-- А насчет смысла жизни, это ты прав, братуха, -- сказал
хвостатый Илье Ильичу. -- Я и сам не раз задумывался. Сидишь
тут, сидишь -- а жить-то когда? Вроде и не делаешь ничего, все
равно маета сплошная что у вас, что у нас. Ошибся кто-то,
видимо, в расчетах.
-- Так тогда ж калькуляторов не было, -- усмехнулся второй
и, приобняв хвостатого за талию, добавил: -- Пошли. Дельце
есть.
Последнее, что видел Илья Ильич, заключалось в чрезвычайно
выразительном жесте, который сделал один из визитеров, щелкнув
себя пальцем по небритой нижней челюсти.
ИЛЬЯ АРТЕМЬЕВ
Как-то раз мы выпивали с приятелем-филологом, и после
очередных ста грамм он поднял на меня затуманенный взор и
спросил:
-- А ты читал Артемьева?
По неграмотности своей я не нашелся что ответить и честно
признался:
-- Не-а. А кто это?
-- Ну ты даешь! -- изумился филолог. -- И как живет на
свете такой человек?
Мы приняли еще по сто.
-- И чего он там написал, твой Артемьев? -- спросил я.
-- Это великий человек, -- торжественно заявил приятель.
-- Можно сказать, гений. Ты должен гордиться, что являешься его
современником.
-- Ну да! А ты гордишься?
-- Горжусь! -- искренне заявил он и закусил огурчиком.
-- Так дай почитать чего-нибудь. В целях рассеяния тьмы.
-- Дык, -- тут приятель запнулся, -- его тексты -- большая
редкость. Их у нас почти не издают, только в Штатах. Есть,
правда, журнал дальневосточный... не помню, как называется --
там опубликовали один рассказ. Такой скандал был!
-- Странно, -- я налил себе еще. -- Это что, порнуха
какая-нибудь? Садомазохизм?
-- Вот ты дурак, -- филолог зарделся. -- Я же говорю тебе:
он гений. Гений с большой буквы.
Таким манером мы поболтали еще пару часов, и мой филолог
окончательно утратил дар связной речи, да и я тоже. Однако имя
Илья Артемьев прочно засело в голове. Через пару дней я
заглянул в книжный магазин.
-- У вас есть Артемьев? -- спросил я миловидную барышню.
-- К сожалению, нет, -- ответила она. -- Разобрали. Всего
пять экземпляров было.
Я прошелся по лоткам, и везде ответ был примерно
одинаковым: нет (или уже нет), разобрали, не привозили,
приходите через недельку. Самое странное, что традиционно
невежественные продавцы знали и с каким-то необъяснимым
почтением говорили об этом авторе. Мистика, подумал я и
заглянул в библиотеку, чего не случалось со мной с
университетских времен -- а миновали они давным-давно. В
каталоге значилось: Илья Артемьев "Избранное". Обождав
положенные полтора часа, я узнал от вежливой старушки, что
книги нет на месте. Может украли или еще что, предположила она
и долго извинялась -- вероятно, по старой интеллигентской
привычке.
Впрочем, я никогда не страдал особенным любопытством, и
скоро поиски загадочного Артемьева перестали интересовать меня.
Но однажды в рубрике частных объявлений одной уважаемой газеты
я наткнулся на объявление: "Продам собрание сочинений Ильи
Артемьева в трех томах. Звонить вечером". Я позвонил, но
телефон был занят и в тот день, и в другие. Что за черт? Эта
мистическая личность задела меня за живое. Как раз в то время у
нас на работе установили Internet, и я ринулся на поиски Ильи
Артемьева в "паутину". Поисковая система выдала три десятка
адресов, но почти со всеми связаться не удавалось. Наконец,
когда я решил уже окончательно бросить морочить себе голову,
чудом наткнулся на небольшую статью: "Илья Артемьев: позор и
торжество русской литературы". Не скажу, что я узнал нее
намного больше, чем из пьяных речей приятеля-филолога. Илья
Артемьев написал несколько романов и повестей, имеются также
пьесы, одну из которых в прошлом году репетировал один
столичный театр. Марк Захаров сравнил автора с Беккетом и
почему-то Теккереем и сомневался, что современный зритель
поймет всю глубину метафор и высокий трагизм произведения. Еще
в статье говорилось, что Илья Артемьев проживает в США на своем
ранчо, в чем прослеживаются аналогии с Сэлинджером. Подобные
аналогии можно обнаружить и в текстах. Впрочем, замечает автор,
глубокое исследование, проведенное писателем в знаменитом эссе
о Кафке, позволяет предположить, что Артемьева вдохновлял
"Замок".
