.. Стэцько не верил, говорил:
темнишь, земляче, по глазам вижу, врешь, бегают у тебя глазки-то, ой как
бегают.
Пэтро посылал его к бесу и замолкал. Не расскажешь же, как все было
на самом деле. Стыдно человеку такое про себя рассказывать. Ох как
стыдно!..
А закинула судьба горемычная Пэтра на чужбину из-за бабы. Женихался
хлопец к дивчине Ганне, на осень и свадьбу отгулять наметили, как
полагается. Души в дивчине Пэтро не чаял, любил без памяти, на руках
таскал... Сбежала красуля Ганночка с подпоручиком-москалем, голубоглазым
худющим огрызком, да и сгинула без следа в клятой Московии.
От позора нестерпимого дунул Пэтро на чужбину, в заморские края, от
насмешек самборских хлопцев чесанул. Было о ту пору Пэтру от роду двадцать
один год всего-то, голова горячая, в сердце полыхает жгучий костер
смертной обиды... Знал - убить может; хватило ума унести ноги, от греха.
До кордона дотянулся быстро, скользя лесами, обходя села и усадьбы, спал
мало; стремился, аж гэть! в Угорщине застрял. Зачислили в шпионы, кинули в
застенок лютый, после - в другой перегнали, столичный, мытарили с полгода,
стращали да лупили не жалея кулаков и плеток... Но отпустили, дали волю.
Поверили швабы клятые. Пэтро и не чаял уже солнышко повидать и на травке
поваляться...
Один славский хлоп в Вене Пэтру молвил: зачем лез через кордон сам?
надо было завербоваться да уплыть за море-океан, лес валить, хлеб
растить...
Покинул Пэтро красивый город на реке Дунае не своим ходом: на поезде
укатил; в задымленный порт Триест переправил Пэтра и с ним еще сотни три
молодых хлопцев пыхтящий паровоз. Словно баранов, перегрузили их всех из
вагонов в чрево громадного пароплава; загудело чудище, окуталось дымами и
гудками, подняло якоря и подалось за море-океан, в благословенную, по
слухам, землю, званую Америкой, в благословенную страну, Канадой званую: в
стране той лесорубам платят постольку, говорят, что за год на дюжину коров
и пяток десятин землицы скопить - раз плюнуть!..
Рай лесной Пэтро на своей шкуре испытал, нахлебался досыта тамошних
борщей. Платили щедро, это да. Но при первой же возможности подался Пэтро
на юг, в Северо-Американские Соединенные Штаты. Семья на родине посылок и
денег не ждала, молясь на образа святых мучеников, чтоб здоровья кормильцу
дали - не имелось у Пэтра Нэпыйводы семьи, один как сирота горемычный он
был, один в целом свете, мамо и батько его преставились давно, земля
родимая им пухом, и был он у них единый сын, других Господь не дал; когда
уходил за кордон, заколотил двери да окна хаты родной да поцеловал землю у
порога - знал, в Самбор не вернется. Жменьку той земли носил Пэтро в
торбочке полотняной, на шнурке поцепленной на шею: спасибочки австрийским
жандармам, не конфисковали...
Свободный Пэтро был на чужбине, аки ветер, когда на юг подался.
Долгов, слава Господу, не имел. Деньжат в кармане коттоновых, до светлой
синевы вытертых штанов, джинсов по-ихнему, правда, тоже почти не осталось.
Зачем подался, и сам не ведал. Наскучила ему беспросветность, и злобная
алчность наскучила, горящая в глазах земляков, горбатящихся на просеках и
лесопильнях - у них дома голодные рты хлеба ждут; а многие хлопцы да вуйки
семьи на чужбину приволокли, первые хатки украинские на канадской земле
поднялись...
Даже ветер, ежели вдуматься, подчиняется неким закономерностям в
полете своем. Так и Пэтро, хочешь не хочешь, в большие города тянулся -
потеряться, не видеть лиц девчат украинских, чернобровых...
Стэцька-побратима повстречал в большом городе, Сиэттлом званом.
Пришел в этот город из канадского Ванкувера, голодный и злой, но веселый -
начинал понимать, что дороже воли вольной ничего в целом белом свете нет.
