Сейчас я составлю протокол…
— Пожалуйста, — величественно кивнул Кабира. — Я честный человек, мне нечего скрывать…
— Его честность, — сказал сержант Беркович инспектору Хутиэли полчаса спустя, — с самого начала вызывала сомнения. Слишком уж он играл на публику. Когда я увидел фотографии, то не сразу понял… Видите ли, инспектор, он подвел электронный таймер фотоаппарата на два часа назад, а потом, сделав снимки, опять поставил точное время. Но луна… Господин Кабира забыл о луне. Она восходит сейчас около половины четвертого.
— Он ведь музыкант, а не астроном, — хмыкнул Хути-эли.
— А я, по-вашему, астроном? — поднял брови Беркович.
— Ты — полицейский, Борис. Значит, когда нужно, и астроном тоже. Я прав?
— Возможно, — сказал Беркович. — Видите ли, подумав о том, что Кабира мог соврать, я посмотрел календарь, вот и все.
Дело тринадцатое. НА БЫТОВОЙ ПОЧВЕ
Рабочий день подходил к концу, и сержант Беркович все чаще поднимал взгляд на своего шефа, инспектора Хутиэли, сидевшего за столом в глубокой задумчивости. Трудно было сказать, о чем думает инспектор: то ли о деле, которым занимался третьи сутки, то ли о том, что ему надоело каждый день заполнять кучу бланков, когда все сведения можно сообщить заинтересованным лицам, послав информацию по компьютерной сети.
Что касается самого Берковича, то сержант с удовольствием думал о том, как пойдет с Наташей в театр — в кои-то веки они решили выбраться на спектакль Тешера». В Москве Наташа была заядлой театралкой и не пропускала ни одной премьеры на Таганке или в Вахтанговском. А здесь, в Израиле, сначала было как-то не до театров, а потом, когда вновь появился интерес к искусству, стало катастрофически недоставать свободного времени: Наташа работала на фабрике золотых украшений и возвращалась домой либо слишком поздно для того, чтобы идти в театр, либо, наоборот, нужно было уже в десять ложиться спать, чтобы в четыре утра быть готовой — за работницами заезжал служебный автобус.
Борис, правда, утверждал, что после свадьбы все изменится, и когда Наташа переедет жить к нему, ей не нужно будет работать вообще, потому что его полицейской зарплаты хватит, чтобы прокормить семью, тем более, что еще и мама будет отдавать молодоженам свою пенсию.
Свадьба, о которой Беркович говорил все чаще, тем не менее постоянно откладывалась, и Хутиэли начал уже подтрунивать над своим сотрудником, хотя и знал прекрасно, что сержант ни при чем — просто у Наташи болел отец, недавно ему сделали операцию на сердце, и молодые не хотели праздновать, пока Наум Григорьевич не оправится настолько, чтобы присутствовать на торжестве.
— Что ты на меня смотришь? — пробурчал инспектор Хутиэли, встретив взгляд сержанта. — Думаешь, я не вижу, как тебе не терпится уйти? Я тебя, кстати, не держу. Тебя держит на рабочем месте совесть, которая не дает тебе покоя. Похоже, ты думаешь, что, как только закроешь за собой дверь, так сразу придет сообщение об убийстве или ограблении, и мне придется ехать на вызов одному, без тебя. Я прав?
— Ну… — протянул Беркович. — Нет, не правы. Я думал о статистике.
— О статистике? — поднял брови Хугиэли.
— Да, я как раз заполнял бланк квартального отчета… Смотрите: чаще всего преступления происходят на бытовой почве. Кто-то подрался и в пылу ссоры ударил обидчика ножом… Кто-то убил из ревности… А у нас за прошедший квартал преступления такого типа составляют лишь половину всех случаев. Из чего я заключаю…
Беркович надолго замолчал, глядя на экран компьютера, и Хутиэли нетерпеливо сказал:
— И что же ты заключаешь? Предлагаешь ради статистики самим убить кого-нибудь на бытовой почве? Ты что, поссорился со своей будущей тещей?
