Привычно взвыла сирена; металлоискатель вспыхнул огнями, точно рождественская елка. “Секьюрити” клацнул тумблером, отключая вой и светомузыку. Никто не пытался задержать субъекта в капюшоне, не требовал выворачивать карманы для досмотра. Охрана как будто ничего не видела и не слышала. Кто-то даже повел рукой: мол, проваливай. Посетители клуба, как тусовавшиеся внутри, так и вновь появившиеся, также не удостоили происшествие особым вниманием. За этот вечер детектор, вероятно, поднимал тревогу раз в пятидесятый. Камера хранения перевыполнила план.
Дело, впрочем, было не в этом. Как и не в том, в каких шмотках красовался Курт. Сколь бы кичливо и броско он ни оделся, при других обстоятельствах “секьюрити” задержали бы его и обыскали. (Между прочим, за всю свою предыдущую жизнь Волк никогда не одевался так хорошо — в Убежище приходилось донашивать чьи-то обноски, а на Подворье Хэнк и вовсе заставлял ходить с юлой шкурой. Сейчас же на нем были дорогие джинсы, добротная куртка из НАТУРАЛЬНОЙ кожи и ботинки, которые не натерли еще НИ ОДНОЙ мозоли…) Просто фейсконтроль, личный досмотр, билеты или пропуска теперь были НЕ ДЛЯ НЕГО. От него требовалось только явиться вовремя и выполнить свою работу. Об остальном уже позаботились.
Это, честно говоря, Курта несколько смущало. Никогда ему не приходилось действовать в команде. Он всегда рассчитывал только на самого себя.
Но теперь он состоял в Ордене Черепа. А следовательно, формально был “черепом”. Это вызывало у Курта самые противоречивые чувства. Бандиты его уважали и, чего греха таить, побаивались. Никто пока не проявлял откровенной враждебности: во-первых, это было заведомо бесполезно, потому как Волк ходил в любимчиках у Черепа, во-вторых, отсутствовала сама конкуренция, ведь до Курта штатного киллера в группировке попросту не было. Некоторый дискомфорт создавал тот факт, что Череп положил нескольких своих парней на Подворье, стараясь заполучить метаморфа. Но, по большому счету, Курт был ни при чем, претензии нужно было предъявлять только главе Ордена.
В остальном же Волк ни в чем не знал нужды. Он ел досыта, спал столько, сколько хотел, читал, смотрел головизор, не подчинялся никому, за исключением Черепа, и даже эксплуатировал Сеть. Более того, ему позволялось выходить в Гетто. За ним никто не следил, но возвращаться требовалось с параноидальной пунктуальностью.
Тем не менее, это также была темница. С золотыми стенами, и все же темница.
От Курта требовалось выполнять работу, которую, кроме него, никто бы не выполнил (или же выполнил бы, но с ненадлежащим качеством). Это, однако, не означало, что сам Волк был в восторге от своей миссии в Ордене. Ему не хотелось никого убивать… вернее, не хотелось это делать по чьей-то указке. Убить же ему хотелось многих — в порядке приоритетности: Ковбоя, Тарана, Хью, Шило, Хмыря и, пожалуй, Черепа; Нож и Топор были удалены из списка по известным причинам.
Курт ЗНАЛ, что ему придется убивать, если он рассчитывает когда-нибудь свершить свою месть… Это было столь же безусловно, как и то обстоятельство, что ему требовалось сделать очередной глоток воздуха, чтобы остаться в живых. Волк хотел уничтожить своих врагов, стремился к этой цели всей душой. Отрицать очевидное было глупо и бессмысленно. Рано или поздно, но волчья натура порвет все цепи…
Курт вошел, и “Лавина” обрушилась на него всей своей мощью. Ему еще никогда не доводилось посещать подобные заведения (жалкие кабаки в Веселых кварталах, конечно, не в счет). Это был если не самый лучший, то один из лучших ночных клубов Гетто, так называемого Нижнего Мегаполиса. “Лавина” входила в элиту, сияла на пестром ночном небосводе яркой звездой. Сюда не гнушались наведываться знаменитости — примелькавшиеся лица с головизоров, воротилы крупного, среднего и мелкого бизнеса, руководители преступных группировок. Они-то Волка и интересовали.