Услыхал родную речь в разноязыком гомоне припортового кабака. До
хлопца трое греков доматывались, хлопец их костерил почем зря на чистейшей
ридний мови, и закатывал рукава.
Пэтро встал плечом к плечу. Так после и на Восход добирались: плечом
к плечу, Пэтро да Стэцько. А греков тех они с трех ударов усмирили,
положили всех, будут знать, как забижать _н_а_ш_и_х_ хлопцев... Нигде не
задерживались наши хлопцы надолго, а в Новом Йорке застопорили ход:
впереди океан, за океаном - ридна нэнько Украйна. Мать родная. Решали: до
дому или погодить? Решили: погодим. Стэцька тоже никто не ждал в родном
Немирове. Крепкие хлопцы в Новом Йорке без работы не останутся; а тут и
газеты весть принесли: в Российской Империи народ супротив царя бунтует,
какую-то революцию затеял. В революцию хлопцы соваться не решились.
Супротив царя-москаля выступить - за милую душу! но пугало страшное,
таинственное слово "революция". Пэтро сказал побратиму: это не просто
бунт, это хуже, и как завсегда украинцы пострадают больше всех...
- ...За що я тэбэ поважаю, Пэтро, - говорил Стэцько Пэтру как-то, в
шинке на Двадцатой Стрит, в который они хаживали промочить глотки
слабенькой американской горилкой, - так то за впэртисть. Ты всэ, що нэ
робыш, старанно робиш до самого кинця. О'кей, як тут кажуть. Лантухы з
кораблив вывантажуеш - бильш за всих. У бийку влизаеш - бьешся клято, докы
нэ впадэш. Пьеш - до всырачкы. Тоби дай можлывисть - выпьеш усю горилку в
Г'Амэрыци. Та й призвыще в тэбэ видповиднэ... Тилькы нэ зрозумию аж нияк,
чого ты николы нэ навидуесся у хатыну до повий? Таки гарни дивчатка тут
е... Вжэ рик тэбэ знаю - николы нэ бачыв, щоб ты на дивок заглядавсь. Чому
цэ так?
- Облыш, - хмуро ответил Пэтро, и налил себе и Стэцьку еще по полному
стакану. - Пый липше. Знайшов про що тэрэвэни розводыты.
- Та що ж, я й выпыты можу, алэ ты мэни видповидай, братэ. Яка
лахудра тэбэ так образыла, що ты...
- Пый!! - прикрикнул на Стэцька Пэтро. - Пый та нэ мэлы дурныць.
Стэцько пригубил и скривился.
- Остобисыв мени той виски, - сказал. - Покуштуваты б добрячойи
горилкы...
- А може, зробымо? - предложил Пэтро. - Накупымо зерна, дрижджив...
поставымо брагу... - Пэтро старательно уводил ход мыслей порядком
осоловевшего Стэцька прочь от щекотливой темы.
- А що, цэ думка... - сказал в ответ побратим. Такой бизнес ему явно
по душе пришелся. - ...наробымо горилкы, и зыск будэ, прибуток, та й сами
нап'емося...
- Компани "Нэпыйвода енд Хомченко лимитэд", - сказал Пэтро. - А тэбэ
нэ лякае, що у цьому клятому мисти, окрим нас з тобою, люды занадто
слабки, щоб вытрыматы дию нашойи горилкы?
- Ничого, прывчаться, - заверил Стэцько. - Хто помрэ, а хто выжывэ,
той поважаты будэ. Ще й благаты будуть, щоб побильшэ налывалы...
- Пострывай-но, хлопче! - охладил Стэцьков пыл Пэтро. - Трэба ж
купуваты патэнта! Гроши в нас е на цэ?
- Заробымо, - убежденно сказал Стэцько на это, - або позычымо.
- Хто ж нам дасть? Нэма дурных...
- Е люды, - загадочно ответил Стэцько и с гримасой отвращения осушил
полный стакан виски - одним глотком.
- О-о-о-о-о-о, мистер!!! - раздался откуда-то слева, со стороны
стойки, восхищенный возглас. - Глазам не верю! Как вы можете?!
