— Снова до моего лавового мартини добрался, да? Или хитромудрый шлак курил? Какого дьявола ты его отпустил? Просто не могу поверить, что ты и впрямь сдержал свое слово. Это так на тебя непохоже…
— Кого отпустил? Какое слово? — отплевывался Бубуш, пока его пульсирующие красной краской щеки начинали оказывать действие на туманную неразбериху его мозга.
— Треппа! — гаркнул Ублейр.
— Но он по-прежнему там, к стулу привязан…
— В самом деле? А тебя не затруднит поставить на это пару-другую оболов? — Ублейр пинком распахнул дверь, сунул в нее Бубуша и направил его озадаченный взор к связке особой высокорастяжимой веревки, что окольцовывала подозрительно пустой вращающийся стул. Тот самый стул, к которому должен был быть надежно привязан его высокобесподобие Брехли Трепп.
Ряд из шести фигур радостно замахал Бубушу, и в этот самый миг кремень жуткого осознания наконец-то ударил по нему. Что-то здесь совершенно определенно пошло не так.
— Какая дьявольщина?..
— …тебе тогда в голову пришла? — прорычал Ублейр, перебивая бубнящего Бубуша и в презрительном отвращении бросая его на пол.
Бубуш сел на полу и уставился на приятеля, раскачиваясь взад-вперед точно какой-то обкуренный кришнаит, пытающийся передавать свои мантры на десятифутовой волне.
— В то время мне это показалось хорошей идеей, — захныкал он.
— Но сдержать свое слово? — Набоб буквально бурлил недоверчивым презрением. — И ведь ты его еще за помощь поблагодарил!
— Я? Я это сделал? — Глаза Бубуша в ужасе расширились, когда он пополз по полу, ухватил Ублейра за лодыжки и начал трогательно пресмыкаться. — А кто еще это видел? Ты ведь об этой маленькой промашке никому не расскажешь, правда? Клянусь, начиная с этого момента я стану по-настоящему безжалостным, сам увидишь. Вернусь в свое обычное жуткое состояние, начну гнусные планы строить…
— Планы? Ты так это называешь? — осклабился Ублейр, пинком отшвыривая от себя Бубуша. — На тот случай, если ты не заметил, — вон там, в моей личной пещере, сидят шесть нелегальных иммигрантов. Они расположились в моих вращающихся креслах и лопают мои кремневые пирожные. Тебе не трудно было бы просветить меня на тот счет, каким именно образом с их помощью мы собираемся вставить фитиль Асаддаму? Он разве что вдоволь посмеется, когда арестует нас за иммиграционные преступления и соорудит свой собственный расчудесный план исправительных работ для нас обоих. Эх ты бестолочь!
Поднявшись с пола, Бубуш помотал головой, отчаянно хлопая себя ладонью по одному уху, словно он пытался вытряхнуть какие-то застрявшие кусочки из другого. Частички внятности закувыркались в спутанной памяти демона, приземляясь на дымящийся кремень понимания. Итак, он битых шесть часов допрашивал жителей Аксолотля, требуя ответа, где хранятся противопехотные святыни. Он точно знал, что им известно, где хранятся эти штуковины. Они совершенно определенно с ними обращались. Следы были повсюду. Святынеискатель ясно это показывал.
Капелька сомнения все же просочилась сквозь его уверенность. «Святынеискатель? — подумал Бубуш. — А не могло ли мое самопальное устройство просто напортачить?»
— Ты ведь этот матч просадил, верно? — с немалым злорадством оскалился Ублейр. — Этот Трепп тебя вокруг пальца обвел. Он тебя за кретина держал. Кретин ты и есть! И что ты собираешься теперь с ними делать? — Он дернул когтистым большим пальцем в сторону двери и шести пленников в главной части пещеры.
Поражение и Ублейр обвиняюще смотрели Бубушу в лицо. Тогда он снова помотал головой.
— Этого просто не может быть, — пробормотал затем демон, уставив щелки багровых зрачков в никуда. — Он работал. Я сам видел…
— Нашу дверь в любую секунду могут ментагоны копытом лягнуть! Что ты собираешься делать?
— Он точно должен был работать.
— Кто?
— Святынеискатель, — пожаловался Бубуш.
— В самом деле? — насмехался Ублейр, истекая сарказмом. — Так где же тогда все-таки тайник с противопехотными святынями находится, а? При помощи той ерундовины ты не зарегистрировал ничего, кроме шести нелегальных иммигрантов!