— Вот еще! — воскликнул Беркович. — Нет, я заключаю, что в ближайшие дни нам придется иметь дело, скорее всего, именно с бытовыми преступлениями. Статистика не терпит отклонений.
— Только не думай об этом во время спектакля, — предупредил инспектор. — Иначе ты в самый неподходящий момент начнешь аплодировать.
— Не беспокойтесь, — улыбнулся Беркович и выключил компьютер. — Если сейчас не зазвонит телефон…
Конечно же, телефон зазвонил; как известно, закон Мэрфи — один из самых упрямых законов природы.
Инспектор Хутиэли поднял трубку, и брови его хмуро сошлись на переносице.
— Хорошо, — сказал он, — я сейчас спущусь. Положив трубку, инспектор встал и недовольно посмотрел на Берковича.
— Твои предсказания, — буркнул он, — сбываются чаще, чем следует.
— Ограбление? — спросил Беркович. — Мне поехать с вами?
— Убийство, — сообщил Хутиэли. — И похоже, именно на бытовой почве.
— Я скажу Наташе, чтобы ждала меня у входа в театр, — сказал Беркович и начал набирать номер.
— Наташа будет недовольна, — усмехнулся инспектор.
— Пусть привыкает, — вздохнул сержант. — Быть женой полицейского — не сахар.
По дороге к месту преступления Хутиэли и Беркович выслушали по радиотелефону информацию патрульного Ицхака Левина.
— Сообщение поступило четверть часа назад, — сообщил Левин. — Это на улице Блументаль, дом сорок. Старое строение, один этаж, стоит особняком, от улицы отделено небольшим садиком. Сосед, его зовут Рон Зальцман, обратил внимание на то, что дверь полуоткрыта, и в темноте прихожей будто бы видна женская нога. Зальцман вошел в дом и обнаружил, что хозяйка лежит, раскинув руки и лицом вниз. Женщина была мертва — ее избили самым чудовищным образом, но конкретной причиной смерти, как только что сказал наш эксперт, стал перелом основания черепа.
— Она замужем, есть дети? — спросил инспектор.
— Замужем, муж с утра уехал по делам, его пока не нашли. А дети взрослые, сын в Хайфе, дочь в Нетивоте, им уже сообщили.
Машина резко затормозила, Беркович с инспектором прошли через палисадник (несколько чахлых кустиков) и вошли в полутемный холл. Убитая все еще лежала неподалеку от входной двери, два парамедика из скорой помощи уже готовились унести тело. К Хутиэли подошел эксперт Хан и сказал, понизив голос:
— Ее били. Судя по повреждениям, тот, кто бил, находился в состоянии аффекта. Он чуть не свернул женщине шею, но продолжал наносить удары даже когда она умерла.
— Муж? — поинтересовался инспектор. — Или, может, любовник? На ограбление вроде бы не похоже.
— Нет, это не ограбление, — покачал головой Хан. — В квартире полный порядок. Похоже, что ничего не пропало, но это, конечно, можно будет определить позднее.
— Борис, — обратился Хутиэли к Берковичу, — я произведу осмотр, а ты займись поисками мужа. И выясни, что это за люди, какие между ними были отношения.
Сержант вышел из холла и с первого взгляда определил в стоявшей на улице небольшой толпе того соседа, который звонил в полицию. Это был мужчина лет сорока, в тапочках и домашних трусах, который яростно жестикулировал, что-то объясняя не пускавшему его в дом полицейскому.
— Пропустите, — разрешил Беркович и спросил: — Это вы обнаружили тело?
— Я! Мое имя Рон Зальцман. Я шел мимо…
— Расскажите об этих людях, пожалуйста, — попросил Беркович.
— А что о них рассказывать? — удивился Зальцман. — Пинхас сейчас безработный, фабрику закрыли, он с утра до ночи мотается в поисках новой работы, а Хана сидит дома, почти никуда не выходит.
— Сегодня Пинхас тоже ушел утром? — поинтересовался сержант. — Вы его видели?
— Я видел, как он уходил, это было в восемь утра.
— Днем вы слышали какие-нибудь крики?