Признаюсь, я не особый знаток литературы, и мое
техническое образование в последнее время все больше действует
мне на нервы. Бог с ним, с Кафкой (вряд ли мне удастся одолеть
во-от таку толстую книгу), но прочесть Артемьева сделалось
просто необходимо. Я решил подробнее порасспросить
приятеля-филолога. Он долго сопротивлялся, а затем по секрету
сообщил, что у них на факультете намечается чуть ли не
подпольная лекция о личности и творчестве Артемьева.
Приглашаются "только свои", но для меня "в силу моей искренней
заинтересованности" может быть сделано исключение.
-- Ты никогда не оценишь этого подарка, -- сообщил
приятель, когда мы плутали по темным университетским коридорам
в поисках нужной аудитории.
-- Откуда такая секретность? -- подивился я.
-- Как ты не понимаешь? -- авторитетно заявил он. -- Это
человек, перевернувший русскую литературу. Procus profani, как
говорят латиняне. Не мечите бисера перед свиньями. Оглашенные,
изыдите.
Я терпеливо выслушивал весь этот бред, пока, наконец, мы
не вошли в маленькую полутемную комнату, донельзя грязную, с
исписанными столами и разнокалиберными поломанными стульями.
Суровый человек в костюме-тройке плотно занавешивал шторы.
Приятель отвел меня в самый дальний угол и велел сидеть тихо.
Понемногу собиралась разношерстая публика. Здесь были и
седовласые, преподавательского вида, дамы, и небритые юноши в
очках с большими диоптриями, и какие-то темные бомжеватые
личности, которые обычно повсюду таскают с собой холщовые
авоськи. Как ни странно, откуда-то взялся здоровенный бык с
золотой цепью на шее и мобильным телефоном.
-- Это что, тоже почитатель Артемьева? -- шепнул я
приятелю.
-- Знание объединяет, -- заговорщически подмигнул тот. --
И мытари, и грешники...
Он не договорил и вытаращился на дверь. В сопровождении
двух внушительного вида молодых людей, облаченных в нечто,
напоминающее рясы (охрана, подумал я), в комнату вошел
сморщенный карлик. Он едва доставал до пояса свои спутникам, и
ужасный горб раздувал его дорогой пиджак. Карлик окинул быстрым
взглядом собравшихся и вскарабкался на трибуну, вытирая пот со
лба огромным белоснежным платком. Аудитория почтительно
замолкла. Карлик промокнул платком багровую, в пигментных
пятнах лысину, водрузил на нос золоченые очки и сделал
невообразимо смешной жест, ткнув указательным пальцем куда-то в
потолок. Вместо того, чтобы рассмеяться, слушатели замерли и
уставились на торчащий палец, словно бы ожидая, что он начнет
источать сияние.
Наконец, карлик заговорил склочно-писклявым голосом,
вдобавок, кажется, по-английски. Один из его спутников начал
переводить, отвратительно коверкая русские слова и явно не
поспевая за лектором. Из своего угла я не разбирал почти
ничего, да и публика, кажется, тоже, однако во взглядах
собравшихся читался немой восторг, словно они созерцали живого
Будду. Речи карлика сводились к тому, что все мы, избранные,
являемся почитателями самого выдающегося из писателей
современности, а возможно и всей человеческой истории. Это
накладывает определенные обязанности. Без разрешения Совета
Читателей никто из присутствующих не имеет права разглашать
тайну теперишнего собрания и вообще вести разговоры о Нем с
непосвященными. Всякое слово, брошенное на ветер, обернется для
Него непоправимой утратой, поскольку Он, творец, раним и
беззащитен, как и всякий гений. Мы обязаны хранить его покой,
чтобы он в очередной раз подарил миру новый шедевр.
-- Каждая Его книга, -- здесь карлик снова воздел палец к
потолку и как-то дернулся, -- изменяет этот мир, и если мы хоть
в самой малости помешаем процессу, может случиться
непоправимое.
Он выдержал театральную паузу, подвигал торчащим пальцем и
заковылял к выходу, искоса любуясь произведенным эффектом.
Свита удалилась вместе с ним.
-- Что это было? -- спросил я, когда мы с приятелем
выбрались, наконец, на свежий воздух и взяли по пиву.
-- А ты не разве не понял? -- изумился он.
-- Похоже на секту. И этот проповедник -- кто он такой?
-- Он -- председатель Востоноевропейского Совета
Читателей. Прибыл к нам по специальному распоряжению Всемирного
Совета.