— Но Святынеискатель действительно работал! Он регистрировал святые волны, как ему и полагалось! Иначе почему же он тогда так четко указал на Треппа и шесть других?..
Голос Бубуша оборвался, когда до него вдруг дошло. Как он мог быть так слеп? Так горяч, чтобы доплестись до узловатых корней не того инфернального древа и с энтузиазмом рявкать какую-то дурость?
Существовала одна-единственная причина, почему устройство, рассчитанное на регистрацию святых волн, стало бы указывать на что-либо излучающее эти фундаментальные частицы чистого теизма. Существовала только одна-единственная причина, почему святынеискатель указал на шестерку пленников и на Треппа. Сердце Бубуша почти замерло, когда понимание взорвалось у него в голове венком жгучих хризантем.
Все они излучали святые волны.
Внезапно все обрело смысл. Эффект проповеди Брехли Треппа который побуждал всех облачиться в подштанники; внезапное желание ослабить путы Треппа; и, наконец, самое невероятное — верность своему слову и позволение Треппу уйти.
Бубуша аж затрясло. Ни одно из этих событий не могло бы произойти без продолжительного воздействия излучения высоких доз теической радиации.
Бессознательно Бубуш принялся скрести свои лапы, словно пытаясь содрать оттуда чистоту заразного верования, пока его разум пытался вспомнить одну чудовищную мысль.
Он уже задумывался, пусть даже совсем ненадолго, почему шесть пленников были зарегистрированы святынеискателем сквозь тысячи футов твердой скалы, а Брехли Трепп всего лишь едва-едва заставлял указатели шевелиться. Однако у Бубуша не получалось остановиться, чтобы хорошенько об этом задуматься.
До сих пор не получалось.
Зато теперь он точно знал.
Эти шесть пленников выдавали в тысячи раз больше святых волн, чем захваченный ими первым Брехли Трепп. Они сияли подобно теическим маякам в пустыне неверия и насмешки. А что выдает святые волны в тысячи раз более мощные, чем просто какое-то его высокобесподобие?… Да боги же! Боги!
Бубуш жутко побледнел, закашлялся, после чего, все еще находясь под воздействием высоких доз теической радиации, взглянул на Ублейра и открыл рот.
— Э-э… насчет этих нелегальных иммигрантов… Есть одна вещь, которую я действительно должен тебе сообщить…
Если бы какой-то демон стоял за дверью пещеры демона Кирпича и прислушивался, он услышал бы звон от почти непрерывного грохота молотком по металлу. Возможно, он был бы сильно озадачен этими доселе неслыханными здесь звуками честной тяжелой работы и промышленного производства. А возможно, и нет. Если бы этот демон не присутствовал на последней спонтанной проповеди его высокобесподобия Брехли Треппа, он бы наверняка не понял, что двигало Кирпичом, когда тот вел себя в столь лихорадочной и увлеченной манере.
Сказать по правде, сам Кирпич тоже не имел даже самого туманного представления, что именно его в эту работу втянуло. Никакой перемены он не заметил. Для любого психологического самоанализа бывший вор был слишком занят. Самоанализ мог подождать. А прямо сейчас он был отчаянно занят… просто отчаянно.
С тех самых пор, как Кирпич оказался втянут в конкретную обширную толпу, позвякивая там содержимым карманов и кошельков обитателей Уадда как самый первоклассный вор, каким он до той поры и являлся, все пошло как-то совсем не так. Едва лишь Кирпич успел с успехом избавить с полдюжины дьяволов от тягости транспортировки ими туго набитых кошельков, как его внимание, словно от удара багряной молнии перед огненной бурей, было целиком захвачено словами того хмыря в сутане на балконе страхоскреба. Мгновения спустя когти Кирпича неудержимо защекотало, и он оказался на крючке, охваченный неудержимым стремлением поучаствовать в небольшой работе по металлу.
В уединении своей пещеры в самых недрах Шанкера, деловой части Мортрополиса, Кирпич возбужденно хихикал себе под нос, выхватывая из небольшого мешочка крошечный диск и кладя его на выпуклый камень. Мгновение спустя бывший вор уже схватил свой верный молоток и принялся лихорадочно колошматить по монетке достоинством в один обол, аккуратно ее расширяя, распространяя ее мягкую податливость по выпуклому камню. Заветный план был у Кирпича перед глазами. Каждую секунду он сравнивал непосредственно наблюдаемое с тем, что он отчаянно жаждал увидеть, очерчивая и подправляя. В ушах у Кирпича звенел до боли желанный тон, и каждый удар молотка утешал страдания, пока лязг ударов сглаживался, приближаясь к единственно верной звенящей ноте изящного совершенства.