— Нет, не слышал. Но тут рядом меняли асфальт, и грохот стоял такой, что я и себя слышал с трудом.
— Вы не могли бы сказать, кто еще из соседей мог что-нибудь видеть или слышать?
— Конечно! Абрам из того дома напротив, он все время торчит у окна, еще вот Лея, бабушка из второй квартиры, она часто сидит на стуле у входа…
— Покажите, где они живут, — попросил Беркович. Абрам оказался старичком лет семидесяти, после выхода на пенсию он действительно весь день проводил у окна, из которого было видно все, что происходило в доме напротив. Абрам был бы замечательным свидетелем, если бы не одно обстоятельство: видел он не дальше, чем на три-четыре метра, а слышал только то, что кричали ему в ухо.
— Нет, — сказал он дребезжащим голосом, — никто в тот дом не входил, и криков никаких не было. И Пинхаса я сегодня не видел.
Из чего, по мнению Берковича, ровно ничего не следовало.
Не лучше обстояло дело и со свидетельницей Леей Кац. Бабушка действительно провела утро, сидя на ступе перед входом. Она видела, как выходил из дома Пинхас. Был он, по словам Леи, сумрачен, но таким и должен быть человек, который не знает, будут ли у него завтра деньги на кусок хлеба. А после полудня Лея легла спать и проспала до появления полиции. Спит она крепко — особенно днем, это ночью она то и дело просыпается…
— Понятно, — прервал Беркович старушку. — Иными словами, от трех до пяти часов вы ничего не слышали и не видели. Не можете сказать, входил ли кто-нибудь в дом соседей.
— Сказать-то могу, — заявила Лея, — только я спала и ничего не видела.
— Понятно, — еще раз сказал Беркович и оставил старушку в покое, потому что увидел бежавшего к дому мужчину со свертком в руке.
— Это Пинхас, — предупредил Зальцман.
— Да, я понял, — сказал Беркович и быстрым шагом направился навстречу хозяину дома.
— Что здесь происходит? — закричал Пинхас, вцепившись Берковичу в рукав. — Почему, полиция в доме? Где Хана?
— Давайте пройдем сюда, — мягко сказал Беркович, увлекая Пинхаса на кухню мимо закрытой уже двери в салон. — Садитесь, пожалуйста.
Пинхас бросил принесенный сверток на угол стола и упал на табурет, стоявший у холодильника.
— Что? — продолжал взывать он. — Что все это значит?
— С вашей женой случилось несчастье, — сказал Беркович, тщательно подбирая слова. — Видимо, в дом проник грабитель. Ваша жена оказала сопротивление…
— Где Хана? — закричал Пинхас, вскакивая на ноги.
— С Ханой плохо…
— Она жива? — в голосе Пинхаса звучала надежда — так, во всяком случае, показалось Берковичу.
— К сожалению, нет, — сказал сержант. — К сожалению, полиция прибыла слишком поздно.
Боже! Где Хана? Пустите меня к Хане! — продолжал кричать Пинхас, но, тем не менее, вовсе не порывался куда-то бежать и глядел на Берковича взглядом испуганной собаки. Сержант задумчиво смотрел на Пинхаса и никак не мог сообразить, то ли волнение его неподдельно, то ли он только изображает горе.
— Я убью негодяя! — кричал Пинхас.
— Действительно, — подлил Беркович масла в огонь. — Этот негодяй достоин смерти, жаль, что в Израиле нет смертной казни.
— Убью! — лицо Пинхаса побагровело. — Как он мог! Моя Хана! Что он с ней сделав!
— Это ужасно, — поддакнул Беркович.
— Так избить бедную женщину! — вопил Пинхас. — До смерти! Негодяй!
— Это вы о себе говорите? — с иронией спросил Беркович, но Пинхас не слышал, он смахнул со стола сверток, на пол высыпались пакетики со сметаной, кефиром, кетчупом.
— Инспектор! — крикнул сержант. — Вы слышали, что говорит Пинхас?
— Слышал, — в кухню вошел инспектор Хугиэли, из-за плеча его выглядывал эксперт Хан. — Он так орет, что на улице слышно. Борис, ты уверен, что он не видел жену?
