Люди не знают, чего им больше бояться – новой ли войны или непрекращающегося голода.
Одни высказывают предположение, что назойливая пропаганда новой военной опасности служит манёвром, чтобы отвлечь внимание народа от внутренних трудностей, объяснить эти трудности внешними причинами.
Другие качают головами и уверяют, что продолжающаяся нехватка продуктов вызвана тем, что правительство собирает стратегические запасы на случай новой войны.
Помимо того, для всех ясно, что урожай этого года плохой. Даже и без внешних причин, он едва ли удовлетворит нужды страны. Так или иначе, настроение в Москве мало напоминает радужные надежды в дни победы над Германией. Победители не только голодают также, как и побеждённые, но ещё и мучаются страхом новой войны. Немцы свободны хоть от последнего и могут быть счастливы, что вышли из игры.
Когда люди узнают, что в Берлине мы запросто встречаемся с американцами, разговариваем и даже пожимаем друг другу руки, они смотрят на меня, как на привидение, и не знают, что сказать по этому поводу.
Хотя за год, прошедший после окончания войны, отношения союзников в Берлине заметно охладели, сам факт совместного пребывания в одном городе как-то сглаживал постепенно возрастающую натянутость официальных отношений.
Здесь же, в Москве, благодаря односторонней и беспрерывной травле с помощью всех средств печати и пропаганды, люди непроизвольно, вопреки своим личным убеждениям, начинают думать об американцах, как о людоедах. Яд пропаганды делает своё дело.
Однажды вечером я, как обычно, зашел к Жене. В доме была заметна подготовка к отъезду. Анна Петровна объяснила мне, что на следующее утро они всей семьёй собираются навестить родителей Николая Сергеевича, живущих в деревне между Москвой и Ярославлем, и передала мне приглашение генерала ехать вместе с ними.
Из рассказов Анны Петровны я знал, что родители генерала простые крестьяне и что до сегодняшнего дня, несмотря на все уговоры сына, они не желают переселяться в Москву, а предпочитают оставаться на родной земле и заниматься своим крестьянским трудом.
Выслушав приглашение Анны Петровны, я с удовольствием согласился. Женя слегка наморщила нос и не сказала ни слова. По её сдержанному тону я уже и раньше заметил, что она не любит навещать своих деревенских родственников и ездит туда только по желанию отца. Выросшая в новой среде в Москве, она в глубине души чуждалась своего крестьянского происхождения.
Ранним утром следующего дня Николай Сергеевич, Анна Петровна, Женя и я сели в лимузин генерала и выехали из Москвы в направлении на Ярославль. Над землей поднимался утренний туман. По дороге в грязных засаленных костюмах неторопливо плелись на работу рабочие многочисленных заводов, раскиданных в пригородах Москвы.
Шли они, не разговаривая друг с другом и не глядя по сторонам. На их лицах и одежде лежала серая печать безразличия. Не видно было ни велосипедов, ни мотоциклов, как это обычно на дорогах Германии.
Через некоторое время пригороды столицы, с их трубами заводов, беспорядочно разбросанными домами новостроек, вперемежку с ветхими деревянными избушками и клочками огородов, остались позади.
По сторонам шоссе зашумел листьями пышный девственный лес. Подмосковные леса это не аккуратные лесонасаждения Германии, где даже присутствие диких кабанов и коз не может сгладить следов руки человека. Здесь царит дикая природа – стихия, где человек чувствует себя в гостях.
К полудню, после блужданий по лесным дорогам, мы приближаемся к месту назначения. Тяжело покачиваясь на ухабах, лимузин ползком преодолевает последние препятствия и выезжает на улицу деревни. Мёртвая тишина и безлюдье. Не видно домашних животных и кур, не видно и не слышно даже собак. Деревня кажется покинутой своими жителями.
