Она знала, что хочет
сказать, но не могла подобрать нужного слова.
- Возбуждена, - подсказал Диз: и Селайда Маккаммон
рассмеялась и захлопала в ладоши.
- Возбуждена! точно! Вы действительно писатель!
- Да какой из меня писатель, - Диз выдавил из себя
улыбку, как он предполагал, доброжелательную и теплую.
Такое выражение он когда-то практиковал очень часто и
по-прежнему регулярно репетировал перед зеркалом в ванной
нью-йоркской квартиры, которую считал своим домом, и в
ванных мотелей, которые на самом деле были его домом.
Ребенком он полагал, что таких эмоций в действительности не
существует - это просто маскарад, общественная условность.
Позднее он понял, что ошибается; на самом деле то, что он
принимал за эмоции в духе "Ридерз дайджест", присуще
большинству людей. Может быть, даже любовь, Большой
Наперченный Пирог, и та бывает. То, что он сам не способен
испытывать такие эмоции, безусловно, недостаток, но отнюдь
на конец света. Бывают же люди, которые болеют раком, СПИДом
или утратой памяти. С этой точки зрения быстро понимаешь,
что отсутствие способности к сопереживанию - лишь мелочи
жизни. Важно то, что, если ты можешь в нужных случаях
растягивать соответствующим образом мышцы лица это
срабатывает. Не больно и не затруднительно; если ты не
забываешь застегнуть ширинку, выходя из туалета, то не
забудешь и тепло улыбнуться, когда от тебя этого ждут. А
лучшее в мире оружие для интервью, как он понял спустя много
лет, - улыбка понимания. Изредка внутренний голос спрашивал
Диза: как он сам смотрит на вещи, но Диз не желал иметь
собственный взгляд. Он хотел только писать и
фотографировать. Лучше у него получалось писать, и он это
прекрасно знал, но все равно больше любил фотографировать.
Он любил гладить руками снимки. Чтобы видеть, как люди либо
надевают личину так, что это сразу бросается в глаза. Ему
нравилось, как на лучших его снимках люди выглядят
удивленными и испуганными, когда их застали врасплох.
Если бы его хорошенько расспросили, он сказал бы, что
снимки и дают его собственное видение, а тема при этом не
имеет значения. Важен был Ночной Летун, его приятель,
похожий на летучую мышь, и то, как он неделю назад ворвался
в жизнь Рея и Эллен Сарч.
Летун вылез из самолета и вошел в будку, на стене
которой висело написанное огромными красными буквами
уведомление о том, что на "сесне-337 скаймастер" с бортовым
номером N 101BL летает опасный тип, который подозревается в
двух убийствах. Этот человек, говорилось в уведомлении,
может называть себя Дуайтом Ренфилдом. "Скаймастер"
приземлился, Дуайт Ренфилд расписался в журнале и,
несомненно, провел вес следующий день в грузовом отсеке
своего самолета. А как же супруги Сарч, эти бдительные
старики?
Они ничего не сказали; они ничего не сделали.
Хотя не совсем так, установил Диз. Рей Сарч кое-что
сделал: он пригласил Ночного Летуна посмотреть телевизор
и выпить пива со своей женой, они вели себя с ним, как со
старым другом. А затем, на следующий день, Эллен Сарч пришла
сделать себе прическу, что крайне удивило Селайду Маккаммон:
Эллен появлялась в парикмахерской регулярно, как часы, и до
очередного ее визита оставалось не менее двух недель. Она
давала удивительно подробные указания; потребовала не
обычную стрижку, а перманент... и слегка подкрасила волосы.
- Она хотела выглядеть моложе, - объяснила Селайда
Маккаммон Дизу и утерла слезу тыльной стороной кисти. Но
поведение Эллен Сарч было ничто по сравнению с тем, что
делал ее муж, он позвонил в Управление гражданской авиации
в Вашингтоне и попросил исключить Даффри из списка
действующих аэропортов, хотя бы на некоторое время. Иными
словами, он опустил ставни и закрыл лавочку.
На обратном пути он остановился на заправке и сказал ее
хозяину, Норму Уилсону, что, наверное, заболел гриппом. По
мнению Нормана, скорее всего так оно и было: он выглядел
бледным и усталым, даже старше своих лет.