— Да, — кивнул Беркович. — Я специально провел его в кухню и спровоцировал на этот разговор.
— Три свидетеля слышали, — обратился Хутиэли к примолкнувшему Пинхасу, — как вы кричали о негодяе, избившем до смерти вашу жену. Откуда вам известно, что ее избили, а не застрелили, скажем, или не задушили? А?
— Что? — Пинхас все еще делал вид, что не понимает. — Но… разве…
— Ну хорошо, — вздохнул Хутиэли. — Разберемся в полиции. Борис, — обернулся он к Берковичу, — ты хороший психолог. Но поторопись, ты едва успеешь к началу представления, и Наташе, боюсь, будет не до психологии преступников.
— Я могу идти?
— Иди, иди, без тебя разберусь. Этот господин уже фактически признался, а улики мы найдем без труда -достаточно посмотреть на царапины на его шее…
Пинхас смотрел исподлобья и уже не кричал.
Дело четырнадцатое. БАНКА С КРАСКОЙ
Если честно, — сказал сержант Беркович, — я не получил удовольствия. К тому же я знаю кое-какие обстоятельства, и потому личность режиссера мне несимпатична.
— При чем здесь личность режиссера? — рассердилась Наташа. — Ты можешь смотреть спектакль, не думая о своих полицейских штучках?
— Могу, — вздохнул Беркович и взял Наташу под руку. Они возвращались из театра, Наташа давно хотела посмотреть «Служанок» в постановке Виктюка, но лишь сейчас, во время очередных гастролей театра в Израиле, ей удалось не только выкроить время самой, но еще и уговорить Бориса — у сержанта изначально было предубеждение против этого режиссера.
— Могу, — повторил Беркович, — но мне, как мужчине, не может нравиться, когда бьют по лицу женщину.
— Почему ты веришь слухам? — возмутилась Наташа. — Мало ли что говорят о талантливом человеке!
— Инспектор Бирман, — сказал Беркович, — третий день разбирается с жалобой импрессарио Бевдецкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— Пожалуйста, — величественно кивнул Кабира. — Я честный человек, мне нечего скрывать…
— Его честность, — сказал сержант Беркович инспектору Хутиэли полчаса спустя, — с самого начала вызывала сомнения. Слишком уж он играл на публику. Когда я увидел фотографии, то не сразу понял… Видите ли, инспектор, он подвел электронный таймер фотоаппарата на два часа назад, а потом, сделав снимки, опять поставил точное время. Но луна… Господин Кабира забыл о луне. Она восходит сейчас около половины четвертого.
— Он ведь музыкант, а не астроном, — хмыкнул Хути-эли.
— А я, по-вашему, астроном? — поднял брови Беркович.
— Ты — полицейский, Борис. Значит, когда нужно, и астроном тоже. Я прав?
— Возможно, — сказал Беркович. — Видите ли, подумав о том, что Кабира мог соврать, я посмотрел календарь, вот и все.
Дело тринадцатое. НА БЫТОВОЙ ПОЧВЕ
Рабочий день подходил к концу, и сержант Беркович все чаще поднимал взгляд на своего шефа, инспектора Хутиэли, сидевшего за столом в глубокой задумчивости. Трудно было сказать, о чем думает инспектор: то ли о деле, которым занимался третьи сутки, то ли о том, что ему надоело каждый день заполнять кучу бланков, когда все сведения можно сообщить заинтересованным лицам, послав информацию по компьютерной сети.
Что касается самого Берковича, то сержант с удовольствием думал о том, как пойдет с Наташей в театр — в кои-то веки они решили выбраться на спектакль Тешера». В Москве Наташа была заядлой театралкой и не пропускала ни одной премьеры на Таганке или в Вахтанговском. А здесь, в Израиле, сначала было как-то не до театров, а потом, когда вновь появился интерес к искусству, стало катастрофически недоставать свободного времени: Наташа работала на фабрике золотых украшений и возвращалась домой либо слишком поздно для того, чтобы идти в театр, либо, наоборот, нужно было уже в десять ложиться спать, чтобы в четыре утра быть готовой — за работницами заезжал служебный автобус.