Ошеломленный, он отступил в сторонку, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Они с Черепом, который прежде бывал здесь частенько, многократно повторяли, заучивали и рисовали внутреннее устройство клуба. Вон там бар, там — сцена, на которой крутятся полуобнаженные девицы, там и там — столы с вмонтированными в столешницы электронными меню — стоит только ткнуть в изображение блюда или напитка пальцем, как официантка примчится с заказом через считанные минуты. Посередине же располагалась танцевальная площадка, где бестолково вертелись, топтались на месте, натыкались друг на друга пара сотен безволосых.
В первые мгновения Волк не мог сосредоточиться, захваченный лавиной звуков, цвета и запахов. Сокрушительный вал информации неумолимо приближался, грозил смять, стереть с лица земли. Еще ни разу в жизни Курт не был в помещении, где на кубический сантиметр пространства приходился такой объем информации. Все здесь было пронизано электрическими импульсами, проникающими непосредственно в мозг.
Запахи сплетались, сгущались, образуя некое подобие плотного цветастого одеяла. Волка накрыло им с головой. Ароматы духов, дезодорантов, лосьонов перемежались вонью, исходившей от безволосых, бесновавшихся на дансполе. Здесь был бессилен любой, даже самый проверенный антиперспирант. Разгоряченные тела пульсировали в полумраке, будто огромное алое сердце. Поверх же всех этих запахов стелились другие, их источник находился за кухонными дверями.
Впрочем, если какофония запахов была весьма любопытной, то акустическая среда “Лавины” казалась чем-то нестерпимым. От мощного саунда дрожала почва под ногами, сотрясались сами стены. Глубокие басы, казалось, проникали внутрь через грудную клетку, преломлялись в диафрагме и поднимались наверх, к беззащитному мозгу.
Что же до визуальных образов, то “Лавина” была доверху напичкана различной осветительной аппаратурой. Прожектора, софиты и голопроекторы разбрасывали вокруг мегабайты информации — разноцветные пятна, круги света, голограммы эротического содержания и даже реклама напитков в местном баре. Для того чтобы приспособиться к столь специфическому “освещению”, Курту пришлось приложить немалое усилие. Если для безволосых это было всего лишь потехой, то для него — пыткой. Световые лучи обжигали чувствительные глаза, терзали сетчатку.
Внимательно рассматривая молодых людей, сотрясающихся в ритмичных конвульсиях на танцплощадке, Курт удивлялся, как они могут выдерживать все это и даже получать удовольствие. Волк не задержался бы здесь ни единой лишней минуты.
Он посмотрел на часы. Круглый старомодный циферблат превратился в яркое пятно, пылающее кислотно-зеленым цветом. “Лавина” глотала и переваривала в клокочущей утробе даже самые консервативные и самодостаточные предметы.
Оставался час и двадцать три минуты.
Достаточно.
Курт опустил лапу. Взгляд его устремился через весь клуб — пульсирующую яму бушующего ритма, человеческих тел и голографических символов, полных подспудного смысла, — к месту, скрытому в тенечке среди каких-то ширм. “… А вон ТАМ — любимый столик нашего клиента. Он всегда сидит за ним, и нигде кроме. Точно до того момента, когда ему захочется отлить, тогда он с поспешностью отбывает на хазу. Но ты не волнуйся — как правило, проходит от двух до четырех часов. Сегодня он будет там ОБЯЗАТЕЛЬНО…” Спокойный и уверенный голос Черепа, казалось, звучал прямо в голове. Но самому Волку спокойнее от этого не становилось.
Вздохнув, он двинулся к дансполу. Этот маршрут был продуман вплоть до последнего шага. Череп советовался с другими завсегдатаями клуба, рассчитывая и сопоставляя, где будет наибольшее скопление тусовщиков, где пасется охрана, а где от бара к бару снует обслуга. Курт был должен пройти через всю “Лавину”, не привлекая ничьего внимания, но достичь цели с таким запасом времени, чтобы, даже если его все-таки засекут, успеть закончить работу. А именно — прикончить одного господина, существование которого не давало Черепу покоя. Гангстер не особенно распространялся по этому поводу, сказав лишь, что “мишень” занимает какую-то высокопоставленную должность в конкурирующей с Орденом бандитской группировке.
Всадники Апокалипсиса.
Как ни странно, Череп не показал ни фотографий, ни голограмм, ни даже записей. Не попытался описать приметы или черты лица, сославшись на то, что видел “мишень” всего раз, да и то мельком. Мол, тот жуткий нелюдим. Соображения насчет того, что буки и домоседы, как правило, не могут похвалиться тем, что на их столиках в ночном клубе круглосуточно стоит табличка “Заказан”, Курт оставил при себе.
