Зато косвенных указаний на это вполне достаточно.
Мы знаем, в частности, что впоследствии Франциск Гранвейгский обладал
многими поразительными способностями, которые не были присущи ему в юности.
Известны случаи, когда он безошибочно предсказывал ззсухи, ураганы,
наводнения, исходы войн и смерть владык. Он обладал и способностью исцелять
простым наложением рук, но пользовался этим даром крайне редко. Он, как
считали его современники, понимал мысли других людей как свои собственные,
а когда случалось ему говорить перед большой толпой, собравшейся на
очередную казнь колдунов и ведьм, то негромкий голос его отчетливо слышали
все присутствующие, хотя обычному человеку пришлось бы для достижения того
же эффекта кричать - так много собирал он народа на эти казни. Он мог
месяцами обходиться без сна и, как утверждали, не есть ничего по несколько
недель подряд. Все это позволяет с уверенностью говорить, что за то время,
которое не сохранилось в памяти у Франциска, он получил изрядное количество
субстанции пси, которая одна и может объяснить появление у бывшего монаха
столь необычных способностей. Нам известен лишь один способ, которым он мог
воспользоваться для получения пси - убийство. Так что, по всей видимости,
убийства в окрестностях Аргвиля в тот период лежат преимущественно на его
совести.
Но сам он либо ничего не помнил, либо заставил себя позабыть обо всем.
Лишь одно воспоминание осталось у него от того времени, и лишь оно одно
мучило его до самой смерти. Но связано оно было не с каким-то одним
определенным событием. Скорее, это воспоминание было синтезом многих
отдельных событий, и здесь уместнее было юы говорить о некоем знании,
приобретенном Франциском в тот период. Умело сконструированном знании об
изначальной греховности человеческой природы, о подлости и грязи, о
трусости и эгоизме, животной похотливости и глупости, которые будто бы
присущи любому человеческому существу от природы. За эти скрытые от нас
месяцы он сумел каким-то образом усвоить все это, он успел проникнуться
презрением и ненавистью ко всему роду человеческому, так что доброта и
терпимость, жалость и сострадание, казалось, навсегда покинули его душу. За
это сравнительно короткое время его сумели превратить в страшное чудовище,
которому чуждо и ненавистно почти все человеческое. И самое страшное
состояло в том, что это чудовище обладало способностями, далеко
превосходившими способности отдельного человека. И неизвестно, что
случилось бы с Франциском и с человечеством, презираемым им, если бы не
одно событие, круто изменившее его отношение к происходящему.
Это случилось зимой, в один из тех редких холодных дней, когда Аргвиль
ненадолго покрывался снегом, и жители его старались пореже покидать свои
жилища, чтобы не схватить ненароком губительную простуду. Как удалось
установить, Франциск и Мария по-прежнему жили в том же самом доме, причем
монах скрыл от окружающих - благо в городке было теперь много новых людей,
и это оказалось нетрудно - свое прошлое и свое происхождение. Никто из
прежних жителей, наверное, не признал бы в нем одного из монахов из теперь
разграбленного и частично сгоревшего монастыря, потому что и внешне
Франциск сильно изменился. Он взял себе вымышленное имя, и вскоре после его
выздоровления, в конце августа, они с Марией обвенчались. Есть указания на
то, что на первом этаже Франциск оборудовал столярную мастерскую и выполнял
кое-какие работы по заказам горожан. Заказов, правда, было немного, и жили
молодые в основном на наследство, доставшееся Марии от матери. Хотя,
разумеется, покойная не могла быть матерью Марии. Однако, не зная ничего о
том, когда Мария появилась в ее доме и как сумела вступить во владение
наследством, мы не станем заниматься спекуляциями по этому вопросу. На наш
взгляд, ее способность контролировать поступки других людей в достаточной
степени все объясняет.
Так вот, однажды, спустившись к нему в мастерскую, та, что называла себя
Марией, сказала Франциску:
- Случилсь беда, монах. Случилсь страшная беда.
Она могла бы и не говорить ничего - Франциск и так уже несколько дней
чувствовал, что с его любимой происходит что-то страшное, потому что
обладал он уже способностью без слов общаться с ней на расстоянии и
понимать некоторые из ее мыслей. Но что же именно происходило с ней, он
пока осознать не мог. Он отложил в сторону молоток и стамеску, выпрямился,
подошел к Марии и обнял ее за плечи. Но она неожиданно отбросила его руки в
стороны, отстранилась и отступила назад, к двери. И таким холодом вдруг
повеяло от нее, что Франциск, пораженный, застыл без движения. Наверное,
это и был момент его побуждения, момент обретения Франциском собственной
воли, не подчиненной Марии.
- Не надо, монах,- холодно и как-то злобно сказал она,- Не надо.
- Но почему?
- Почему? Да потому, что случилась страшная вещь. Случилось то, чего не
должно было случиться. Я слишком вжилась в это тело, монах, и потеряла
бдительность. И теперь... Теперь у нас будет ребенок.
- Ребенок?- спросил он. И не сказал больше ни слова. Он и сам, наверное,
не понял, что же за чувства родились в его душе. Но Мария - она поняла.
Она-то поняла все сразу.