Наш автомобиль останавливается у одной из изб на окраине деревни. Генерал, кряхтя вылезает из машины и разминает ноги после долгого сидения. Анна Петровна возится в машине, собирая свои вещи. Женя и я ждём, пока они пойдут вперед. В избе ни движения, ни признака жизни. Никто не появляется встречать нас.
Наконец, генерал поднимается по ступенькам крыльца и открывает незапертую дверь. Мы проходим тёмную переднюю, где пахнет навозом. Генерал без стука открывает дверь в жилое помещение. На полу посреди комнаты сидит босоногая простоволосая девочка лет восьми.
Она качает свисающую с потолка люльку с грудным ребёнком и в пол-голоса припевает. Увидев нас, девочка замолкает. Не поднимаясь с пола, она полу-удивленно, полу-испуганно смотрит на новоприбывших.
«Здравствуй, красавица!» – обращается к ней генерал. – «Ты что – язык проглотила?» Девочка молчит и от смущения засовывает палец в рот.
«А где остальные?» – спрашивает генерал. Он стоит посреди комнаты, широко расставив ноги и засунув руки в карманы галифе с двойными красными лампасами.
«На работе», – односложно отвечает ребёнок.
За нашей спиной раздаётся шум. На огромной русской печи, занимающей почти половину комнаты, шевелятся чьи-то ноги в дырявых валенках. Некоторое время с печи доносится приглушённое кряхтение и оханье, затем из-за ситцевой занавески высовывается всклокоченная седая голова.
«А-а-а… Это ты, Миколай!» – звучит слегка хрипловатый старческий голос. – «Опять приехал?!» Это отец генерала. Лицо старика равнодушно и не обнаруживает ни малейшей радости при виде своего сына.
«А кому же быть, как не мне,» – с наигранной весёлостью шутит генерал. – «Я тебе, Сергей Васильевич, чего-то привез. Чтобы кости не болели. От бутылки водки, наверное, не откажешься?!» Он треплет спустившегося с печи старика по плечу.
«Ты бы лучше хлеба привез, чем водки», – бурчит тот.
«А ну, Маруся, давай бегом к председателю колхоза», – командует генерал, обращаясь к девочке. – «Скажи, чтобы отпустил всех наших с работы. Скажи, что генерал приехал».
«Генерал, генерал…» – ворчит старик в бороду и затем любовно кладёт руку на голову Жене. – «А ты все цветёшь, стрекоза? Не забыла ещё старого деда в этой своей Москве?!» Я вытаскиваю из машины пакеты и свёртки с подарками, которые привез с собой генерал. Один за другим появляются с работы остальные жители избы – многочисленная родня генерала и их уже взрослые дети. Все они держатся очень неловко и не обнаруживают радости при виде гостей, они смущены непредвиденной помехой и связанной с этим суетней.
Последним приходит опирающийся на палку инвалид, – кладовщик в колхозе и двоюродный брат генерала.
По принятому в деревне обычаю в доме командует старший. Старик, лежавший при нашем приходе на печи, отец генерала Сергей Васильевич, махает рукой в сторону одной из женщин.
«Накрывай на стол что ли, Серафима,» – говорит он, – «Давайте обедать коли уже гости приехали».
«Ты, Миколай, картошку давно не кушал?» – продолжает он, обращаясь к своему сыну генералу. – «Так вот, теперь попробуешь! Хлеба у нас в доме нет. Заместо хлеба картошку кушаем».
«А где же ваш хлеб?» – спрашивает генерал. – «Разве ещё не получили из колхоза?» «Получили, получили…» – ворчит дед Сергей Васильевич. – «Всё до последнего зёрнышка колхоз сдал государству и ещё в долгу остался. Плана поставки не выполнили. Пока картошкой обходимся, а зимой так вообще неизвестно чем жить будем».
«Ну, это не беда», – успокаивает генерал и кивает головой на лежащие в углу пакеты. – «Мы с собой хлеб привезли».