Борис, правда, утверждал, что после свадьбы все изменится, и когда Наташа переедет жить к нему, ей не нужно будет работать вообще, потому что его полицейской зарплаты хватит, чтобы прокормить семью, тем более, что еще и мама будет отдавать молодоженам свою пенсию.
Свадьба, о которой Беркович говорил все чаще, тем не менее постоянно откладывалась, и Хутиэли начал уже подтрунивать над своим сотрудником, хотя и знал прекрасно, что сержант ни при чем — просто у Наташи болел отец, недавно ему сделали операцию на сердце, и молодые не хотели праздновать, пока Наум Григорьевич не оправится настолько, чтобы присутствовать на торжестве.
— Что ты на меня смотришь? — пробурчал инспектор Хутиэли, встретив взгляд сержанта. — Думаешь, я не вижу, как тебе не терпится уйти? Я тебя, кстати, не держу. Тебя держит на рабочем месте совесть, которая не дает тебе покоя. Похоже, ты думаешь, что, как только закроешь за собой дверь, так сразу придет сообщение об убийстве или ограблении, и мне придется ехать на вызов одному, без тебя. Я прав?
— Ну… — протянул Беркович. — Нет, не правы. Я думал о статистике.
— О статистике? — поднял брови Хугиэли.
— Да, я как раз заполнял бланк квартального отчета… Смотрите: чаще всего преступления происходят на бытовой почве. Кто-то подрался и в пылу ссоры ударил обидчика ножом… Кто-то убил из ревности… А у нас за прошедший квартал преступления такого типа составляют лишь половину всех случаев. Из чего я заключаю…
Беркович надолго замолчал, глядя на экран компьютера, и Хутиэли нетерпеливо сказал:
— И что же ты заключаешь? Предлагаешь ради статистики самим убить кого-нибудь на бытовой почве? Ты что, поссорился со своей будущей тещей?
— Вот еще! — воскликнул Беркович. — Нет, я заключаю, что в ближайшие дни нам придется иметь дело, скорее всего, именно с бытовыми преступлениями. Статистика не терпит отклонений.
— Только не думай об этом во время спектакля, — предупредил инспектор. — Иначе ты в самый неподходящий момент начнешь аплодировать.
— Не беспокойтесь, — улыбнулся Беркович и выключил компьютер. — Если сейчас не зазвонит телефон…
Конечно же, телефон зазвонил; как известно, закон Мэрфи — один из самых упрямых законов природы.
Инспектор Хутиэли поднял трубку, и брови его хмуро сошлись на переносице.
— Хорошо, — сказал он, — я сейчас спущусь. Положив трубку, инспектор встал и недовольно посмотрел на Берковича.
— Твои предсказания, — буркнул он, — сбываются чаще, чем следует.
— Ограбление? — спросил Беркович. — Мне поехать с вами?
— Убийство, — сообщил Хутиэли. — И похоже, именно на бытовой почве.
— Я скажу Наташе, чтобы ждала меня у входа в театр, — сказал Беркович и начал набирать номер.
— Наташа будет недовольна, — усмехнулся инспектор.
— Пусть привыкает, — вздохнул сержант. — Быть женой полицейского — не сахар.
По дороге к месту преступления Хутиэли и Беркович выслушали по радиотелефону информацию патрульного Ицхака Левина.
— Сообщение поступило четверть часа назад, — сообщил Левин. — Это на улице Блументаль, дом сорок. Старое строение, один этаж, стоит особняком, от улицы отделено небольшим садиком. Сосед, его зовут Рон Зальцман, обратил внимание на то, что дверь полуоткрыта, и в темноте прихожей будто бы видна женская нога. Зальцман вошел в дом и обнаружил, что хозяйка лежит, раскинув руки и лицом вниз. Женщина была мертва — ее избили самым чудовищным образом, но конкретной причиной смерти, как только что сказал наш эксперт, стал перелом основания черепа.
— Она замужем, есть дети? — спросил инспектор.
