голозадых дикарей, так и ради того, чтобы обмануть фортвежцев.
— Мы дозволяем, — согласился конунг. — И намерены следить за тобою непрестанно, маршал, дабы все наши повеления исполнялись с наипохвальнейшей быстротой. Мы не потерпим ни малейшей задержки. Тебе все понятно, маршал?
— Так точно, ваше величество. — Ратарь поклонился земно. — Слушаюсь и повинуюсь.
— Конечно, повинуешься, — безразлично заметил Свеммель. — С теми, кто отказывается повиноваться конунгу Ункерланта, поступают сурово. А с их семьями — еще суровей. Поэтому повиновение эффективно. — Он взмахнул рукой — не по-альгарвейски легкомысленно, а на ункерлантский манер, резко. — Иди, займись делом.
Ратарь снова пал ниц, ткнувшись лбом в зеленую ковровую дорожку. Маршал чувствовал запах собственного пота. Свеммель вызывал страх и неограниченной своей властью, и неудержимой своей натурой. Свеммель вызывал страх — чтобы отдать ему приказ. Как только что своему маршалу.
Вырвавшись из приемной палаты, Ратарь принял назад свой меч от низко склонившихся перед ним лакеев. С каждым шагом, удалявшим его от дворца, спина маршала выпрямлялась.
Когда Ратарь вернулся в штаб, адьютанты кланялись перед ним, и называли «государь», торопились исполнить любой его приказ и рассыпались восторженными словесами. Маршал Ункерланта гордился про себя собственной компетентностью. И все же тяжкая тайна продолжала храниться на задворках его рассудка: в Ункерланте уступать властью только конунгу — все равно что быть ближайшим целым числом перед единицей. Нулем он был и останется нулем навсегда.
Стоя на пирсе в гавани Тырговиште, Корнелю выслушивал последний приказ.
— Вы должны нанести верфям Фельтре как можно больший урон, капитан. — Голос командора Дельфину был непривычно серьезен и суров. — Как можно больший. Но возвращайтесь живым. У Сибиу не так много хороших солдат, чтобы разбрасываться ими.
— Понимаю. — Корнелю поклонился своему командиру, который был не только коммодором флота, но и графом королевства Сибиу. — Я исполню что должно. Это задание важно для нас — иначе вы не послали бы меня.
Дельфину поклонился в ответ, потом расцеловал Корнелю в обе щеки.
— Это задание крайне важно. Но твое возвращение важно не менее — война продлится еще долго, и это не последний твой выход в море.
Шесть золотых нашивок на рукавах иссиня-зеленого мундира Дельфину и золотой кант на форменной юбке сияли на предвечернем солнце. Если бы капитан третьего ранга Корнелю был в форме, то у него нашивок было бы четыре, но черный резиновый комбинезон не имел знаков различия — только впечатанные над сердцем пять корон Сибиу. За плечами капитана болтался прорезиненный мешок.
Шлепая резиновыми ластами, Корнелю неуклюже доковылял до края пирса. Внизу, в воде, его поджидал небольшой темно-серый левиафан: всего в пять не то шесть раз длиннее седока. Крупные экземпляры достигали вдвое больших размеров.
Чудовище обратило к моряку маленький черный глаз.
— Привет, Эфориель, — обратился к нему Корнелю.
Левиафан фыркнул дыхалом и раззявил полную длинных, острых зубов пасть. Челюсти его были приспособлены, чтобы ловить рыбу, но если они сомкнутся на человеческом теле, то перекусят его напополам.
Скользнув в воду, Корнелю уцепился за упряжь, обвивавшую длинное тело Эфориели и державшуюся на грудных плавниках. Он потрепал гладкую, на ощупь мало отличавшуюся от резинового костюма подводников кожу зверя — не условным знаком, а вместо приветствия. Он очень привязался к Эфориели и даже назвал ее в честь первой своей девушки, хотя никому в этом не признавался.