“Ты легко его узнаешь, — твердил Череп. — В петлице пиджачка он всегда — повторяю, ВСЕГДА — носит свежую красную розу. Пиджак, как правило, темно-синий или черный, а роза всегда одинаковая. Банально, но таков уж он есть… Не перепутай. Тот, у кого в петлице торчит алая роза, и есть твой клиент. Надеюсь, ты хорошо понял…”
Волк понял. Роза намертво — в полном смысле этого слова — слилась в его сознании со смертью. Пока еще он не заметил в клубе ни единого живого цветка. В кремниевый век цветы вообще были большим дефицитом, позволить который могли себе лишь очень состоятельные граждане. Да еще — каждый день новый. Или чаще…
Курт продвигался по краю танцплощадки, непринужденно огибая развлекающихся безволосых. Столкновений или даже задержек удавалось избегать без труда. Всех, кто попадал в его поле зрения, Волк ощупывал взглядом, присваивал классификацию (“Потенциально опасен”, “Шваль”, “Идиот” и другие), а затем рассчитывал траекторию, чтобы откорректировать свой маршрут. В вопросах грации и координации движений Волк был на голову выше любого из местных танцоров.
Впрочем, не обошлось без инцидентов. “Идиот”, отброшенный в сторону кем-то еще, по чистой случайности налетел на Курта. Тот мог бы избежать столкновения, но такой прыжок непременно привлек бы внимание. Поэтому Курт подставил плечо. Безволосый наверняка сильно ушибся и, окрысившись, обернулся к обидчику (такова логика кабацких забияк). Курт понял, что драки не избежать.
Он не оглядывался, все равно охранников, как назло, поблизости не было. Бузотер поднял кулаки и явно напрашивался на неприятности. Если б он узнал, чем Волк обвешан под курткой, удрал бы сразу. Но, опять-таки, Курт был обязан до поры до времени хранить это в секрете. Он оказался перед дилеммой. С одной стороны, требовалось обезвредить забияку как можно скорее, пока на них не обратили внимание. С другой же, бессознательное тело в пределах видимости сослужит заведомо дурную службу. Помимо того, Волк чувствовал, как в нем нарастает ярость.
Это плохо. По-настоящему.
Решение пришло неожиданно, как озарение. Курт в последнее время (долгие месяцы, проведенные на Подворье) успел отвыкнуть от того, какое воздействие оказывает на безволосых его внешность. В Убежище это считалось среди молодежи роскошным развлечением, пока об этом не узнал Старейшина.
Курт подступил к бузотеру и на одно мгновение поднял капюшон. Разноцветные лучи, испускаемые прожекторами, выхватили из тьмы волосатую морду— оскаленная пасть, блестящие глаза. Мгновение неописуемого ужаса. Капюшон опустился, и Волк направился прочь от остолбеневшего безволосого. Сейчас парень силится найти объяснение случившемуся и отыщет его без труда. На расспросы друзей он ответит невнятным бормотанием о страшной зубастой маске. Но потом, судя по всему, его впишут в протокол как одного из свидетелей заказного убийства…
Имел место и забавный курьез. Скудно одетая девица заступила Курту дорогу и, взмахнув пышными искусственными ресницами, раскрыла блестящие силиконовые губки:
— Куда спешишь, красавчик? Потанцуй со мной.
— В другой раз, крошка, — буркнул Курт, аккуратно огибая непредсказуемую барышню.
Конечно, ему было приятно. Не так часто, как хотелось бы, он выслушивал подобные просьбы. Тем не менее, обольщаться не стоило. Та девица с заманчиво блестящими губками, узнав в полицейском описании “красавчика”, наверняка сблюет в ближайшую урну. Не потому, что Волки считались настолько уродливыми (в старые добрые времена многие находили их весьма привлекательными), но от одного лишь сознания того, как близка она была к воплощению смерти, ставшему притчей по языцех…
А пока Курт продолжал двигаться вперед. Вокруг плясали — иначе говоря, бестолково трясли конечностями и силиконовыми бюстами — оголтелые безволосые. Перед Куртом проносились татуированные предплечья, торсы, шеи и даже лица, все это светилось неестественными фосфоресцирующими оттенками. Краска, которой была пропитана кожа, проступала лишь в ультрафиолетовом спектре. Днем такой молодой человек мог служить клерком в какой-нибудь конторе, ночью же, погружаясь в клубную жизнь, превращался в туземца с ритуальным рисунком на морде.