И когда через три часа работа по металлу была закончена, Кирпич дополнил крошечный металлический колпачок отрезком особо прочной нитки с узлом на конце, пропущенным через дырку на самом верху колпачка.
В предвкушении ухмыляясь, Кирпич сжал нитку между большим и указательным когтями, а остальные растопырил в манере кукольника из театра теней, неумело изображающего какаду. То же самое он проделал с другой своей лапой. Дрожа на грани просветления, Кирпич ударил друг о дружку две идеальные копии «Цимбалических душеспасителен» Блинтона Клинта и порадовался чистой, переливчатой ноте, которую он из них извлек.
И в этот самый момент Кирпич забросил все мысли о воровстве и начисто забыл свою страсть к грабежу, пока его дьявольское сердце переполнялось безграничным счастьем просветления. Затем он встал и направился к двери.
Только в самый последний момент Кирпич остановился и обернул свои рога ярко-оранжевой наволочкой. Он понятия не имел, зачем это сделал. Просто так казалось правильнее.
И наконец, радостно ударяя в свои бубенцы, Кирпич вышел на улицы Шанкера, готовый распространять звонкую истину среди всех, кто стал бы к ней прислушиваться.
В «Манне Амброзии» настало время ленча, уровень шума, число занятых мест, а также содержание нектара в крови большинства божеств неуклонно росли. Неуклонно и стремительно.
Ангельские официантки уже лихорадочно сновали туда-сюда, подавая кушанья — выхватывали их со священной тележки с подогревом и подносили к истекающим слюной ртам низших божеств.
Каждый день происходило одно и то же. Компании богов стекались к «Манне Амброзии», со случайно-хаотической небрежностью подкатывая на подушках своих серебристых облаков. И как ни странно, каждый день все прибывали в одно и то же место. Как именно им это удавалось, никто из божеств не знал. И, откровенно говоря, никого это не заботило.
Все, что по-настоящему имело значение во время ленча, так это наполнение своих желудков и радостное поглощение лучшего спиртного, какое Огдам или Алкан имели им предложить, а также заблаговременная подготовка к славной дневной закуске. Во всем этом имелся только один недостаток. Все должны были дожидаться, пока весь Верхний Стол рассядется, прежде чем реально начинали поглощаться какие-либо блюда.
Утверждалось, что такова традиция. Однако многие божества за низшими столами втайне подозревали, что это всего лишь довольно позорный способ «Священной семерки» покрасоваться, пока эти избранные самодовольно вышагивали к своим местам за накрытым свежей скатертью столом.
К тому же Семерку обслуживали после всех остальных. Опять же якобы в рамках традиции. На самом же деле это имело какое-то отношение к подаче самого лучшего последним.
И точно так же все происходило в этот ничем не примечательный день, после того как все ненавязчиво были разведены по своим столам Мэтром д'Отелем — божеством, ответственным за организацию рассаживания. «Священная семерка» подобрала свои тоги, благосклонно ухмыльнулась низшим коллегам и аккуратно засунула в кресла божественные задницы.
Секунды спустя священная тележка с подогревом уже была выкачена куда следует парой задыхающихся ангельских официанток, и благословенный аррайский хлеб начали раскладывать по тарелкам в излюбленном божествами виде. Естественно, в виде пиццы.
«Но что-то здесь сегодня не так, — думал Мэтр д'Отель, сидя за задним столиком и украдкой пересчитывая головы. — Что-то не складывается».
Схрон, верховный ответственный за аппетитные припасы, безоблачно улыбнулся, закатал рукава и приготовился произнести древнюю традиционную мантру благословения: «Бери ложку, бери хлеб, принимайся за обед!»
Именно так он бы и сделал, но как только он уже собрался произнести последнее слово и взять первый кусочек хлеба, уголок его глаза вдруг заприметил шесть нерозданных пицц, оставшихся на священной тележке с подогревом.
— Что они там делают? — тут же проревел Схрон. — Кто не получил своей пиццы?