На той же упряжи под брюхом левиафана висели ядра в обтекаемых коробах, частично заполненных воздухом, чтобы их не тянуло ко дну. Корнелю оскалил зубы в жестокой усмешке. Очень скоро он доставит эти ядра в Фельтре — но альгарвейцы вряд ли очень обрадуются такому подарку.
Командор Дельфину помахал подводнику с пирса.
— Да пребудет с тобою удача!
— Благодарю, сударь! — крикнул в ответ Корнелю.
Он похлопал Эфориель по гладкому боку — уже более настойчиво. Под кожей левиафана прокатилась мощная волна, и одним ударом хвоста Эфориель оставила позади гавань Тырговиште, а с ней пять главных островов архипелага Сибиу. Путь ее лежал к альгарвейскому берегу, за добрые пять десятков миль открытого моря.
— Сюрприз… — пробормотал Корнелю и сам с трудом себя услышал: волны плескали в лицо. Перед выходом в море сибианские флотские чародеи наложили на капитана заклятье, позволявшее добывать воздух из воды, словно рыбе (вообще-то ученые настаивали, чтобы чары действовали иначе, чем жабры, но эффект получался именно такой, а больше моряка ничего не волновало).
Без сомнения, альгарвейские корабли патрулировали становые жилы, чтобы не позволить сибианским и валмиерским фрегатам совершать рейды на Фельтре — город, который служил главным портом Альгарве на Узком море, покуда король Мезенцио не наложил свои лапы на Бари. Герцогство могло похвастаться несколькими превосходными гаванями. Теперь, когда они попали в руки альгарвейцев, сдерживать флот короля Мезенцио будет куда сложнее.
— Но я-то не по становой жиле плыву, — прошептал Корнелю и фыркнул соленой водой.
Эфориель в своих передвижениях не зависела от силовых линий земли. Она перемещалась своими силами и сама выбирала путь. Никто не будет искать ее, пока не станет поздно.
Эта мысль едва промелькнула в голове у подводника, когда у него захолонуло сердце: в нескольких сотнях локтей впереди над волнами поднялся фонтан. Неужели по нелепейшей случайности его путь пересекся с маршрутом какого-то альгарвейского подводника, намерившегося учинить разгром в Тырговиште или другом сибианском порту?
Потом животное показалось над водой, и Корнелю вздохнул с облегчением: то был всего лишь кит — пузатый, будто обрубленный, больше похожий на несоразмерно головастую рыбу-переростка. Родичи Эфориели были куда стройней: с вытянутыми черепами, больше похожие на змей, если бы не грудные и хвостовые плавники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Ратарь тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. Не до них, когда беседуешь со своим повелителем.
— Чем могу служить вашему величеству? — спросил он.
Свеммель сложил руки на груди. Жемчуга, смарагды и лалы, украшавшие раззолоченную парчовую мантию, ловили солнечные лучики и подмигивали маршалу в лицо, стоило конунгу повернуться.
— Тебе известно, что мы заключили перемирие с Арпадом Дьёндьёшским? — промолвил Свеммель.
«Мы» в данном случае было сугубо формальным — переговоры проходили по личному повелению конунга.
— Да, ваше величество, известно, — отозвался Ратарь.
Свеммель ввязался в кровавую свару с дёнками за земли, которые, по мнению маршала, не стоили того, чтобы ими владеть. Продолжал цепляться за них с таким упрямством, словно ледяные скалы дальнего запада, края, которые мог полюбить только горный гамадрил, обильно полнились щедрыми полями и ртутными рудниками. А потом, потратив попусту столько жизней и денег, он остановил войну, так ничего и не добившись. Воля конунга Свеммеля не знала себе закона.
— Мы, — проронил монарх, — подыскали нашим солдатам иное занятие, более нам угодное.
— И какое же, ваше величество? — осторожно поинтересовался Ратарь.
Из уст конунга «иное занятие» могло означать новую войну, помощь в уборке урожая или сбор ракушек на пляже — со Свеммелем ни в чем нельзя быть уверенным.