Волк все больше сознавал, что у него здесь еще не самая экстравагантная внешность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Дело, впрочем, было не в этом. Как и не в том, в каких шмотках красовался Курт. Сколь бы кичливо и броско он ни оделся, при других обстоятельствах “секьюрити” задержали бы его и обыскали. (Между прочим, за всю свою предыдущую жизнь Волк никогда не одевался так хорошо — в Убежище приходилось донашивать чьи-то обноски, а на Подворье Хэнк и вовсе заставлял ходить с юлой шкурой. Сейчас же на нем были дорогие джинсы, добротная куртка из НАТУРАЛЬНОЙ кожи и ботинки, которые не натерли еще НИ ОДНОЙ мозоли…) Просто фейсконтроль, личный досмотр, билеты или пропуска теперь были НЕ ДЛЯ НЕГО. От него требовалось только явиться вовремя и выполнить свою работу. Об остальном уже позаботились.
Это, честно говоря, Курта несколько смущало. Никогда ему не приходилось действовать в команде. Он всегда рассчитывал только на самого себя.
Но теперь он состоял в Ордене Черепа. А следовательно, формально был “черепом”. Это вызывало у Курта самые противоречивые чувства. Бандиты его уважали и, чего греха таить, побаивались. Никто пока не проявлял откровенной враждебности: во-первых, это было заведомо бесполезно, потому как Волк ходил в любимчиках у Черепа, во-вторых, отсутствовала сама конкуренция, ведь до Курта штатного киллера в группировке попросту не было. Некоторый дискомфорт создавал тот факт, что Череп положил нескольких своих парней на Подворье, стараясь заполучить метаморфа. Но, по большому счету, Курт был ни при чем, претензии нужно было предъявлять только главе Ордена.
В остальном же Волк ни в чем не знал нужды. Он ел досыта, спал столько, сколько хотел, читал, смотрел головизор, не подчинялся никому, за исключением Черепа, и даже эксплуатировал Сеть. Более того, ему позволялось выходить в Гетто. За ним никто не следил, но возвращаться требовалось с параноидальной пунктуальностью.
Тем не менее, это также была темница. С золотыми стенами, и все же темница.
От Курта требовалось выполнять работу, которую, кроме него, никто бы не выполнил (или же выполнил бы, но с ненадлежащим качеством). Это, однако, не означало, что сам Волк был в восторге от своей миссии в Ордене. Ему не хотелось никого убивать… вернее, не хотелось это делать по чьей-то указке. Убить же ему хотелось многих — в порядке приоритетности: Ковбоя, Тарана, Хью, Шило, Хмыря и, пожалуй, Черепа; Нож и Топор были удалены из списка по известным причинам.
Курт ЗНАЛ, что ему придется убивать, если он рассчитывает когда-нибудь свершить свою месть… Это было столь же безусловно, как и то обстоятельство, что ему требовалось сделать очередной глоток воздуха, чтобы остаться в живых. Волк хотел уничтожить своих врагов, стремился к этой цели всей душой. Отрицать очевидное было глупо и бессмысленно. Рано или поздно, но волчья натура порвет все цепи…
Курт вошел, и “Лавина” обрушилась на него всей своей мощью. Ему еще никогда не доводилось посещать подобные заведения (жалкие кабаки в Веселых кварталах, конечно, не в счет). Это был если не самый лучший, то один из лучших ночных клубов Гетто, так называемого Нижнего Мегаполиса. “Лавина” входила в элиту, сияла на пестром ночном небосводе яркой звездой. Сюда не гнушались наведываться знаменитости — примелькавшиеся лица с головизоров, воротилы крупного, среднего и мелкого бизнеса, руководители преступных группировок. Они-то Волка и интересовали.
Ошеломленный, он отступил в сторонку, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Они с Черепом, который прежде бывал здесь частенько, многократно повторяли, заучивали и рисовали внутреннее устройство клуба. Вон там бар, там — сцена, на которой крутятся полуобнаженные девицы, там и там — столы с вмонтированными в столешницы электронными меню — стоит только ткнуть в изображение блюда или напитка пальцем, как официантка примчится с заказом через считанные минуты. Посередине же располагалась танцевальная площадка, где бестолково вертелись, топтались на месте, натыкались друг на друга пара сотен безволосых.