- Нэ вирыш, пиды втопыся, - пробормотал Пэтро и повторил "подвиг"
Стэцька. Утерши губы тыльной стороной ладони, облизнул козацкие усы, и
добавил на ломаном гамерыканском несколько фраз, основной смысл которых
сводился к безаппеляционному утверждению, что все нации на свете белом, за
исключением парней с Украины: просто "щи-иты" по части выпивки. Плюгавый
янки, восхитившийся тем, как хлопцы осушали стаканы, полностью согласился
с утверждением Пэтра, присовокупив что-то насчет того, что если
джентльмены, с которыми он имеет честь беседовать - эти самые парни с
Украины ("Кстати, джентльмены, а это где штат такой, Юкрэйн, не возле
Тексаса?"), то никаких сомнений быть не может...
Пэтро вздохнул и начал придумывать новый способ задеть янки за живое.
Без драки - посещение питейного заведения полноценным считаться не может.
Никакого удовольствия, никакого морального удовлетворения. Для чего хлопец
в шинок ходит? Себя показать, людэй проверить...
Когда Пэтро заливал в глотку больше десяти стаканов, все янки
почему-то нацепляли на свои головы лица подпоручика-москаля, и такого
непотребства Пэтро сносить никак не мог.
"Скилькы ж йих туточки?", - подумал Пэтро, и в который раз принялся
пересчитывать подпоручиков, морды которым он сейчас примется бить.
Нэнавыджу я вас, жэрэбци кляти...
- Говнюки вы все, ублюдки, ненавижу вас! - сказал им по-английски,
чтоб знали, за что получат. - Стэцько, затулы мени спыну, - сказал он
побратиму; и медленно вырос из-за столика, опираясь на него сжатыми
кулаками.
"Колы-нэбудь я тоби розповим, братэ Стэцько, чого я нэ ходжу до
дивок", - подумал Пэтро.
Единственный раз, когда Пэтро попытался побаловаться с женщиной, еще
там, в Канаде, единственным и остался: попытка закончилась плачевно. Когда
он лег с ней, то обнаружил, что у золотоволосой грудастой канадки лицо
Ганки - и чуть было не удушил ни в чем не повинную дивчыну. Слава Исусу,
не до конца задавил. Крепкая девка попалась, да и вовремя опомнился.
Пришлось выложить двухгодичные сбережения, чтобы она не подала в суд за
телесные повреждения и насильственное лишение чести. (Хотя ниже горла
Пэтро не успел ее даже потрогать...). Тюрьму канадскую Пэтро так и не
отведал; сравнить с австрийской не довелось. "Ну ничого, - иногда думал
он, - гамэрыканську, пэчинкою чую, зсэрэдыны побачыты мэни на роду
напысано. Мабуть, не така смердюча, як швабська, та й то гаразд..."
21. ОКОНЧАНИЕ ОДНОГО ИЗ МИРИАДОВ ПИСЕМ,
когда-либо написанных в этом мире
"...тебе, если смогу рассказать о самом важном событии - это да.
Сейчас нет сил просто, извини; да и обдумать надобно, переварить, усвоить.
Хотя решение я уже принял... Сплин душит. Обрыдло. Все. Хватит. Достало
меня до самого донышка. Лицемерие достало, затхлость. Каждый закопался в
свой локальный мирок, сотворил себе блиндаж из бревен необхватных эгоизма;
кто мудрствует лукаво, кто вопит: надоело думать! упрощает беспредельно,
до уровня физиологических инстинктов либо элементарных суждений типа: "А
сгорите вы все ясным пламенем!"... Куда мы закатились, осознавать тяжко,
но приходится, иначе не стоит вообще сметь звать себя личностью. Ты можешь
сказать, что и я ничем не отличаюсь, и будешь бесспорно прав. В том-то и
горькая суть. А я не хочу _т_а_к_. Душа жаждет свободного выбора - а здесь
его нет и не было, и не будет никогда, вполне вероятно. Нельзя жить в
обществе и быть свободным от... Ну, ты помнишь. И боюсь, что никакой
разницы, по какую сторону железного забора ты находишься, нет, только
антураж различается, но правила игры, увы... Эх-х-х-х, отыскать бы
какую-нибудь такую... ЗОНУ СВОБОДНОГО ВЫБОРА... да и махнуть в нее из этой
рабской зоны, из этого Вселенского УЛага... Но этакое счастье вряд ли
достижимо, к сожаленью. И не думай, повторяю, что под "зоной рабства" я
подразумеваю лишь часть планеты по эту сторону железного забора с вышками,
набитыми вертухаями. Отнюдь. Я беру в комплексе, весь шарик целиком. Не
думаю, чтоб в каком-нибудь там "Багдаде-на-Подземке" (помнишь выражение
О'Генри? о каком городе сказано, а?), к примеру, положение дел разительно
отличалось... Это было бы слишком простое решение: взять и уехать за
забор, если бы это было ответом на все мои вопросы, я бы так и сделал и не
мучался поисками ответов больше.