— Дьёндьёш — далеко не единственная держава, которая несправедливо обошлась с нами во время недавней смуты, — напомнил Свеммель и, нахмурившись, добавил: — Если бы повитухи действовали эффективнее, Киот с самого рождения знал бы, что истинное величие предназначено нам . Его все равно ждал бы топор палача, но, смирившись с этим раньше, он избавил бы страну от множества бедствий.
— Несомненно, ваше величество, — согласился Ратарь, понятия не имевший, кто из близнецов — Свеммель или Киот — на самом деле появился на свет первым. К армии одного из претендентов на престол, а не другого, он присоединился только потому, что печатники Свеммеля первыми добрались до его деревни. Через несколько месяцев юноша уже стал офицером, а к концу Войны близнецов командовал полком.
Что бы сталось с ним, если бы он вступил в войну на стороне Киота? Скорей всего, гнил бы в земле, преданный той или иной страшной казни.
Снова маршал отбросил раздумья о несбывшемся. Реальность и без того предоставляла достаточно проблем.
— Желает ли ваше величество обратить свой гнев на Зувейзу? Провокации на границе, затеянные зувейзинами, — Ратарь прекрасно знал, что провокации — дело рук самих ункерлантцев, но говорить об этом не полагалось, — дают нам полное право покарать дерзких, и…
Свеммель резко отмахнулся, и Ратарь смолк, склонив голову. Он просчитался, оценивая намерения конунга, — опасная ошибка.
— Покарать зувейзин мы можем, когда нам вздумается, как можем в любой час возобновить войну с Дьёндьёшем, — провозгласил Свеммель. — Значительно эффективней воспользоваться той возможностью, что не представится в будущем еще долго. Мы намерены сокрушить Фортвег.
— А-а… — протянул Ратарь и кивнул.
Что взбредет Свеммелю в голову, никто не мог предугадать. За прошедшие годы ошибались многие. Большинство из них уже перестало дышать. Немногие уцелевшие скрывались за границей. В пределах Ункерланта Свеммель мог настичь — и покарать — любого.
Не все идеи конунга бывали удачны — по личному мнению Ратаря. Маршал продолжал дышать, поскольку это мнение до сих пор личным и оставалось. Но если Свеммелю приходила в голову хорошая идея, то она могла оказаться… очень удачной.
Улыбка Ратаря походила, как часто бывало, на хищный оскал.
— Под каким предлогом мы ударим фортвежцам в спину?
— А нам нужен предлог? Мы не собирались утруждаться, — безразлично проронил Свеммель. — Фортвег, или большая его часть, по праву является нашим владением, хотя и отторгнута предателями и мятежниками.
Ратарь промолчал. Он ждал, подняв бровь. Даже столь ничтожное расхождение с мнением конунга могло привести его к погибели. Что придет Свеммелю в голову, никто не мог предугадать.
— Ну хорошо, — раздраженно бросил конунг, — если желаешь. Дозволяем переодеть пару наших солдат в форму фортвежских пограничников, пусть спалят пару наших воинов, а лучше — инспекторов в каком-нибудь порубежном городишке. Мы полагаем, что в этом нет ни малейшей необходимости, но если тебе так охота — мы дозволяем.
— Благодарю, ваше величество, — проговорил Ратарь. — Традиция требует предоставить повод для объявления войны, и приведенный вашим величеством прекрасно сыграет свою роль. — Маршал сомневался, что у него бы хватило фантазии придумать столь коварный план. Двуличие было у Свеммеля в крови.
— Продвигаясь вперед, — у маршала не было сомнений в том, что ункерлантцы будут продвигаться вперед, внезапно ударив противнику в тыл, — следует ли нам занимать также и земли, до Шестилетней войны принадлежавшие Альгарве?
— Нет! — Свеммель покачал головой. — Никоим образом мы не намеревались совершать подобное. Мы ожидаем, что альгарвейцы вернут себе прежние владения, и не намерены давать им повода напасть на наше царство!