— Замужем, муж с утра уехал по делам, его пока не нашли. А дети взрослые, сын в Хайфе, дочь в Нетивоте, им уже сообщили.
Машина резко затормозила, Беркович с инспектором прошли через палисадник (несколько чахлых кустиков) и вошли в полутемный холл. Убитая все еще лежала неподалеку от входной двери, два парамедика из скорой помощи уже готовились унести тело. К Хутиэли подошел эксперт Хан и сказал, понизив голос:
— Ее били. Судя по повреждениям, тот, кто бил, находился в состоянии аффекта. Он чуть не свернул женщине шею, но продолжал наносить удары даже когда она умерла.
— Муж? — поинтересовался инспектор. — Или, может, любовник? На ограбление вроде бы не похоже.
— Нет, это не ограбление, — покачал головой Хан. — В квартире полный порядок. Похоже, что ничего не пропало, но это, конечно, можно будет определить позднее.
— Борис, — обратился Хутиэли к Берковичу, — я произведу осмотр, а ты займись поисками мужа. И выясни, что это за люди, какие между ними были отношения.
Сержант вышел из холла и с первого взгляда определил в стоявшей на улице небольшой толпе того соседа, который звонил в полицию. Это был мужчина лет сорока, в тапочках и домашних трусах, который яростно жестикулировал, что-то объясняя не пускавшему его в дом полицейскому.
— Пропустите, — разрешил Беркович и спросил: — Это вы обнаружили тело?
— Я! Мое имя Рон Зальцман. Я шел мимо…
— Расскажите об этих людях, пожалуйста, — попросил Беркович.
— А что о них рассказывать? — удивился Зальцман. — Пинхас сейчас безработный, фабрику закрыли, он с утра до ночи мотается в поисках новой работы, а Хана сидит дома, почти никуда не выходит.
— Сегодня Пинхас тоже ушел утром? — поинтересовался сержант. — Вы его видели?
— Я видел, как он уходил, это было в восемь утра.
— Днем вы слышали какие-нибудь крики?
— Нет, не слышал. Но тут рядом меняли асфальт, и грохот стоял такой, что я и себя слышал с трудом.
— Вы не могли бы сказать, кто еще из соседей мог что-нибудь видеть или слышать?
— Конечно! Абрам из того дома напротив, он все время торчит у окна, еще вот Лея, бабушка из второй квартиры, она часто сидит на стуле у входа…
— Покажите, где они живут, — попросил Беркович. Абрам оказался старичком лет семидесяти, после выхода на пенсию он действительно весь день проводил у окна, из которого было видно все, что происходило в доме напротив. Абрам был бы замечательным свидетелем, если бы не одно обстоятельство: видел он не дальше, чем на три-четыре метра, а слышал только то, что кричали ему в ухо.
— Нет, — сказал он дребезжащим голосом, — никто в тот дом не входил, и криков никаких не было. И Пинхаса я сегодня не видел.
Из чего, по мнению Берковича, ровно ничего не следовало.
Не лучше обстояло дело и со свидетельницей Леей Кац. Бабушка действительно провела утро, сидя на ступе перед входом. Она видела, как выходил из дома Пинхас. Был он, по словам Леи, сумрачен, но таким и должен быть человек, который не знает, будут ли у него завтра деньги на кусок хлеба. А после полудня Лея легла спать и проспала до появления полиции. Спит она крепко — особенно днем, это ночью она то и дело просыпается…
— Понятно, — прервал Беркович старушку. — Иными словами, от трех до пяти часов вы ничего не слышали и не видели. Не можете сказать, входил ли кто-нибудь в дом соседей.
— Сказать-то могу, — заявила Лея, — только я спала и ничего не видела.
— Понятно, — еще раз сказал Беркович и оставил старушку в покое, потому что увидел бежавшего к дому мужчину со свертком в руке.
— Это Пинхас, — предупредил Зальцман.
— Да, я понял, — сказал Беркович и быстрым шагом направился навстречу хозяину дома.
— Что здесь происходит? — закричал Пинхас, вцепившись Берковичу в рукав. — Почему, полиция в доме? Где Хана?