Общеизвестный факт состоял в том, что каждый день выпекалось точное число отдельных порций, таким образом снижая до минимума объем отходов и предоставляя повару больше свободного времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— Кого отпустил? Какое слово? — отплевывался Бубуш, пока его пульсирующие красной краской щеки начинали оказывать действие на туманную неразбериху его мозга.
— Треппа! — гаркнул Ублейр.
— Но он по-прежнему там, к стулу привязан…
— В самом деле? А тебя не затруднит поставить на это пару-другую оболов? — Ублейр пинком распахнул дверь, сунул в нее Бубуша и направил его озадаченный взор к связке особой высокорастяжимой веревки, что окольцовывала подозрительно пустой вращающийся стул. Тот самый стул, к которому должен был быть надежно привязан его высокобесподобие Брехли Трепп.
Ряд из шести фигур радостно замахал Бубушу, и в этот самый миг кремень жуткого осознания наконец-то ударил по нему. Что-то здесь совершенно определенно пошло не так.
— Какая дьявольщина?..
— …тебе тогда в голову пришла? — прорычал Ублейр, перебивая бубнящего Бубуша и в презрительном отвращении бросая его на пол.
Бубуш сел на полу и уставился на приятеля, раскачиваясь взад-вперед точно какой-то обкуренный кришнаит, пытающийся передавать свои мантры на десятифутовой волне.
— В то время мне это показалось хорошей идеей, — захныкал он.
— Но сдержать свое слово? — Набоб буквально бурлил недоверчивым презрением. — И ведь ты его еще за помощь поблагодарил!
— Я? Я это сделал? — Глаза Бубуша в ужасе расширились, когда он пополз по полу, ухватил Ублейра за лодыжки и начал трогательно пресмыкаться. — А кто еще это видел? Ты ведь об этой маленькой промашке никому не расскажешь, правда? Клянусь, начиная с этого момента я стану по-настоящему безжалостным, сам увидишь. Вернусь в свое обычное жуткое состояние, начну гнусные планы строить…
— Планы? Ты так это называешь? — осклабился Ублейр, пинком отшвыривая от себя Бубуша. — На тот случай, если ты не заметил, — вон там, в моей личной пещере, сидят шесть нелегальных иммигрантов. Они расположились в моих вращающихся креслах и лопают мои кремневые пирожные. Тебе не трудно было бы просветить меня на тот счет, каким именно образом с их помощью мы собираемся вставить фитиль Асаддаму? Он разве что вдоволь посмеется, когда арестует нас за иммиграционные преступления и соорудит свой собственный расчудесный план исправительных работ для нас обоих. Эх ты бестолочь!
Поднявшись с пола, Бубуш помотал головой, отчаянно хлопая себя ладонью по одному уху, словно он пытался вытряхнуть какие-то застрявшие кусочки из другого. Частички внятности закувыркались в спутанной памяти демона, приземляясь на дымящийся кремень понимания. Итак, он битых шесть часов допрашивал жителей Аксолотля, требуя ответа, где хранятся противопехотные святыни. Он точно знал, что им известно, где хранятся эти штуковины. Они совершенно определенно с ними обращались. Следы были повсюду. Святынеискатель ясно это показывал.
Капелька сомнения все же просочилась сквозь его уверенность. «Святынеискатель? — подумал Бубуш. — А не могло ли мое самопальное устройство просто напортачить?»
— Ты ведь этот матч просадил, верно? — с немалым злорадством оскалился Ублейр. — Этот Трепп тебя вокруг пальца обвел. Он тебя за кретина держал. Кретин ты и есть! И что ты собираешься теперь с ними делать? — Он дернул когтистым большим пальцем в сторону двери и шести пленников в главной части пещеры.
Поражение и Ублейр обвиняюще смотрели Бубушу в лицо. Тогда он снова помотал головой.
— Этого просто не может быть, — пробормотал затем демон, уставив щелки багровых зрачков в никуда. — Он работал. Я сам видел…
— Нашу дверь в любую секунду могут ментагоны копытом лягнуть! Что ты собираешься делать?
— Он точно должен был работать.
— Кто?
— Святынеискатель, — пожаловался Бубуш.
— В самом деле? — насмехался Ублейр, истекая сарказмом. — Так где же тогда все-таки тайник с противопехотными святынями находится, а? При помощи той ерундовины ты не зарегистрировал ничего, кроме шести нелегальных иммигрантов!