Людишки закопались с головой в собственных испражнениях, каждый
выстроил себе, я говорил, блиндаж, ощерился стволами пулеметов-принципов,
и на выстрел не подпускает принцип другого, хоть дальнего, хоть
ближнего... А когда самые, блин, казалось бы, родные и близкие не в
состоянии взглянуть на мировой бардак с точки зрения, отличной от
собственной: вот что самое страшное... Выход: найти родственные души,
другого не вижу. Хоть где, хоть за тридевять земель, но пока их разыщешь,
дуба дать сто раз поспеешь. Дэднуться, как спикают системные хиппари.
Такие вот дела...
А в "лопухах": Джон с командой. Чуток легче - с ними-то. С Джоном я б
не поругался, чувствую. Жаль, не успел... Ну да ладно. Что уж сейчас.
Правда, не до такой степени с "битловской" музыкой легче, чтоб в руки себя
схватить, зафиксировать, определить в пространстве и времени. Дрожат,
дрожат ручонки-то... Соблазн какой непостижимый!.. Впрочем, слово не то:
какой к демонам соблазн, когда выбор уже сделан и билет заказан. В тот
мир, что раньше лишь с помощью сновидений да воображенья буйного наяву
немножечко осязал. Какой к чертям соблазн, когда - наконец-то!!! - дверь
могу отворить, не проламывать стену, не подглядывать в щелки, искусывая
губы в бессильной ярости, а войти через дверь, переступить наяву тот
порог, что доселе переступал в призрачных грезах лишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
темнишь, земляче, по глазам вижу, врешь, бегают у тебя глазки-то, ой как
бегают.
Пэтро посылал его к бесу и замолкал. Не расскажешь же, как все было
на самом деле. Стыдно человеку такое про себя рассказывать. Ох как
стыдно!..
А закинула судьба горемычная Пэтра на чужбину из-за бабы. Женихался
хлопец к дивчине Ганне, на осень и свадьбу отгулять наметили, как
полагается. Души в дивчине Пэтро не чаял, любил без памяти, на руках
таскал... Сбежала красуля Ганночка с подпоручиком-москалем, голубоглазым
худющим огрызком, да и сгинула без следа в клятой Московии.
От позора нестерпимого дунул Пэтро на чужбину, в заморские края, от
насмешек самборских хлопцев чесанул. Было о ту пору Пэтру от роду двадцать
один год всего-то, голова горячая, в сердце полыхает жгучий костер
смертной обиды... Знал - убить может; хватило ума унести ноги, от греха.
До кордона дотянулся быстро, скользя лесами, обходя села и усадьбы, спал
мало; стремился, аж гэть! в Угорщине застрял. Зачислили в шпионы, кинули в
застенок лютый, после - в другой перегнали, столичный, мытарили с полгода,
стращали да лупили не жалея кулаков и плеток... Но отпустили, дали волю.
Поверили швабы клятые. Пэтро и не чаял уже солнышко повидать и на травке
поваляться...
Один славский хлоп в Вене Пэтру молвил: зачем лез через кордон сам?
надо было завербоваться да уплыть за море-океан, лес валить, хлеб
растить...
Покинул Пэтро красивый город на реке Дунае не своим ходом: на поезде
укатил; в задымленный порт Триест переправил Пэтра и с ним еще сотни три
молодых хлопцев пыхтящий паровоз. Словно баранов, перегрузили их всех из
вагонов в чрево громадного пароплава; загудело чудище, окуталось дымами и
гудками, подняло якоря и подалось за море-океан, в благословенную, по
слухам, землю, званую Америкой, в благословенную страну, Канадой званую: в
стране той лесорубам платят постольку, говорят, что за год на дюжину коров
и пяток десятин землицы скопить - раз плюнуть!..