В первые мгновения Волк не мог сосредоточиться, захваченный лавиной звуков, цвета и запахов. Сокрушительный вал информации неумолимо приближался, грозил смять, стереть с лица земли. Еще ни разу в жизни Курт не был в помещении, где на кубический сантиметр пространства приходился такой объем информации. Все здесь было пронизано электрическими импульсами, проникающими непосредственно в мозг.
Запахи сплетались, сгущались, образуя некое подобие плотного цветастого одеяла. Волка накрыло им с головой. Ароматы духов, дезодорантов, лосьонов перемежались вонью, исходившей от безволосых, бесновавшихся на дансполе. Здесь был бессилен любой, даже самый проверенный антиперспирант. Разгоряченные тела пульсировали в полумраке, будто огромное алое сердце. Поверх же всех этих запахов стелились другие, их источник находился за кухонными дверями.
Впрочем, если какофония запахов была весьма любопытной, то акустическая среда “Лавины” казалась чем-то нестерпимым. От мощного саунда дрожала почва под ногами, сотрясались сами стены. Глубокие басы, казалось, проникали внутрь через грудную клетку, преломлялись в диафрагме и поднимались наверх, к беззащитному мозгу.
Что же до визуальных образов, то “Лавина” была доверху напичкана различной осветительной аппаратурой. Прожектора, софиты и голопроекторы разбрасывали вокруг мегабайты информации — разноцветные пятна, круги света, голограммы эротического содержания и даже реклама напитков в местном баре. Для того чтобы приспособиться к столь специфическому “освещению”, Курту пришлось приложить немалое усилие. Если для безволосых это было всего лишь потехой, то для него — пыткой. Световые лучи обжигали чувствительные глаза, терзали сетчатку.
Внимательно рассматривая молодых людей, сотрясающихся в ритмичных конвульсиях на танцплощадке, Курт удивлялся, как они могут выдерживать все это и даже получать удовольствие. Волк не задержался бы здесь ни единой лишней минуты.
Он посмотрел на часы. Круглый старомодный циферблат превратился в яркое пятно, пылающее кислотно-зеленым цветом. “Лавина” глотала и переваривала в клокочущей утробе даже самые консервативные и самодостаточные предметы.
Оставался час и двадцать три минуты.
Достаточно.
Курт опустил лапу. Взгляд его устремился через весь клуб — пульсирующую яму бушующего ритма, человеческих тел и голографических символов, полных подспудного смысла, — к месту, скрытому в тенечке среди каких-то ширм. “… А вон ТАМ — любимый столик нашего клиента. Он всегда сидит за ним, и нигде кроме. Точно до того момента, когда ему захочется отлить, тогда он с поспешностью отбывает на хазу. Но ты не волнуйся — как правило, проходит от двух до четырех часов. Сегодня он будет там ОБЯЗАТЕЛЬНО…” Спокойный и уверенный голос Черепа, казалось, звучал прямо в голове. Но самому Волку спокойнее от этого не становилось.
Вздохнув, он двинулся к дансполу. Этот маршрут был продуман вплоть до последнего шага. Череп советовался с другими завсегдатаями клуба, рассчитывая и сопоставляя, где будет наибольшее скопление тусовщиков, где пасется охрана, а где от бара к бару снует обслуга. Курт был должен пройти через всю “Лавину”, не привлекая ничьего внимания, но достичь цели с таким запасом времени, чтобы, даже если его все-таки засекут, успеть закончить работу. А именно — прикончить одного господина, существование которого не давало Черепу покоя. Гангстер не особенно распространялся по этому поводу, сказав лишь, что “мишень” занимает какую-то высокопоставленную должность в конкурирующей с Орденом бандитской группировке.
Всадники Апокалипсиса.
Как ни странно, Череп не показал ни фотографий, ни голограмм, ни даже записей. Не попытался описать приметы или черты лица, сославшись на то, что видел “мишень” всего раз, да и то мельком. Мол, тот жуткий нелюдим. Соображения насчет того, что буки и домоседы, как правило, не могут похвалиться тем, что на их столиках в ночном клубе круглосуточно стоит табличка “Заказан”, Курт оставил при себе.