— Но Святынеискатель действительно работал! Он регистрировал святые волны, как ему и полагалось! Иначе почему же он тогда так четко указал на Треппа и шесть других?..
Голос Бубуша оборвался, когда до него вдруг дошло. Как он мог быть так слеп? Так горяч, чтобы доплестись до узловатых корней не того инфернального древа и с энтузиазмом рявкать какую-то дурость?
Существовала одна-единственная причина, почему устройство, рассчитанное на регистрацию святых волн, стало бы указывать на что-либо излучающее эти фундаментальные частицы чистого теизма. Существовала только одна-единственная причина, почему святынеискатель указал на шестерку пленников и на Треппа. Сердце Бубуша почти замерло, когда понимание взорвалось у него в голове венком жгучих хризантем.
Все они излучали святые волны.
Внезапно все обрело смысл. Эффект проповеди Брехли Треппа который побуждал всех облачиться в подштанники; внезапное желание ослабить путы Треппа; и, наконец, самое невероятное — верность своему слову и позволение Треппу уйти.
Бубуша аж затрясло. Ни одно из этих событий не могло бы произойти без продолжительного воздействия излучения высоких доз теической радиации.
Бессознательно Бубуш принялся скрести свои лапы, словно пытаясь содрать оттуда чистоту заразного верования, пока его разум пытался вспомнить одну чудовищную мысль.
Он уже задумывался, пусть даже совсем ненадолго, почему шесть пленников были зарегистрированы святынеискателем сквозь тысячи футов твердой скалы, а Брехли Трепп всего лишь едва-едва заставлял указатели шевелиться. Однако у Бубуша не получалось остановиться, чтобы хорошенько об этом задуматься.
До сих пор не получалось.
Зато теперь он точно знал.
Эти шесть пленников выдавали в тысячи раз больше святых волн, чем захваченный ими первым Брехли Трепп. Они сияли подобно теическим маякам в пустыне неверия и насмешки. А что выдает святые волны в тысячи раз более мощные, чем просто какое-то его высокобесподобие?… Да боги же! Боги!
Бубуш жутко побледнел, закашлялся, после чего, все еще находясь под воздействием высоких доз теической радиации, взглянул на Ублейра и открыл рот.
— Э-э… насчет этих нелегальных иммигрантов… Есть одна вещь, которую я действительно должен тебе сообщить…
Если бы какой-то демон стоял за дверью пещеры демона Кирпича и прислушивался, он услышал бы звон от почти непрерывного грохота молотком по металлу. Возможно, он был бы сильно озадачен этими доселе неслыханными здесь звуками честной тяжелой работы и промышленного производства. А возможно, и нет. Если бы этот демон не присутствовал на последней спонтанной проповеди его высокобесподобия Брехли Треппа, он бы наверняка не понял, что двигало Кирпичом, когда тот вел себя в столь лихорадочной и увлеченной манере.
Сказать по правде, сам Кирпич тоже не имел даже самого туманного представления, что именно его в эту работу втянуло. Никакой перемены он не заметил. Для любого психологического самоанализа бывший вор был слишком занят. Самоанализ мог подождать. А прямо сейчас он был отчаянно занят… просто отчаянно.
С тех самых пор, как Кирпич оказался втянут в конкретную обширную толпу, позвякивая там содержимым карманов и кошельков обитателей Уадда как самый первоклассный вор, каким он до той поры и являлся, все пошло как-то совсем не так. Едва лишь Кирпич успел с успехом избавить с полдюжины дьяволов от тягости транспортировки ими туго набитых кошельков, как его внимание, словно от удара багряной молнии перед огненной бурей, было целиком захвачено словами того хмыря в сутане на балконе страхоскреба. Мгновения спустя когти Кирпича неудержимо защекотало, и он оказался на крючке, охваченный неудержимым стремлением поучаствовать в небольшой работе по металлу.
В уединении своей пещеры в самых недрах Шанкера, деловой части Мортрополиса, Кирпич возбужденно хихикал себе под нос, выхватывая из небольшого мешочка крошечный диск и кладя его на выпуклый камень. Мгновение спустя бывший вор уже схватил свой верный молоток и принялся лихорадочно колошматить по монетке достоинством в один обол, аккуратно ее расширяя, распространяя ее мягкую податливость по выпуклому камню. Заветный план был у Кирпича перед глазами. Каждую секунду он сравнивал непосредственно наблюдаемое с тем, что он отчаянно жаждал увидеть, очерчивая и подправляя. В ушах у Кирпича звенел до боли желанный тон, и каждый удар молотка утешал страдания, пока лязг ударов сглаживался, приближаясь к единственно верной звенящей ноте изящного совершенства.