Рай лесной Пэтро на своей шкуре испытал, нахлебался досыта тамошних
борщей. Платили щедро, это да. Но при первой же возможности подался Пэтро
на юг, в Северо-Американские Соединенные Штаты. Семья на родине посылок и
денег не ждала, молясь на образа святых мучеников, чтоб здоровья кормильцу
дали - не имелось у Пэтра Нэпыйводы семьи, один как сирота горемычный он
был, один в целом свете, мамо и батько его преставились давно, земля
родимая им пухом, и был он у них единый сын, других Господь не дал; когда
уходил за кордон, заколотил двери да окна хаты родной да поцеловал землю у
порога - знал, в Самбор не вернется. Жменьку той земли носил Пэтро в
торбочке полотняной, на шнурке поцепленной на шею: спасибочки австрийским
жандармам, не конфисковали...
Свободный Пэтро был на чужбине, аки ветер, когда на юг подался.
Долгов, слава Господу, не имел. Деньжат в кармане коттоновых, до светлой
синевы вытертых штанов, джинсов по-ихнему, правда, тоже почти не осталось.
Зачем подался, и сам не ведал. Наскучила ему беспросветность, и злобная
алчность наскучила, горящая в глазах земляков, горбатящихся на просеках и
лесопильнях - у них дома голодные рты хлеба ждут; а многие хлопцы да вуйки
семьи на чужбину приволокли, первые хатки украинские на канадской земле
поднялись...
Даже ветер, ежели вдуматься, подчиняется неким закономерностям в
полете своем. Так и Пэтро, хочешь не хочешь, в большие города тянулся -
потеряться, не видеть лиц девчат украинских, чернобровых...
Стэцька-побратима повстречал в большом городе, Сиэттлом званом.
Пришел в этот город из канадского Ванкувера, голодный и злой, но веселый -
начинал понимать, что дороже воли вольной ничего в целом белом свете нет.
Услыхал родную речь в разноязыком гомоне припортового кабака. До
хлопца трое греков доматывались, хлопец их костерил почем зря на чистейшей
ридний мови, и закатывал рукава.
Пэтро встал плечом к плечу. Так после и на Восход добирались: плечом
к плечу, Пэтро да Стэцько. А греков тех они с трех ударов усмирили,
положили всех, будут знать, как забижать _н_а_ш_и_х_ хлопцев... Нигде не
задерживались наши хлопцы надолго, а в Новом Йорке застопорили ход:
впереди океан, за океаном - ридна нэнько Украйна. Мать родная. Решали: до
дому или погодить? Решили: погодим. Стэцька тоже никто не ждал в родном
Немирове. Крепкие хлопцы в Новом Йорке без работы не останутся; а тут и
газеты весть принесли: в Российской Империи народ супротив царя бунтует,
какую-то революцию затеял. В революцию хлопцы соваться не решились.
Супротив царя-москаля выступить - за милую душу! но пугало страшное,
таинственное слово "революция". Пэтро сказал побратиму: это не просто
бунт, это хуже, и как завсегда украинцы пострадают больше всех...
- ...За що я тэбэ поважаю, Пэтро, - говорил Стэцько Пэтру как-то, в
шинке на Двадцатой Стрит, в который они хаживали промочить глотки
слабенькой американской горилкой, - так то за впэртисть. Ты всэ, що нэ
робыш, старанно робиш до самого кинця. О'кей, як тут кажуть. Лантухы з
кораблив вывантажуеш - бильш за всих. У бийку влизаеш - бьешся клято, докы
нэ впадэш. Пьеш - до всырачкы. Тоби дай можлывисть - выпьеш усю горилку в
Г'Амэрыци. Та й призвыще в тэбэ видповиднэ... Тилькы нэ зрозумию аж нияк,
чого ты николы нэ навидуесся у хатыну до повий? Таки гарни дивчатка тут
е... Вжэ рик тэбэ знаю - николы нэ бачыв, щоб ты на дивок заглядавсь. Чому
цэ так?
- Облыш, - хмуро ответил Пэтро, и налил себе и Стэцьку еще по полному
стакану. - Пый липше. Знайшов про що тэрэвэни розводыты.