«Ах ты, Миколай, Миколай…» – дед Сергей Васильевич стучит по столу ложкой, подгоняя Серефиму, возящуюся с горшками у печи. – «Кабы, ты не мой сын был, я бы тебе на дверь указал. Ты шо, – для насмешки в деревню со своим хлебом приехал? У нас здесь такой обычай – хозяева гостей угощают. Будешь кушать то, что и мы едим. И никаких мне тут разговоров. Прошу не побрезговать нашим обедом!» Дед Сергей Васильевич жестом приглашает всех к столу, где в огромном чугуне дымится борщ. Серафима ставит рядом алюминиевую кастрюлю с варёной картошкой в мундире. Затем она расставляет по столу глиняные миски и деревянные ложки.
Генерал первый с шумливой весёлостью занимает место за столом. Анна Петровна, смущённо улыбаясь, следует его примеру и осторожно опускается на лавку, предварительно подвернув свое шелковое платье. Женя возится в углу комнаты, делая вид, что всё происходящее её не касается.
Генерал разговорчивее всех и усиленно старается показать, что он чувствует себя очень уютно в доме, где он когда-то родился.
Он с шутками чистит вареную картошку, заменяющую за обедом хлеб, с готовностью подставляет свою глиняную миску, куда Серафима наливает пёстрое варево, называющееся борщом и где нет и признаков мяса или жиров. Некоторое время за столом царит молчание и слышен лишь стук ложек.
«Что это за обед без водки», – наконец не выдерживает генерал, встает из-за стола и идёт к своим пакетам. – «Вот сейчас пропустим по маленькой – и сразу веселее будет».
Все присутствующие мужчины охотно следуют приглашению генерала и вскоре бутылка водки оказывается пустой. За ней на столе появляется другая.
Крестьянский обед, состоящий из одного борща с картошкой вместо хлеба, быстро подходит к концу. Генерал снова прибегает к помощи своих пакетов и стол загромождается пестрыми банками консервов с надписями на всех языках Европы.
Дед Сергей Васильевич угрюмо смотрит на эту картину, хочет сначала запротестовать, но потом сдерживается и, глядя на диковинные банки, ограничивается коротким замечанием: «Награбили…» Он качает головой из стороны в сторону и ворчит про себя: «А те-те… Дожили… В России хлеба нет… Как хотите, а я эту ворованную дрянь в рот не возьму».
Обильное количество водки делает свое дело. У всех развязываются языки. Над столом поднимается нескладный шум и говор.
«Ну, как, Миколай. Говорят снова войной пахнет?» – спрашивает дед Сергей Васильевич, немного оживившийся после нескольких стопок водки.
«До войны то пока далеко, но ко всем неожиданностям нужно быть готовым», – отвечает генерал. Он расстегнул китель и откинулся назад, облокотившись на подоконник. «Войну мы выиграли, теперь надо мир выиграть», – добавляет он с самосознанием.
«Это какой-такой мир?» – хитро щурится дед Сергей Василич. – «Опять что ли это… пролетарии всех стран соединяйтесь?» «Да, конечно, пролетариев других стран тоже забывать нельзя», – говорит генерал лениво, сам чувствуя неуместность своих слов в окружающей обстановке. «Пролетарская солидарность!» – добавляет он, избегая смотреть по сторонам.
«Так, так… То шо мы пролетари, это я своим брюхом круглый день разумею», – усмехается старик. – «А насчёт этой самой солидарности как? Штоб другие, значится, вместе с нами голодали. Так что ли?» «Давай лучше выпьем, Сергей Василич», – генерал видит, что ему бесполезно спорить с упрямым отцом и наполняет стакан водкой.
«Ты вот мне одно скажи, Миколай», – переходит в наступление дед Сергей Василич. – «То шо мы эту войну и кровь проливали и голодали – за это я молчу. Слава Богу, что оно так кончилось! Но ты вот одно скажи – хотели солдаты сначала воевать или нет? Ты, как генерал, это знать должен».
Генерал молча смотрит в стол.