В ту ночь сгорели двое бдительных стражей. Рея Сарча
нашли в крохотной диспетчерской; его оторванная голова в
дальнем углу стояла вертикально на рваном обломке шеи,
уставившись широко раскрытыми глазами в распахнутую дверь,
словно там что-то можно было увидеть.
Жена оказалась в спальне их жилого трейлера. Она лежала
в постели в новом пеньюаре, который, возможно, ни разу до
того не надевала. Она быта стара, сказал помощник шерифа (он
потребовал больше, чем пьянчуга Эзра, - двадцать пять
долларов, но информация того стоила), однако с первого
взгляда становилось очевидным, что женщина легла с
намерением заниматься любовью. Дизу так понравилась
гнусавая речь полицейского, что он записал эти слова в
блокнот, в шее у нее были два громадных, словно пробитых
пикой отверстия - одно в яремной вене, другое в сонной
артерии. Лицо спокойное, глаза закрыты, руки сложены на
груди.
Хотя ее теле почти не осталось крови, на подушке было
замечено два-три маленьких пятнышка, и еще несколько - на
книге, которая лежала открытой у нее на животе, - "Царство
вампиров" Энн Райс.
А Ночной Летун?
Где-то незадолго до полуночи 31 июля или до рассвета 1
августа он просто улетел. Как птица.
Или как летучая мышь.

8.

Диз коснулся колесами посадочной полосы в Уилмингтоне
за семь минут до календарного захода солнца. Сбрасывая с
глаз и продолжая сплевывать кровь, стекавшую из пореза под
глазом, он увидел молнию, вспыхнувшую белым и синим светом с
силой, едва не ослепившей его. Затем последовал самый
оглушительный раскат грома из всех услышанных им в жизни.
Его субъективное ощущение силы этого звука подтвердило
второе стекло пассажирского отека, рассыпавшееся внутри
мириадами мелких брызг вслед за тем, которое вылетело,
когда он уходил от столкновения с "боингом-727".
В свете вспышки он заметил приземистое прямоугольное
строение справа от дорожки 34, в которое ударила молния. Оно
взорвалось; к нему вознесся блестящий столб, который, однако,
по силе свечение не шел ни в какое сравнение с разрядом,
вызвавшим пожар.
"Все равно что поджечь шашку динамита игрушечной атомной
бомбой, - перепугано подумал Диз, и тут же: - связь". Это
был узел связи.
Огни - все огни, белые по краям полосы и яркие синие
лампочки в ее конце, - разом погасли, как свечки, задутые
сильным порывом ветра. Внезапно Диз обнаружил, что машина
несется полной тьме со скоростью более ста тридцати
километров в час.
Ударная волна взрыва, разрушившая главный генератор
аэропорта, обрушилась на "бич", словно кулак, - не просто
ударила, а будто оглушила молотком. "Бич", который еще не
совсем усвоил, что больше не находится в воздухе, катясь
правым колесом, по чему-то, что, как подсказало подсознание
Диза, было посадочными фонарями.
"Вправо! - кричал он про себя. - Возьми правее, идиот!"
Он чуть не рванул руль, прежде чем сообразил, что будет.
Если он крутанет руль вправо на такой скорости, самолет
опрокинется. Вряд ли взорвется, потому что горючего в баках
почти не осталось, но исключить этого нельзя или же "бич"
просто разломится пополам так, что Ричард Диз ниже пояса
останется в кресле, а Ричард Диз выше пояса поедет в другом
направлении, таща за собой разорванные кишки, как серпантин,
и роняя на бетон почки, похожие на крупные ломти птичьего
дерьма.
"Едь по ним! - заорал он про себя. - Едь по ним, сукин
сын, едь по ним!"
Что-то - вспомогательные бензобаки у диспетчерской,
догадался он, когда появилось время догадываться, - снова
взорвалось, столкнув "бич" еще дальше вправо, но это как раз
оказалось хорошо, он сошел с мертвых посадочных фонарей и
вдруг покатился по относительно гладкому основанию,
удерживаясь правым колесом за краешек дорожки 34, тогда как
левое бежало в еле заметном зазоре между фонарями и канавой,
которую он заметил справа от полосы. "Бич" еще трясло, но не
с такой силой, и он понял, что катится на голом колесе -
правая шина, поврежденная посадочными фонарями, спустили.
