Контроль с правом вето - это было заманчиво.
Настолько заманчиво, что можно было смириться с началом строительства.
Над этим стоило подумать.
С тем мы и расстались с Диассо. У него были какие-то срочные дела, и
он не стал задерживаться. А я был рад тому, что никто не станет отвлекать
меня от серьезных размышлений. Мы распрощались с ним довольно тепло, и я
снова остался один.
Поначалу мысли мои текли довольно спокойно, и мне было совсем
нетрудно логически рассуждать о преимуществах и недостатках полученного
предложения. В сущности, оно было не более, чем признанием того факта, что
я способен оказывать определенное воздействие на судьбу человечества, что,
поскольку моя позиция имеет достаточное количество сторонников, со мной
вынуждены считаться. И раз при всем том я убежден в своей правоте, в
правильности выбора цели, значит жизнь прожита не зря, и все, чем пришлось
в этой жизни пожертвовать, не напрасно. А потому не было особой проблемы в
том, принимать или не принимать предложение Диассо.
Но постепенно уверенность моя стала ослабевать, потому что,
представляя себе будущее, когда я возглавлю Группу Контроля, я вдруг со
всей ясностью осознал, что это будущее будет резко отличаться от того, что
мы имеем сегодня. Уже в силу того факта, что надпространственные тоннели
будут построены, ситуация резко изменится, и мы, даже обладая правом вето,
будем вести оборону на новых рубежах. И кто тогда даст гарантию, что
однажды не настанет момент, когда с той же легкостью, с которой сегодня
нам готовы дать это право, его у нас не отберут? История знает немало
примеров подобного рода. Причем совсем не обязательно сделают это те же
самые люди. Все мы, быть может, успеем умереть и истлеть, даже имена наши
могут уже позабыться, но рано или поздно проблема эта встанет перед людьми
в полный рост, и право вето окажется потерянным - потому что нет ничего
вечного в этой Вселенной. За свою долгую жизнь я повидал десятки миров,
которые погибли или пришли в упадок от неизвестных причин - кто даст тогда
гарантии, что такой же не будет судьба всего человечества?
Время близилось к ночи, и по мере того, как сгущались сумерки, мысли
мои становились все более смятенными. Не находя покоя, я бродил по
комнатам своего слишком большого для меня одного дома, надеясь найти хоть
что-то, что дало бы новое направление мыслям. И наконец - но, думаю, не
случайно - наткнулся на джинг, что хранился на полке в моем кабинете среди
прочих редкостей, собранных в разных уголках Галактики. Как-то совершенно
неожиданно для меня самого он вдруг оказался в моей ладони. Память о
далеких годах ушедшей молодости, о счастливом времени, которое уже никогда
не вернешь, о людях, которые ушли навсегда... Я медленно поворачивал
джинг, всматриваясь в его полупрозрачные глубины, пальцы сами-собой
ощупывали его поверхность, местами гладкую, как стекло, местами
шероховатую и чуть теплую на ощупь. И вдруг... Дрожь прошла по всему моему
телу, я покачнулся и чуть не упал, но все равно ни на мгновение не смог
оторвать взгляда от джинга, хотя и не понимал еще, что же такое происходит
со мной. Я еще чуть-чуть повернул его на ладони - и увидел...
Он стоял ко мне боком, глядя куда-то вдаль. Потом медленно повернулся
- но я узнал его раньше, еще до того, как разглядел черты лица. Знание о
том, что я его увижу, наверное, жило во мне все эти годы. Или оно жило в
джинге, что лежал на моей ладони. Впрочем, это было одно и то же. Ведь
джинг - это и был я, такой, каким вошел так много лет назад в мастерскую
"йяон-твало".
- Здравствуй, - сказал он, улыбнувшись.
- Здравствуй, - ответил я, чуть помедлив. Я уже не дрожал, все со
мной было в полном порядке, и я не удивился тому, что разговариваю с ним.
Как-то вдруг я совершенно позабыл о той реальности, что еще несколько
мгновений назад меня окружала, и сознание мое перенеслось на далекий Джинг
- и далеко-далеко в прошлое. Потом, когда все это кончилось, я с
удивлением обнаружил, что уже не стою там, где джинг проник в мое
сознание, что я удобно расположился в кресле в своем кабинете, ноги мои,
которые стали мерзнуть в последние годы, тщательно укутаны пледом. Но
память о том, как и когда я успел это сделать, не сохранилась. Наверное,
сознание человека, когда он вступает в контакт со своим джингом,
раздваивается, и джинг вытесняет из памяти реальные события, потому что
слишком значительно то, что он способен внести в нашу жизнь.