«Молчишь!?» – торжествует дед Сергей Василич. – «Не хотели солдаты воевать! Сам знаешь почему. Потому им эти песни давно поперек горла стали. Песнями сыт не будешь».
«Ну, а войну-то мы всё-таки победили», – защищается генерал.
«Ты, Миколай, хоть мне, твоему отцу, в глаза не ври», – горячится старик. – «Ты шо, забыл, что там во время войны обещано было? Почему церкви открыли? Почему русские погоны дали? Почему ты на грудь царские ленты вывесил?
За спину русского народа спрятались! Земля и воля нам была обещана! За то и воевали! Где всё это?» Дед в ожесточении стучит костлявым кулаком по столу, так что дребезжат стаканы. Из всклокоченной бороды сыпятся запутавшиеся там крошки хлеба.
«Где всё это?» – ещё раз кричит он и яростно тыкает сухим старческим пальцем в разбросанную по столу картофельную шелуху.
«Не всё сразу», – слабо возражает генерал.
«Что это – не всё сразу?» – как пороховая бочка взрывается дед Сергей Василич. – «Что? Ещё хуже будет?» «Да, нет. Всё сразу не поправишь, что разрушено», – отступает генерал.
«А, это дело другое. А то ты мне опять со старой молитвой. Солидарность! Пролетари! Мы эту песню наизусть знаем! Спереди назад и сзади наперед».
Генерал молчит и апатично жует хлебную корку. Дед Сергей Василич не может успокоиться. Он собственноручно наливает дрожащими руками стакан водки и опрокидывает его в горло. Утерев рот ладонью, он оглядывается кругом, ища, кто осмелится противоречить.
Остальные члены семьи безучастно смотрят в свои пустые тарелки. Только лишь инвалид, сидящий в углу стола, нервно играет пальцами и беззвучно шевелит губами. Он хочет что-то сказать, но не решается выступить против генерала.
«Ты мне, Миколай, сказки не рассказывай», – решительно заявляет дед Сергей Васильевич и вызывающе смотрит через стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Одни высказывают предположение, что назойливая пропаганда новой военной опасности служит манёвром, чтобы отвлечь внимание народа от внутренних трудностей, объяснить эти трудности внешними причинами.
Другие качают головами и уверяют, что продолжающаяся нехватка продуктов вызвана тем, что правительство собирает стратегические запасы на случай новой войны.
Помимо того, для всех ясно, что урожай этого года плохой. Даже и без внешних причин, он едва ли удовлетворит нужды страны. Так или иначе, настроение в Москве мало напоминает радужные надежды в дни победы над Германией. Победители не только голодают также, как и побеждённые, но ещё и мучаются страхом новой войны. Немцы свободны хоть от последнего и могут быть счастливы, что вышли из игры.
Когда люди узнают, что в Берлине мы запросто встречаемся с американцами, разговариваем и даже пожимаем друг другу руки, они смотрят на меня, как на привидение, и не знают, что сказать по этому поводу.
Хотя за год, прошедший после окончания войны, отношения союзников в Берлине заметно охладели, сам факт совместного пребывания в одном городе как-то сглаживал постепенно возрастающую натянутость официальных отношений.
Здесь же, в Москве, благодаря односторонней и беспрерывной травле с помощью всех средств печати и пропаганды, люди непроизвольно, вопреки своим личным убеждениям, начинают думать об американцах, как о людоедах. Яд пропаганды делает своё дело.
Однажды вечером я, как обычно, зашел к Жене. В доме была заметна подготовка к отъезду. Анна Петровна объяснила мне, что на следующее утро они всей семьёй собираются навестить родителей Николая Сергеевича, живущих в деревне между Москвой и Ярославлем, и передала мне приглашение генерала ехать вместе с ними.
Из рассказов Анны Петровны я знал, что родители генерала простые крестьяне и что до сегодняшнего дня, несмотря на все уговоры сына, они не желают переселяться в Москву, а предпочитают оставаться на родной земле и заниматься своим крестьянским трудом.