— Превосходное решение, ваше величество, — промолвил Ратарь, стараясь не показывать облегчения. Кажется, Свеммель сегодня был в ударе и предусмотрел все. Ратарю приходилось сражаться с альгарвейцами в Шестилетнюю войну, прежде чем его полк взбунтовался и солдаты разбрелись по домам, и маршал не питал ни малейшего желания вновь встретиться с рыжиками на поле боя. — Если верить отчетам о битве при Гоццо, альгарвейцы вот-вот сами вторгнутся в Фортвег.
— Именно так, — ответил конунг. — И мы полагаем, что король Мезенцио не остановится на старой границе. Поэтому, чтобы вернуть наше законное достояние, Ункерлант должен действовать быстро. По нашему мнению, короля Мезенцио не остановит ничего, кроме необходимости.
— Даже становым караваном невозможно немедленно перебросить армию с западной границы в фортвежские пределы, ваше величество, — предупредил Ратарь. Он полностью разделял мнение Свеммеля об альгарвейском монархе, но и о собственном сюзерене придерживался схожего: тот и сам не умел остановиться вовремя. Это мнение он тоже держал при себе. — Обширные владения вашего величества показывают мощь Ункерланта, но они и задерживают движение по нашим просторам.
— Не трать зря ни единой минуты. — Свеммель плотоядно расхохотался. — Проклятие, как бы мечтали мы обернуться комаром в тронном зале Пенды, когда тот услышит, что Фортвег подвергся вторжению с двух сторон! Из-под этого олуха придется выгребать навоз!
— Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество. — Ратарь поклонился. — Также я, с вашего разрешения, отправлю часть полков в пустыню, на рубежи Зувейзы, как для того, чтобы вселить страх в голозадых дикарей, так и ради того, чтобы обмануть фортвежцев.
— Мы дозволяем, — согласился конунг. — И намерены следить за тобою непрестанно, маршал, дабы все наши повеления исполнялись с наипохвальнейшей быстротой. Мы не потерпим ни малейшей задержки. Тебе все понятно, маршал?
— Так точно, ваше величество. — Ратарь поклонился земно. — Слушаюсь и повинуюсь.
— Конечно, повинуешься, — безразлично заметил Свеммель. — С теми, кто отказывается повиноваться конунгу Ункерланта, поступают сурово. А с их семьями — еще суровей. Поэтому повиновение эффективно. — Он взмахнул рукой — не по-альгарвейски легкомысленно, а на ункерлантский манер, резко. — Иди, займись делом.
Ратарь снова пал ниц, ткнувшись лбом в зеленую ковровую дорожку. Маршал чувствовал запах собственного пота. Свеммель вызывал страх и неограниченной своей властью, и неудержимой своей натурой. Свеммель вызывал страх — чтобы отдать ему приказ. Как только что своему маршалу.
Вырвавшись из приемной палаты, Ратарь принял назад свой меч от низко склонившихся перед ним лакеев. С каждым шагом, удалявшим его от дворца, спина маршала выпрямлялась.
Когда Ратарь вернулся в штаб, адьютанты кланялись перед ним, и называли «государь», торопились исполнить любой его приказ и рассыпались восторженными словесами. Маршал Ункерланта гордился про себя собственной компетентностью. И все же тяжкая тайна продолжала храниться на задворках его рассудка: в Ункерланте уступать властью только конунгу — все равно что быть ближайшим целым числом перед единицей. Нулем он был и останется нулем навсегда.
Стоя на пирсе в гавани Тырговиште, Корнелю выслушивал последний приказ.
— Вы должны нанести верфям Фельтре как можно больший урон, капитан. — Голос командора Дельфину был непривычно серьезен и суров. — Как можно больший. Но возвращайтесь живым. У Сибиу не так много хороших солдат, чтобы разбрасываться ими.
— Понимаю. — Корнелю поклонился своему командиру, который был не только коммодором флота, но и графом королевства Сибиу. — Я исполню что должно. Это задание важно для нас — иначе вы не послали бы меня.
Дельфину поклонился в ответ, потом расцеловал Корнелю в обе щеки.
— Это задание крайне важно. Но твое возвращение важно не менее — война продлится еще долго, и это не последний твой выход в море.