- Та що ж, я й выпыты можу, алэ ты мэни видповидай, братэ. Яка
лахудра тэбэ так образыла, що ты...
- Пый!! - прикрикнул на Стэцька Пэтро. - Пый та нэ мэлы дурныць.
Стэцько пригубил и скривился.
- Остобисыв мени той виски, - сказал. - Покуштуваты б добрячойи
горилкы...
- А може, зробымо? - предложил Пэтро. - Накупымо зерна, дрижджив...
поставымо брагу... - Пэтро старательно уводил ход мыслей порядком
осоловевшего Стэцька прочь от щекотливой темы.
- А що, цэ думка... - сказал в ответ побратим. Такой бизнес ему явно
по душе пришелся. - ...наробымо горилкы, и зыск будэ, прибуток, та й сами
нап'емося...
- Компани "Нэпыйвода енд Хомченко лимитэд", - сказал Пэтро. - А тэбэ
нэ лякае, що у цьому клятому мисти, окрим нас з тобою, люды занадто
слабки, щоб вытрыматы дию нашойи горилкы?
- Ничого, прывчаться, - заверил Стэцько. - Хто помрэ, а хто выжывэ,
той поважаты будэ. Ще й благаты будуть, щоб побильшэ налывалы...
- Пострывай-но, хлопче! - охладил Стэцьков пыл Пэтро. - Трэба ж
купуваты патэнта! Гроши в нас е на цэ?
- Заробымо, - убежденно сказал Стэцько на это, - або позычымо.
- Хто ж нам дасть? Нэма дурных...
- Е люды, - загадочно ответил Стэцько и с гримасой отвращения осушил
полный стакан виски - одним глотком.
- О-о-о-о-о-о, мистер!!! - раздался откуда-то слева, со стороны
стойки, восхищенный возглас. - Глазам не верю! Как вы можете?!
- Нэ вирыш, пиды втопыся, - пробормотал Пэтро и повторил "подвиг"
Стэцька. Утерши губы тыльной стороной ладони, облизнул козацкие усы, и
добавил на ломаном гамерыканском несколько фраз, основной смысл которых
сводился к безаппеляционному утверждению, что все нации на свете белом, за
исключением парней с Украины: просто "щи-иты" по части выпивки. Плюгавый
янки, восхитившийся тем, как хлопцы осушали стаканы, полностью согласился
с утверждением Пэтра, присовокупив что-то насчет того, что если
джентльмены, с которыми он имеет честь беседовать - эти самые парни с
Украины ("Кстати, джентльмены, а это где штат такой, Юкрэйн, не возле
Тексаса?"), то никаких сомнений быть не может...
Пэтро вздохнул и начал придумывать новый способ задеть янки за живое.
Без драки - посещение питейного заведения полноценным считаться не может.
Никакого удовольствия, никакого морального удовлетворения. Для чего хлопец
в шинок ходит? Себя показать, людэй проверить...
Когда Пэтро заливал в глотку больше десяти стаканов, все янки
почему-то нацепляли на свои головы лица подпоручика-москаля, и такого
непотребства Пэтро сносить никак не мог.
"Скилькы ж йих туточки?", - подумал Пэтро, и в который раз принялся
пересчитывать подпоручиков, морды которым он сейчас примется бить.
Нэнавыджу я вас, жэрэбци кляти...
- Говнюки вы все, ублюдки, ненавижу вас! - сказал им по-английски,
чтоб знали, за что получат. - Стэцько, затулы мени спыну, - сказал он
побратиму; и медленно вырос из-за столика, опираясь на него сжатыми
кулаками.
"Колы-нэбудь я тоби розповим, братэ Стэцько, чого я нэ ходжу до
дивок", - подумал Пэтро.
Единственный раз, когда Пэтро попытался побаловаться с женщиной, еще
там, в Канаде, единственным и остался: попытка закончилась плачевно. Когда
он лег с ней, то обнаружил, что у золотоволосой грудастой канадки лицо
Ганки - и чуть было не удушил ни в чем не повинную дивчыну. Слава Исусу,
не до конца задавил. Крепкая девка попалась, да и вовремя опомнился.