Выслушав приглашение Анны Петровны, я с удовольствием согласился. Женя слегка наморщила нос и не сказала ни слова. По её сдержанному тону я уже и раньше заметил, что она не любит навещать своих деревенских родственников и ездит туда только по желанию отца. Выросшая в новой среде в Москве, она в глубине души чуждалась своего крестьянского происхождения.
Ранним утром следующего дня Николай Сергеевич, Анна Петровна, Женя и я сели в лимузин генерала и выехали из Москвы в направлении на Ярославль. Над землей поднимался утренний туман. По дороге в грязных засаленных костюмах неторопливо плелись на работу рабочие многочисленных заводов, раскиданных в пригородах Москвы.
Шли они, не разговаривая друг с другом и не глядя по сторонам. На их лицах и одежде лежала серая печать безразличия. Не видно было ни велосипедов, ни мотоциклов, как это обычно на дорогах Германии.
Через некоторое время пригороды столицы, с их трубами заводов, беспорядочно разбросанными домами новостроек, вперемежку с ветхими деревянными избушками и клочками огородов, остались позади.
По сторонам шоссе зашумел листьями пышный девственный лес. Подмосковные леса это не аккуратные лесонасаждения Германии, где даже присутствие диких кабанов и коз не может сгладить следов руки человека. Здесь царит дикая природа – стихия, где человек чувствует себя в гостях.
К полудню, после блужданий по лесным дорогам, мы приближаемся к месту назначения. Тяжело покачиваясь на ухабах, лимузин ползком преодолевает последние препятствия и выезжает на улицу деревни. Мёртвая тишина и безлюдье. Не видно домашних животных и кур, не видно и не слышно даже собак. Деревня кажется покинутой своими жителями.
Наш автомобиль останавливается у одной из изб на окраине деревни. Генерал, кряхтя вылезает из машины и разминает ноги после долгого сидения. Анна Петровна возится в машине, собирая свои вещи. Женя и я ждём, пока они пойдут вперед. В избе ни движения, ни признака жизни. Никто не появляется встречать нас.
Наконец, генерал поднимается по ступенькам крыльца и открывает незапертую дверь. Мы проходим тёмную переднюю, где пахнет навозом. Генерал без стука открывает дверь в жилое помещение. На полу посреди комнаты сидит босоногая простоволосая девочка лет восьми.
Она качает свисающую с потолка люльку с грудным ребёнком и в пол-голоса припевает. Увидев нас, девочка замолкает. Не поднимаясь с пола, она полу-удивленно, полу-испуганно смотрит на новоприбывших.
«Здравствуй, красавица!» – обращается к ней генерал. – «Ты что – язык проглотила?» Девочка молчит и от смущения засовывает палец в рот.
«А где остальные?» – спрашивает генерал. Он стоит посреди комнаты, широко расставив ноги и засунув руки в карманы галифе с двойными красными лампасами.
«На работе», – односложно отвечает ребёнок.
За нашей спиной раздаётся шум. На огромной русской печи, занимающей почти половину комнаты, шевелятся чьи-то ноги в дырявых валенках. Некоторое время с печи доносится приглушённое кряхтение и оханье, затем из-за ситцевой занавески высовывается всклокоченная седая голова.
«А-а-а… Это ты, Миколай!» – звучит слегка хрипловатый старческий голос. – «Опять приехал?!» Это отец генерала. Лицо старика равнодушно и не обнаруживает ни малейшей радости при виде своего сына.
«А кому же быть, как не мне,» – с наигранной весёлостью шутит генерал. – «Я тебе, Сергей Васильевич, чего-то привез. Чтобы кости не болели. От бутылки водки, наверное, не откажешься?!» Он треплет спустившегося с печи старика по плечу.
«Ты бы лучше хлеба привез, чем водки», – бурчит тот.