Шесть золотых нашивок на рукавах иссиня-зеленого мундира Дельфину и золотой кант на форменной юбке сияли на предвечернем солнце. Если бы капитан третьего ранга Корнелю был в форме, то у него нашивок было бы четыре, но черный резиновый комбинезон не имел знаков различия — только впечатанные над сердцем пять корон Сибиу. За плечами капитана болтался прорезиненный мешок.
Шлепая резиновыми ластами, Корнелю неуклюже доковылял до края пирса. Внизу, в воде, его поджидал небольшой темно-серый левиафан: всего в пять не то шесть раз длиннее седока. Крупные экземпляры достигали вдвое больших размеров.
Чудовище обратило к моряку маленький черный глаз.
— Привет, Эфориель, — обратился к нему Корнелю.
Левиафан фыркнул дыхалом и раззявил полную длинных, острых зубов пасть. Челюсти его были приспособлены, чтобы ловить рыбу, но если они сомкнутся на человеческом теле, то перекусят его напополам.
Скользнув в воду, Корнелю уцепился за упряжь, обвивавшую длинное тело Эфориели и державшуюся на грудных плавниках. Он потрепал гладкую, на ощупь мало отличавшуюся от резинового костюма подводников кожу зверя — не условным знаком, а вместо приветствия. Он очень привязался к Эфориели и даже назвал ее в честь первой своей девушки, хотя никому в этом не признавался.
На той же упряжи под брюхом левиафана висели ядра в обтекаемых коробах, частично заполненных воздухом, чтобы их не тянуло ко дну. Корнелю оскалил зубы в жестокой усмешке. Очень скоро он доставит эти ядра в Фельтре — но альгарвейцы вряд ли очень обрадуются такому подарку.
Командор Дельфину помахал подводнику с пирса.
— Да пребудет с тобою удача!
— Благодарю, сударь! — крикнул в ответ Корнелю.
Он похлопал Эфориель по гладкому боку — уже более настойчиво. Под кожей левиафана прокатилась мощная волна, и одним ударом хвоста Эфориель оставила позади гавань Тырговиште, а с ней пять главных островов архипелага Сибиу. Путь ее лежал к альгарвейскому берегу, за добрые пять десятков миль открытого моря.
— Сюрприз… — пробормотал Корнелю и сам с трудом себя услышал: волны плескали в лицо. Перед выходом в море сибианские флотские чародеи наложили на капитана заклятье, позволявшее добывать воздух из воды, словно рыбе (вообще-то ученые настаивали, чтобы чары действовали иначе, чем жабры, но эффект получался именно такой, а больше моряка ничего не волновало).
Без сомнения, альгарвейские корабли патрулировали становые жилы, чтобы не позволить сибианским и валмиерским фрегатам совершать рейды на Фельтре — город, который служил главным портом Альгарве на Узком море, покуда король Мезенцио не наложил свои лапы на Бари. Герцогство могло похвастаться несколькими превосходными гаванями. Теперь, когда они попали в руки альгарвейцев, сдерживать флот короля Мезенцио будет куда сложнее.
— Но я-то не по становой жиле плыву, — прошептал Корнелю и фыркнул соленой водой.
Эфориель в своих передвижениях не зависела от силовых линий земли. Она перемещалась своими силами и сама выбирала путь. Никто не будет искать ее, пока не станет поздно.
Эта мысль едва промелькнула в голове у подводника, когда у него захолонуло сердце: в нескольких сотнях локтей впереди над волнами поднялся фонтан. Неужели по нелепейшей случайности его путь пересекся с маршрутом какого-то альгарвейского подводника, намерившегося учинить разгром в Тырговиште или другом сибианском порту?
Потом животное показалось над водой, и Корнелю вздохнул с облегчением: то был всего лишь кит — пузатый, будто обрубленный, больше похожий на несоразмерно головастую рыбу-переростка. Родичи Эфориели были куда стройней: с вытянутыми черепами, больше похожие на змей, если бы не грудные и хвостовые плавники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106