“Ты легко его узнаешь, — твердил Череп. — В петлице пиджачка он всегда — повторяю, ВСЕГДА — носит свежую красную розу. Пиджак, как правило, темно-синий или черный, а роза всегда одинаковая. Банально, но таков уж он есть… Не перепутай. Тот, у кого в петлице торчит алая роза, и есть твой клиент. Надеюсь, ты хорошо понял…”
Волк понял. Роза намертво — в полном смысле этого слова — слилась в его сознании со смертью. Пока еще он не заметил в клубе ни единого живого цветка. В кремниевый век цветы вообще были большим дефицитом, позволить который могли себе лишь очень состоятельные граждане. Да еще — каждый день новый. Или чаще…
Курт продвигался по краю танцплощадки, непринужденно огибая развлекающихся безволосых. Столкновений или даже задержек удавалось избегать без труда. Всех, кто попадал в его поле зрения, Волк ощупывал взглядом, присваивал классификацию (“Потенциально опасен”, “Шваль”, “Идиот” и другие), а затем рассчитывал траекторию, чтобы откорректировать свой маршрут. В вопросах грации и координации движений Волк был на голову выше любого из местных танцоров.
Впрочем, не обошлось без инцидентов. “Идиот”, отброшенный в сторону кем-то еще, по чистой случайности налетел на Курта. Тот мог бы избежать столкновения, но такой прыжок непременно привлек бы внимание. Поэтому Курт подставил плечо. Безволосый наверняка сильно ушибся и, окрысившись, обернулся к обидчику (такова логика кабацких забияк). Курт понял, что драки не избежать.
Он не оглядывался, все равно охранников, как назло, поблизости не было. Бузотер поднял кулаки и явно напрашивался на неприятности. Если б он узнал, чем Волк обвешан под курткой, удрал бы сразу. Но, опять-таки, Курт был обязан до поры до времени хранить это в секрете. Он оказался перед дилеммой. С одной стороны, требовалось обезвредить забияку как можно скорее, пока на них не обратили внимание. С другой же, бессознательное тело в пределах видимости сослужит заведомо дурную службу. Помимо того, Волк чувствовал, как в нем нарастает ярость.
Это плохо. По-настоящему.
Решение пришло неожиданно, как озарение. Курт в последнее время (долгие месяцы, проведенные на Подворье) успел отвыкнуть от того, какое воздействие оказывает на безволосых его внешность. В Убежище это считалось среди молодежи роскошным развлечением, пока об этом не узнал Старейшина.
Курт подступил к бузотеру и на одно мгновение поднял капюшон. Разноцветные лучи, испускаемые прожекторами, выхватили из тьмы волосатую морду— оскаленная пасть, блестящие глаза. Мгновение неописуемого ужаса. Капюшон опустился, и Волк направился прочь от остолбеневшего безволосого. Сейчас парень силится найти объяснение случившемуся и отыщет его без труда. На расспросы друзей он ответит невнятным бормотанием о страшной зубастой маске. Но потом, судя по всему, его впишут в протокол как одного из свидетелей заказного убийства…
Имел место и забавный курьез. Скудно одетая девица заступила Курту дорогу и, взмахнув пышными искусственными ресницами, раскрыла блестящие силиконовые губки:
— Куда спешишь, красавчик? Потанцуй со мной.
— В другой раз, крошка, — буркнул Курт, аккуратно огибая непредсказуемую барышню.
Конечно, ему было приятно. Не так часто, как хотелось бы, он выслушивал подобные просьбы. Тем не менее, обольщаться не стоило. Та девица с заманчиво блестящими губками, узнав в полицейском описании “красавчика”, наверняка сблюет в ближайшую урну. Не потому, что Волки считались настолько уродливыми (в старые добрые времена многие находили их весьма привлекательными), но от одного лишь сознания того, как близка она была к воплощению смерти, ставшему притчей по языцех…
А пока Курт продолжал двигаться вперед. Вокруг плясали — иначе говоря, бестолково трясли конечностями и силиконовыми бюстами — оголтелые безволосые. Перед Куртом проносились татуированные предплечья, торсы, шеи и даже лица, все это светилось неестественными фосфоресцирующими оттенками. Краска, которой была пропитана кожа, проступала лишь в ультрафиолетовом спектре. Днем такой молодой человек мог служить клерком в какой-нибудь конторе, ночью же, погружаясь в клубную жизнь, превращался в туземца с ритуальным рисунком на морде.
Волк все больше сознавал, что у него здесь еще не самая экстравагантная внешность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50