«А ну, Маруся, давай бегом к председателю колхоза», – командует генерал, обращаясь к девочке. – «Скажи, чтобы отпустил всех наших с работы. Скажи, что генерал приехал».
«Генерал, генерал…» – ворчит старик в бороду и затем любовно кладёт руку на голову Жене. – «А ты все цветёшь, стрекоза? Не забыла ещё старого деда в этой своей Москве?!» Я вытаскиваю из машины пакеты и свёртки с подарками, которые привез с собой генерал. Один за другим появляются с работы остальные жители избы – многочисленная родня генерала и их уже взрослые дети. Все они держатся очень неловко и не обнаруживают радости при виде гостей, они смущены непредвиденной помехой и связанной с этим суетней.
Последним приходит опирающийся на палку инвалид, – кладовщик в колхозе и двоюродный брат генерала.
По принятому в деревне обычаю в доме командует старший. Старик, лежавший при нашем приходе на печи, отец генерала Сергей Васильевич, махает рукой в сторону одной из женщин.
«Накрывай на стол что ли, Серафима,» – говорит он, – «Давайте обедать коли уже гости приехали».
«Ты, Миколай, картошку давно не кушал?» – продолжает он, обращаясь к своему сыну генералу. – «Так вот, теперь попробуешь! Хлеба у нас в доме нет. Заместо хлеба картошку кушаем».
«А где же ваш хлеб?» – спрашивает генерал. – «Разве ещё не получили из колхоза?» «Получили, получили…» – ворчит дед Сергей Васильевич. – «Всё до последнего зёрнышка колхоз сдал государству и ещё в долгу остался. Плана поставки не выполнили. Пока картошкой обходимся, а зимой так вообще неизвестно чем жить будем».
«Ну, это не беда», – успокаивает генерал и кивает головой на лежащие в углу пакеты. – «Мы с собой хлеб привезли».
«Ах ты, Миколай, Миколай…» – дед Сергей Васильевич стучит по столу ложкой, подгоняя Серефиму, возящуюся с горшками у печи. – «Кабы, ты не мой сын был, я бы тебе на дверь указал. Ты шо, – для насмешки в деревню со своим хлебом приехал? У нас здесь такой обычай – хозяева гостей угощают. Будешь кушать то, что и мы едим. И никаких мне тут разговоров. Прошу не побрезговать нашим обедом!» Дед Сергей Васильевич жестом приглашает всех к столу, где в огромном чугуне дымится борщ. Серафима ставит рядом алюминиевую кастрюлю с варёной картошкой в мундире. Затем она расставляет по столу глиняные миски и деревянные ложки.
Генерал первый с шумливой весёлостью занимает место за столом. Анна Петровна, смущённо улыбаясь, следует его примеру и осторожно опускается на лавку, предварительно подвернув свое шелковое платье. Женя возится в углу комнаты, делая вид, что всё происходящее её не касается.
Генерал разговорчивее всех и усиленно старается показать, что он чувствует себя очень уютно в доме, где он когда-то родился.
Он с шутками чистит вареную картошку, заменяющую за обедом хлеб, с готовностью подставляет свою глиняную миску, куда Серафима наливает пёстрое варево, называющееся борщом и где нет и признаков мяса или жиров. Некоторое время за столом царит молчание и слышен лишь стук ложек.
«Что это за обед без водки», – наконец не выдерживает генерал, встает из-за стола и идёт к своим пакетам. – «Вот сейчас пропустим по маленькой – и сразу веселее будет».
Все присутствующие мужчины охотно следуют приглашению генерала и вскоре бутылка водки оказывается пустой. За ней на столе появляется другая.
Крестьянский обед, состоящий из одного борща с картошкой вместо хлеба, быстро подходит к концу. Генерал снова прибегает к помощи своих пакетов и стол загромождается пестрыми банками консервов с надписями на всех языках Европы.