- Рад видеть тебя, - сказал он, подходя ближе. - Ты здорово
изменился.
- Все меняются с годами.
- И все меняется. Кроме прошлого.
В глазах его я почитал вопрос, но почему-то не сразу понял, что же
желает он узнать. И лишь через пару секунд до меня дошло - ведь мое
прошлое это его будущее. Хотя, может, это и бессмысленно - какое будущее
может быть у человека, навеки запечатанного в неизменном джинге? - но он
хотел знать.
Однако отвечать на этот немой вопрос я еще не был готов.
Я и сам не знал в те мгновения, как относиться мне к своему прошлому.
Жизнь прошла - а что сделано? Я вдруг вспомнил рассуждения одного древнего
мудреца о том, что человеку всегда свойственно жить лишь будущим, и даже
когда он думает, что в прошлом своем - что бы ни случилось в жизни дальше
- он всегда найдет утешение - даже тогда его взгляд все равно обращен
только в будущее. Только будущим и обладаем мы, живущие, потому что
изменить хоть что-то в своем прошлом мы не в состоянии. А он - он не имел
и малой доли будущего, все его будущее я уже прожил. У него впереди было
меньше жизни и меньше свободы, чем у любого умирающего, и мы оба сознавали
это. Мне стало не по себе от таких мыслей, и я отвел взгляд в сторону.
Молчание наше длилось довольно долго. Он не торопил меня и не мешал
мне думать. И наконец, когда почувствовал, что молчать дальше становится
для меня слишком тяжело - он не мог не почувствовать этого, ведь мы с ним
существовали оба лишь в рамках одного, моего собственного сознания -
сказал:
- Я вижу, ты многого добился в жизни.
Он не спрашивал и не настаивал на ответе. Он просто приглашал меня
поделиться - и радостями, и печалями. И был готов понять и простить все.
Кто еще может так вот понять и простить? Но мне тяжело было начать
говорить, потому что я вдруг со всей ясностью осознал, что вот, жизнь
почти что прожита, и в этой прожитой жизни больше потерь, чем обретений,
больше несвершенного, чем сделанного, больше рухнувших надежд, чем успехов
и достижений. Таков, наверное, удел каждого из живущих - но далеко не
каждому приходится однажды держать ответ перед самим собой.
- Да, - наконец, нашел я в себе силы для ответа. - Кое-чего я
добился. Но гораздо больше потерял.
- Жизнь не обходится без потерь, - ответил он, и, подняв глаза, я
заметил, как он поморщился, сожалея о сказанном. Ну конечно, не для того
ведь мы встретились, чтобы обмениваться общими фразами.
А для чего?
- Давай присядем, - сказал я и первым двинулся к стоящему в углу
низкому дивану. Как-то в то время мне и в голову не приходило, что
окружающая нас обстановка не имеет ни малейшего отношения к реальной
действительности, в то время как движения мои как раз в этой
действительности и должны происходить. Я просто был там, в мастерской
"йяон-твало", в своем далеком прошлом, я встречался и разговаривал с самим
собой, и это была та единственная реальность, которая существовала для
меня.
Мы сели рядом и снова какое-то время молчали. Я знал, что это
ненадолго, что скоро он начнет спрашивать меня о вещах, которые его
волновали, о том, что волновало меня самого в то далекое время - а что я
мог ответить? Все это было и прошло, и давно уже многое позабылось.
Но оказалось, что говорить со мной он собрался совсем не об этом.
- Скажи, - услышал я, - ты очень несчастен?
И все внутри меня застыло от этого вопроса. Потому что я понял вдруг,
что он попал в точку. Он, мое отражение, знал обо мне больше, чем я сам
осмеливался знать.
- Да, - ответил я одними губами. Я мог бы и не отвечать - он и так
знал ответ.
- Почему?