Бег замедлился, вот что было важно. "Бич" наконец начал
понимать, что он уже не птица, что он снова на земле. Диз
уже почти успокоился, как вдруг заметил вырастающий перед
ним "лирджет" с широким фюзеляжем, прозванный летчиками
"пузатым Альбертом", поставленный каким-то идиотом поперек
полосы: очевидно, не дотянул до дорожки 5.
Диз видел освещенные окна воздушного такси, через
которые на него уставились пассажиры, будто пациенты
сумасшедшего дома, которым показывают волшебный фокус, а
затем он, не задумываясь, рванул руль до отказа вправо;
"бич" свалился с полосы в канаву, разойдясь с "лиром" на
несколько сантиметров. Он слышал обморочные вопли, но ничего
не замечая, кроме того, что взрывалось у него в глазах,
подобно петардам, когда "бич" попытался снова взлететь, но с
опущенными закрылками и сбавляющими обороты двигателями у
него ничего не выходило; самолет конвульсивно рванулся, а
затем покатился по рулежной дорожке; на мгновение показалось
здание аэровокзала, подсвеченное по углам аварийными
лампочками на аккумуляторах, высветились самолеты на
стоянке - один из них, несомненно, "скаймастер" Ночного
Летун - словно темные бумажные силуэты на багровом фоне
заката, открытом теперь расходящейся грозой.
"Пронесло!" - мелькнуло у него в мозгу, и "бич"
попробовал катиться; правое крыло высекло икры из рулевой
дорожки, и его верхушка отломилась и закатилась в кусты,
мокрые листья которых начали тлеть от жара, вызванного
трением.
Затем "бич" остановился, и слышались только рев помех в
радиоприемник, звон разбитых бутылок, содержимое которых
выливалось на ковер в пассажирском отсеке, и учащенное
биение сердца Диза. Он отстегнул ремень и раскрыл люк еще
до того, как осознал, что жив.
То, что произошло позднее, он помнил с поразительной
ясностью, но с момента когда "бич" остановился на рулежной
дорожке хвостом к "лиру", накренившись вправо, и до того,
как послышались первые крики из здания вокзала, но точно
запомнил лишь то, что потянулся за своей фотокамерой. Выйти
из самолета без камеры Диз не мог: "никон" был ему родне
жены. Камер была с ним неразлучна семнадцать лет, когда он
купил ее в комиссионке в Толидо. Он добавлял линзы, но
основной бокс служил ему верой и правдой с того самого дня,
не считая случайных царапин. "Никон" находился в
специальном кармашке на спинке сиденья. Он вытащил его и
проверил, все ли цело. Надел на шею и высунулся в люк.
Он откинулся лесенку, спрыгнул, споткнулся и чуть не
упал, подхватив камеру прежде, чем она ударилась о бетон.
Снова раздалось рычание грома, но теперь это было просто
рычание, отдаленное и безопасное. Ветерок ласково потрепал
его по щеке... но ниже пояса его прикосновение было гораздо
менее приятным. Диз скривился. О том, как он напустил в
штаны, когда его "бич" и реактивный "боинг" еле разошлись в
воздухе, в репортаже не будет ни слова.
Тут от аэровокзала донесся пронзительный, сверлящий душу
крик, в котором смешались боль и ужас. Диза будто кто-то
ударил по лицу. Он пришел в себя. Он снова видел цель.
Взглянул на часы. Они не шли. Либо повреждены ударной
волной, либо остановились. Часы были из тех древних
безделушек, которые надо заводить, а Диз не помнил, когда в
последний раз делал это.
Село ли солнце? Чертовски темно, да, но здесь такие
тучи, что трудно сказать что-то определенное. Так
все-таки село?
Донесся новый крик - да нет, не крик, а визг, - и звук
бьющегося стекла.
Диз решил, что теперь неважно, село ли солнце.
Он побежал, отмечая про себя, что бензобаки еще горят и
в воздухе стоит запах бензиновых паров. Он попытался
прибавить скорость, но, казалось, что он бежит по
застывающему цементу.
1 2 3 4 5 6