Дед Сергей Васильевич угрюмо смотрит на эту картину, хочет сначала запротестовать, но потом сдерживается и, глядя на диковинные банки, ограничивается коротким замечанием: «Награбили…» Он качает головой из стороны в сторону и ворчит про себя: «А те-те… Дожили… В России хлеба нет… Как хотите, а я эту ворованную дрянь в рот не возьму».
Обильное количество водки делает свое дело. У всех развязываются языки. Над столом поднимается нескладный шум и говор.
«Ну, как, Миколай. Говорят снова войной пахнет?» – спрашивает дед Сергей Васильевич, немного оживившийся после нескольких стопок водки.
«До войны то пока далеко, но ко всем неожиданностям нужно быть готовым», – отвечает генерал. Он расстегнул китель и откинулся назад, облокотившись на подоконник. «Войну мы выиграли, теперь надо мир выиграть», – добавляет он с самосознанием.
«Это какой-такой мир?» – хитро щурится дед Сергей Василич. – «Опять что ли это… пролетарии всех стран соединяйтесь?» «Да, конечно, пролетариев других стран тоже забывать нельзя», – говорит генерал лениво, сам чувствуя неуместность своих слов в окружающей обстановке. «Пролетарская солидарность!» – добавляет он, избегая смотреть по сторонам.
«Так, так… То шо мы пролетари, это я своим брюхом круглый день разумею», – усмехается старик. – «А насчёт этой самой солидарности как? Штоб другие, значится, вместе с нами голодали. Так что ли?» «Давай лучше выпьем, Сергей Василич», – генерал видит, что ему бесполезно спорить с упрямым отцом и наполняет стакан водкой.
«Ты вот мне одно скажи, Миколай», – переходит в наступление дед Сергей Василич. – «То шо мы эту войну и кровь проливали и голодали – за это я молчу. Слава Богу, что оно так кончилось! Но ты вот одно скажи – хотели солдаты сначала воевать или нет? Ты, как генерал, это знать должен».
Генерал молча смотрит в стол.
«Молчишь!?» – торжествует дед Сергей Василич. – «Не хотели солдаты воевать! Сам знаешь почему. Потому им эти песни давно поперек горла стали. Песнями сыт не будешь».
«Ну, а войну-то мы всё-таки победили», – защищается генерал.
«Ты, Миколай, хоть мне, твоему отцу, в глаза не ври», – горячится старик. – «Ты шо, забыл, что там во время войны обещано было? Почему церкви открыли? Почему русские погоны дали? Почему ты на грудь царские ленты вывесил?
За спину русского народа спрятались! Земля и воля нам была обещана! За то и воевали! Где всё это?» Дед в ожесточении стучит костлявым кулаком по столу, так что дребезжат стаканы. Из всклокоченной бороды сыпятся запутавшиеся там крошки хлеба.
«Где всё это?» – ещё раз кричит он и яростно тыкает сухим старческим пальцем в разбросанную по столу картофельную шелуху.
«Не всё сразу», – слабо возражает генерал.
«Что это – не всё сразу?» – как пороховая бочка взрывается дед Сергей Василич. – «Что? Ещё хуже будет?» «Да, нет. Всё сразу не поправишь, что разрушено», – отступает генерал.
«А, это дело другое. А то ты мне опять со старой молитвой. Солидарность! Пролетари! Мы эту песню наизусть знаем! Спереди назад и сзади наперед».
Генерал молчит и апатично жует хлебную корку. Дед Сергей Василич не может успокоиться. Он собственноручно наливает дрожащими руками стакан водки и опрокидывает его в горло. Утерев рот ладонью, он оглядывается кругом, ища, кто осмелится противоречить.
Остальные члены семьи безучастно смотрят в свои пустые тарелки. Только лишь инвалид, сидящий в углу стола, нервно играет пальцами и беззвучно шевелит губами. Он хочет что-то сказать, но не решается выступить против генерала.
«Ты мне, Миколай, сказки не рассказывай», – решительно заявляет дед Сергей Васильевич и вызывающе смотрит через стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90