Я промолчал - я не знал ответа. А он не стал спрашивать снова, он все
понимал и молчал. Так и сидели мы рядом и молчали, и думали каждый о
своем. С ним рядом было легко молчать, присутствие его не тяготило. И я
сидел и смотрел перед собой ничего не видящим взором, и вспоминал. Сколько
лет прожито, сколько всего осталось позади - и вот такое. Несчастен. Да,
несчастен, и ничего тут не поделаешь. Но почему? Что делает нас
счастливыми или несчастными, что это вообще такое - счастье? То, что
всегда остается позади, что не осознаешь в своем настоящем? Да нет, не так
просто. Или счастье - всегда где-то впереди, а когда впереди уже нет
ничего, то и счастье невозможно? Ведь пока есть стремление к чему-то, пока
есть цель впереди, кажется, что достижение этой цели и есть счастье. Но
вот она, наконец, достигнута - или не достигнута, разница не велика - и ты
вдруг понимаешь, что не в ней счастье, что оно снова уплыло вперед или же
осталось позади, и достижение цели или же ее потеря в равной степени
создают в душе какую-то пустоту, которую только новая цель и может
заполнить. А если не видишь цели? И жизнь прожита, и все осталось в
прошлом, и не на что надеяться в будущем, и знаешь, что впереди ничего уже
нет?
- Ты, я вижу, стал большим пессимистом, - услышал я его голос совсем
рядом.
- У меня есть на то причины.
- Расскажи.
- Тебе так важно это знать?
- Мне, может, и нет. Тебе - важно.
Я хмыкнул, пожал плечами. Но противиться не стал. Для того мы и
встретились с ним, чтобы можно было все рассказать. И я стал рассказывать.
Обо всем, что сумел вспомнить. Обо всем, что казалось важным. Рассказал о
своих провалах и неудачах, об обидах и поражениях, о том, как рушились
жизненные планы, как я ставил перед собой цели и утрачивал их, и ничего,
ничего не добивался. Рассказал не утаивая, честно и откровенно, не скрывая
причин и не стараясь себя обелить. Возможно, я даже находил какое-то
удовольствие в этом покаянии перед самим собой, когда во всем был готов
видеть следствия своей собственной слабости или нерешительности, лени, а
временами даже трусости. Я рассказал ему о том, как не стал продолжать
исследования древних диалектов языка терраа - того, который некоторые
считают прародителем всех существующих языков. Рассказал жестоко и
откровенно, так, чтобы не было у него жалости ко мне. Ведь я помнил,
сколько надежд в то время возлагал он на эти исследования - а я разрушил
эти надежды. Я находил какое-то удовольствие, расписывая свои проступки -
наверное, в каждом из нас сидит бес злословия, готовый по малейшему поводу
обливать всех и вся грязью, но мы искусно сдерживаем его и порой даже не
подозреваем о его существовании. И вот этот бес в моей душе вдруг вырвался
на волю. Я рассказал, как, уподобившись последнему идиоту, отказался
помочь Раньдьягу, когда он так нуждался в помощи. Отказался потому, что
откуда-то узнал о его не слишком порядочных поступках - но потом, когда
было уже поздно, понял, что не мог он эти поступки совершить. А потом были
еще случаи, это, оказывается, ничему меня не научило. Как-то сами собой
всплывали в памяти эпизоды, о которых, казалось, я счастливо забыл, и чем
дальше, тем гадостнее становилось на душе. Чистилище может быть страшнее
ада.
И так я дошел до предложения, с которым прибыл ко мне Диассо. И
замолчал. Потому что внезапно понял, что не смогу принять это предложение.
Не смогу. И снова, значит, упущу свой шанс, и снова пополню список своих
потерь, снова окажусь в стороне. Неужели жизнь так ничему меня и не
научила, и я так и буду совершать поступки, о которых придется только
сожалеть?
И тут он задал мне вопрос. Всего лишь один вопрос, но вопрос этот
решил мою судьбу. Потому что задал он его человеку, который украл и
бесстыдно разбазарил его будущее.
Он спросил:
- Скажи, если бы пришлось тебе прожить жизнь сначала - ты поступил бы
иначе?
И все.
Больше я ничего не помню. Наверное, на том и закончилась наша
встреча. А если и нет - я все позабыл. Я очнулся поздней ночью. Было
темно, только вторая луна бледно освещала кабинет. Я сидел в кресле,
укутанный пледом, и рука моя крепко сжимала джинг. Я был один в доме.
Совершенно один.
Но я ничего не забыл.
Ни единого мгновения.
Ни единого жеста.
Ни единого слова.
И сегодня я помню все так же отчетливо, как будто мы только что
расстались с ним.
1 2 3 4 5