Пришлось выложить двухгодичные сбережения, чтобы она не подала в суд за
телесные повреждения и насильственное лишение чести. (Хотя ниже горла
Пэтро не успел ее даже потрогать...). Тюрьму канадскую Пэтро так и не
отведал; сравнить с австрийской не довелось. "Ну ничого, - иногда думал
он, - гамэрыканську, пэчинкою чую, зсэрэдыны побачыты мэни на роду
напысано. Мабуть, не така смердюча, як швабська, та й то гаразд..."
21. ОКОНЧАНИЕ ОДНОГО ИЗ МИРИАДОВ ПИСЕМ,
когда-либо написанных в этом мире
"...тебе, если смогу рассказать о самом важном событии - это да.
Сейчас нет сил просто, извини; да и обдумать надобно, переварить, усвоить.
Хотя решение я уже принял... Сплин душит. Обрыдло. Все. Хватит. Достало
меня до самого донышка. Лицемерие достало, затхлость. Каждый закопался в
свой локальный мирок, сотворил себе блиндаж из бревен необхватных эгоизма;
кто мудрствует лукаво, кто вопит: надоело думать! упрощает беспредельно,
до уровня физиологических инстинктов либо элементарных суждений типа: "А
сгорите вы все ясным пламенем!"... Куда мы закатились, осознавать тяжко,
но приходится, иначе не стоит вообще сметь звать себя личностью. Ты можешь
сказать, что и я ничем не отличаюсь, и будешь бесспорно прав. В том-то и
горькая суть. А я не хочу _т_а_к_. Душа жаждет свободного выбора - а здесь
его нет и не было, и не будет никогда, вполне вероятно. Нельзя жить в
обществе и быть свободным от... Ну, ты помнишь. И боюсь, что никакой
разницы, по какую сторону железного забора ты находишься, нет, только
антураж различается, но правила игры, увы... Эх-х-х-х, отыскать бы
какую-нибудь такую... ЗОНУ СВОБОДНОГО ВЫБОРА... да и махнуть в нее из этой
рабской зоны, из этого Вселенского УЛага... Но этакое счастье вряд ли
достижимо, к сожаленью. И не думай, повторяю, что под "зоной рабства" я
подразумеваю лишь часть планеты по эту сторону железного забора с вышками,
набитыми вертухаями. Отнюдь. Я беру в комплексе, весь шарик целиком. Не
думаю, чтоб в каком-нибудь там "Багдаде-на-Подземке" (помнишь выражение
О'Генри? о каком городе сказано, а?), к примеру, положение дел разительно
отличалось... Это было бы слишком простое решение: взять и уехать за
забор, если бы это было ответом на все мои вопросы, я бы так и сделал и не
мучался поисками ответов больше.
Людишки закопались с головой в собственных испражнениях, каждый
выстроил себе, я говорил, блиндаж, ощерился стволами пулеметов-принципов,
и на выстрел не подпускает принцип другого, хоть дальнего, хоть
ближнего... А когда самые, блин, казалось бы, родные и близкие не в
состоянии взглянуть на мировой бардак с точки зрения, отличной от
собственной: вот что самое страшное... Выход: найти родственные души,
другого не вижу. Хоть где, хоть за тридевять земель, но пока их разыщешь,
дуба дать сто раз поспеешь. Дэднуться, как спикают системные хиппари.
Такие вот дела...
А в "лопухах": Джон с командой. Чуток легче - с ними-то. С Джоном я б
не поругался, чувствую. Жаль, не успел... Ну да ладно. Что уж сейчас.
Правда, не до такой степени с "битловской" музыкой легче, чтоб в руки себя
схватить, зафиксировать, определить в пространстве и времени. Дрожат,
дрожат ручонки-то... Соблазн какой непостижимый!.. Впрочем, слово не то:
какой к демонам соблазн, когда выбор уже сделан и билет заказан. В тот
мир, что раньше лишь с помощью сновидений да воображенья буйного наяву
немножечко осязал. Какой к чертям соблазн, когда - наконец-то!!! - дверь
могу отворить, не проламывать стену, не подглядывать в щелки, искусывая
губы в бессильной ярости, а войти через дверь, переступить наяву тот
порог, что доселе переступал в призрачных грезах лишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75