-- Какого такого Совета?
-- Всемирного Совета Хранителей Творчества Ильи Артемьева.
Как ты не понимаешь, его книги -- это источник нового знания,
которое совершенно особенным образом влияет на процессы
мироздания. Мы, его поклонники и читатели, и есть адепты этого
знания.
-- Странно, -- произнес я, удивившись до такой степени,
что отставил бутылку. -- Но что же такого в его книгах? И зачем
эта таинственность?
Приятель посмотрел на меня с явным сочувствием, как на
тяжелобольного.
-- Ты, похоже, ни разу не грамотный. Возьми, к примеру,
Коран. Что это такое?
-- Как что? Священная книга мусульман.
-- Ничего подобного! Материальный Коран, написанный
знаками и изданный на бумаге -- ничто, жалкое отражение
истинного Корана, который находится в руках Аллаха. Небесный
Коран полностью идентичен земному, и в то же время -- полная
его противоположность. Как говорил Гермес Трисмегист, что
наверху -- то и внизу. Если Аллах изменит хоть одну букву в
своем небесном Коране, в мире могут произойти колоссальные
изменения!
-- И при чем здесь твой Артемьев?
-- Как при чем? Представь себе, что существует великий
писатель, книг которого никто и никогда не читал. Что произошло
бы, если их опубликовать? Дали бы Букера, в идеале --
Нобелевскую премию. Посыпались бы статьи критиков, хвалебные и
ругательные, начались бы пустопорожние споры, дискуссии. Дети
бы в школе изучали. И все. Земной Коран. Ты телевизор смотришь?
-- Бывает.
-- Видал, что мусульмане вытворяют? А все из-за чего?
Небесный Коран преломляется в их нечистом видении таким
образом, что отражает не волю Аллаха, а их собственные грязные
мотивы.
-- Ты хочешь сказать, что небесный Коран каждый читает
по-своему?
-- Туповато, но похоже на правду. Не обижайся, пожалуйста.
-- А тот, кто прочтет небесный Коран так, как его написал
Аллах, сам станет подобным Аллаху? -- воодушевился я.
-- Соображаешь, -- задумчиво и даже с опаской произнес
приятель. -- А я и надеяться перестал. Слушай дальше. Если
прочесть Артемьева так, как он написал свои книги, станешь
подобным Артемьеву. А что это означает?
-- И что же?
-- Станешь простым писакой, который зарабатывает свои
гроши жалкой галиматьей, пьет и таскается по бабам. Вот и все.
Но мы отвергли этот вариант. Мы поклоняемся Непрочитанной
Книге. Книге, которую ни за что и ни при каких обстоятельствах
нельзя читать. Под страхом смерти. Знаешь, что бывает с теми,
кто хоть раз прочел Артемьева?
-- Ну-ну?
-- Они погибают при загадочных обстоятельствах. Исчезают
без следа!
-- Их что, убирает Совет Читателей?
-- Да нет же. Совет всеми силами старается оградить
любопытных от этой печальной участи. Если ты прочел книгу,
которую написал Аллах, станешь Аллахом -- верно?
-- Допустим.
-- А если ты прочел книгу, которой нет, -- что произойдет?
-- Но ведь Илья Артемьев жив-здоров. Пьет и таскается по
бабам.
-- Да ты что -- рехнулся? Это же как Коран в нечистом
видении. Начитался -- и решил угнать самолет. Один видит
беллетриста-пьянчужку, другой видит Ничто. Мы поклоняемся этому
Ничто и ни за что не решимся открыть книгу.
-- А почему карлик сказал, что Артемьев занимается
изменением мира?
-- Да потому, что так оно и есть. Если большое количество
людей уверует во что-то, мир изменится навсегда. И поэтому
каждая буква, написанная Ильей Артемьевым, смертельно опасна.
Мы верим в Неоткрытую Книгу, поскольку в нашем понимании, если
открыть ее, произойдет катастрофа!
-- Но почему тогда все знают о твоем Артемьеве? Почему его
пьесу ставит Марк Захаров?
-- Да никто ничего не ставит, в том-то и дело! Что такое
социализм? Идея. А мы эту идею (невещественную, заметь) строили
70 лет. Нет никакого Ильи Артемьева, и никогда не было. Есть
мысль о том, что он есть, и она объединяет людей. Кстати, скоро
мы соберемся, чтобы обсудить Его новый роман. Если хочешь,
приходи.
Я сильно устал от этих безумных речей и, наскоро
распрощавшись с приятелем, потопал прогуляться.
1 2 3 4 5 6