— Давайте пройдем сюда, — мягко сказал Беркович, увлекая Пинхаса на кухню мимо закрытой уже двери в салон. — Садитесь, пожалуйста.
Пинхас бросил принесенный сверток на угол стола и упал на табурет, стоявший у холодильника.
— Что? — продолжал взывать он. — Что все это значит?
— С вашей женой случилось несчастье, — сказал Беркович, тщательно подбирая слова. — Видимо, в дом проник грабитель. Ваша жена оказала сопротивление…
— Где Хана? — закричал Пинхас, вскакивая на ноги.
— С Ханой плохо…
— Она жива? — в голосе Пинхаса звучала надежда — так, во всяком случае, показалось Берковичу.
— К сожалению, нет, — сказал сержант. — К сожалению, полиция прибыла слишком поздно.
Боже! Где Хана? Пустите меня к Хане! — продолжал кричать Пинхас, но, тем не менее, вовсе не порывался куда-то бежать и глядел на Берковича взглядом испуганной собаки. Сержант задумчиво смотрел на Пинхаса и никак не мог сообразить, то ли волнение его неподдельно, то ли он только изображает горе.
— Я убью негодяя! — кричал Пинхас.
— Действительно, — подлил Беркович масла в огонь. — Этот негодяй достоин смерти, жаль, что в Израиле нет смертной казни.
— Убью! — лицо Пинхаса побагровело. — Как он мог! Моя Хана! Что он с ней сделав!
— Это ужасно, — поддакнул Беркович.
— Так избить бедную женщину! — вопил Пинхас. — До смерти! Негодяй!
— Это вы о себе говорите? — с иронией спросил Беркович, но Пинхас не слышал, он смахнул со стола сверток, на пол высыпались пакетики со сметаной, кефиром, кетчупом.
— Инспектор! — крикнул сержант. — Вы слышали, что говорит Пинхас?
— Слышал, — в кухню вошел инспектор Хугиэли, из-за плеча его выглядывал эксперт Хан. — Он так орет, что на улице слышно. Борис, ты уверен, что он не видел жену?
— Да, — кивнул Беркович. — Я специально провел его в кухню и спровоцировал на этот разговор.
— Три свидетеля слышали, — обратился Хутиэли к примолкнувшему Пинхасу, — как вы кричали о негодяе, избившем до смерти вашу жену. Откуда вам известно, что ее избили, а не застрелили, скажем, или не задушили? А?
— Что? — Пинхас все еще делал вид, что не понимает. — Но… разве…
— Ну хорошо, — вздохнул Хутиэли. — Разберемся в полиции. Борис, — обернулся он к Берковичу, — ты хороший психолог. Но поторопись, ты едва успеешь к началу представления, и Наташе, боюсь, будет не до психологии преступников.
— Я могу идти?
— Иди, иди, без тебя разберусь. Этот господин уже фактически признался, а улики мы найдем без труда -достаточно посмотреть на царапины на его шее…
Пинхас смотрел исподлобья и уже не кричал.
Дело четырнадцатое. БАНКА С КРАСКОЙ
Если честно, — сказал сержант Беркович, — я не получил удовольствия. К тому же я знаю кое-какие обстоятельства, и потому личность режиссера мне несимпатична.
— При чем здесь личность режиссера? — рассердилась Наташа. — Ты можешь смотреть спектакль, не думая о своих полицейских штучках?
— Могу, — вздохнул Беркович и взял Наташу под руку. Они возвращались из театра, Наташа давно хотела посмотреть «Служанок» в постановке Виктюка, но лишь сейчас, во время очередных гастролей театра в Израиле, ей удалось не только выкроить время самой, но еще и уговорить Бориса — у сержанта изначально было предубеждение против этого режиссера.
— Могу, — повторил Беркович, — но мне, как мужчине, не может нравиться, когда бьют по лицу женщину.
— Почему ты веришь слухам? — возмутилась Наташа. — Мало ли что говорят о талантливом человеке!
— Инспектор Бирман, — сказал Беркович, — третий день разбирается с жалобой импрессарио Бевдецкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17