И когда через три часа работа по металлу была закончена, Кирпич дополнил крошечный металлический колпачок отрезком особо прочной нитки с узлом на конце, пропущенным через дырку на самом верху колпачка.
В предвкушении ухмыляясь, Кирпич сжал нитку между большим и указательным когтями, а остальные растопырил в манере кукольника из театра теней, неумело изображающего какаду. То же самое он проделал с другой своей лапой. Дрожа на грани просветления, Кирпич ударил друг о дружку две идеальные копии «Цимбалических душеспасителен» Блинтона Клинта и порадовался чистой, переливчатой ноте, которую он из них извлек.
И в этот самый момент Кирпич забросил все мысли о воровстве и начисто забыл свою страсть к грабежу, пока его дьявольское сердце переполнялось безграничным счастьем просветления. Затем он встал и направился к двери.
Только в самый последний момент Кирпич остановился и обернул свои рога ярко-оранжевой наволочкой. Он понятия не имел, зачем это сделал. Просто так казалось правильнее.
И наконец, радостно ударяя в свои бубенцы, Кирпич вышел на улицы Шанкера, готовый распространять звонкую истину среди всех, кто стал бы к ней прислушиваться.
В «Манне Амброзии» настало время ленча, уровень шума, число занятых мест, а также содержание нектара в крови большинства божеств неуклонно росли. Неуклонно и стремительно.
Ангельские официантки уже лихорадочно сновали туда-сюда, подавая кушанья — выхватывали их со священной тележки с подогревом и подносили к истекающим слюной ртам низших божеств.
Каждый день происходило одно и то же. Компании богов стекались к «Манне Амброзии», со случайно-хаотической небрежностью подкатывая на подушках своих серебристых облаков. И как ни странно, каждый день все прибывали в одно и то же место. Как именно им это удавалось, никто из божеств не знал. И, откровенно говоря, никого это не заботило.
Все, что по-настоящему имело значение во время ленча, так это наполнение своих желудков и радостное поглощение лучшего спиртного, какое Огдам или Алкан имели им предложить, а также заблаговременная подготовка к славной дневной закуске. Во всем этом имелся только один недостаток. Все должны были дожидаться, пока весь Верхний Стол рассядется, прежде чем реально начинали поглощаться какие-либо блюда.
Утверждалось, что такова традиция. Однако многие божества за низшими столами втайне подозревали, что это всего лишь довольно позорный способ «Священной семерки» покрасоваться, пока эти избранные самодовольно вышагивали к своим местам за накрытым свежей скатертью столом.
К тому же Семерку обслуживали после всех остальных. Опять же якобы в рамках традиции. На самом же деле это имело какое-то отношение к подаче самого лучшего последним.
И точно так же все происходило в этот ничем не примечательный день, после того как все ненавязчиво были разведены по своим столам Мэтром д'Отелем — божеством, ответственным за организацию рассаживания. «Священная семерка» подобрала свои тоги, благосклонно ухмыльнулась низшим коллегам и аккуратно засунула в кресла божественные задницы.
Секунды спустя священная тележка с подогревом уже была выкачена куда следует парой задыхающихся ангельских официанток, и благословенный аррайский хлеб начали раскладывать по тарелкам в излюбленном божествами виде. Естественно, в виде пиццы.
«Но что-то здесь сегодня не так, — думал Мэтр д'Отель, сидя за задним столиком и украдкой пересчитывая головы. — Что-то не складывается».
Схрон, верховный ответственный за аппетитные припасы, безоблачно улыбнулся, закатал рукава и приготовился произнести древнюю традиционную мантру благословения: «Бери ложку, бери хлеб, принимайся за обед!»
Именно так он бы и сделал, но как только он уже собрался произнести последнее слово и взять первый кусочек хлеба, уголок его глаза вдруг заприметил шесть нерозданных пицц, оставшихся на священной тележке с подогревом.
— Что они там делают? — тут же проревел Схрон. — Кто не получил своей пиццы?
Общеизвестный факт состоял в том, что каждый день выпекалось точное число отдельных порций, таким образом снижая до минимума объем отходов и предоставляя повару больше свободного времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52