- Замолчи, глупец!- закричла она, хотя он и так молчал,- Замолчи!
Он отшатнулся, как от удара, потому что лицо ее вдруг
сделалось страшным. Не таким, каким могло быть в гневе лицо его
любимой. Не человеческим лицом. Нет - лицом чудовища, лицом
чего-то такого, для чего в человеческом языке даже названия не
существует.
- Глупец!- снова закричала она,- Неужели ты так же глуп и ничтожен, как
и все остальные люди? Неужели и ты, уподобившись животному, только и
способен, что продолжить свой род?
- Но что в этом плохого?- он с трудом собрал силы, чтобы выдохнуть этот
вопрос.
- Что? Да то, что часть нашего пси - и твоего, и моего - перейдет теперь
к этому ребенку. И если ребенок останется жить, то нам с тобой - ты
слышишь, глупец?!- нам с тобой никогда уже не стать всемогущими! В который
уже раз пытаюсь я сотворить бога из человека, и всякий раз настает момент,
когда он сам отказывается от божественной силы! Неужели же и ты, монах, ты,
который в прежней своей жизни отказался от всего во имя своего Бога, теперь
откажешься от божественности во имя продолжения рода?
Он молчал, не в силах произнести ни слова, и она снова заговорила -
злым, резким, ненавидящим голосом:
- Так вот слушай, монах. Слушай и пытайся понять. Не для того я по
крупицам собирала пси своего народа, не для того прожила вечность и
преодолела бесконечные расстояния, чтобы делиться с кем-то своим
могуществом и своим бессмертием. Тебе, монах, легко отказаться и от
бессмертия, и от великой силы - ты никогда не имел ни того, ни другого. Но
я от них отказываться не собираюсь. Знай: этот ребенок умрет, если на
счастье свое он не родится уже мертвым. Знай это, монах.
"Этот ребенок умрет"- гулко звучало в голове у Франциска, наполняя ее
погребальным звоном колоколов, и вскоре ничего, кроме этого звона, не
осталось у него в сознании, и он как подкошенный рухнул на пол. Лишь через
много часов, когда совсем стемнело, пришел он в себя. Он так и лежал на
полу в мастерской. Члены его затекли, тело замерзло, и не сразу удалось ему
подняться на ноги. Хромая, подошел он к лестнице, с трудом поднялся наверх
и отворил дверь в комнату. И спросил в темноту, зная, что она здесь, что
она не спит и слышит его:
- Зачем?
И сразу же вспыхнули свечи в изголовье кровати, осветив ее лицо, столь
любимое когда-то Франциском. Но теперь прекрасное это лицо показалось ему
ужасным и отвратительным, и он вздрогнул, застыв на месте.
- Зачем?- она говорила тихим, холодным, совершенно чужим голосом, -
Затем, монах, что я не хочу умирать. Я хочу жить вечно, и мне нужен кто-то
равный мне или даже более могущественный, кто помог бы этого добиться. Дар
Тлагмаха каждому из разумных народов Вселенной велик, но этого дара хватает
лишь на кого-то одного. Только на одного, монах, не больше. Только на
одного. А мне пришлось покинуть свой мир, бежать оттуда, не овладев даже
половиной пси, которую подарил Тлагмах моему народу. Тот, кто завладел
оставшейся частью пси, был сильнее меня, и иного выхода не оставалось. Или
погибнуть, или... Но и он не всемогущ, пока не завладеет всей пси моего
народа, и потому - я знаю наверняка - он идет по моему следу. Ты, монах,
став всемогущим, мог бы спасти меня. Ну неужели после всего, что я для тебя
сделала, ты откажешься меня спасти, ты оставишь меня без защиты? И ради
чего - ради этого ребенка, который возьмет на себя и часть твоего
могущества? Который, быть может, захочет потом завладеть всем. Неужели ты
настолько глуп, монах, чтобы согласиться на такую жертву?
- Кто ты?- спросил Франциск слабым шепотом, оперевшись о дверной косяк,
чтобы не упасть.
- Я - твой Бог, монах,- ответила она уже столько раз слышанной
Франциском фразой, но что-то сломалось в душе у Франциска, и он не мог
больше молиться этому богу.
- Нет,- прошептал он,- Ты не бог. Ты - дьявол.
Он повернулся и бросился прочь из этого дома. В ночь, в холод, в
темноту.
Мы ничего не знаем пока о его жизни на протяжении следующих шести с
небольшим месяцев. Мы знаем лишь, что в конце концов он вернулся в Аргвиль
нищим странствующим монахом в оборванной рясе, голодным и исхудавшим,
изменившимся так, что трудно было бы поверить, что лицо этого монаха
принадлежит человеку, не достигшему своего тридцатилетия. За эти полгода он
стал похож на умудренного жизнью и много страдавшего старца, и до самой
смерти своей сохранил Франциск этот облик. Одна из наших групп, занимющаяся
анализом изображений, сумела выделить лик Франциска на десятках фресок,
икон и миниатюр среди ликов различных святых. Вглядываясь в эти
изображения, можно понять, почему всякий, с кем приходилось ему
впоследствии встречаться, запоминал эту встречу на всю оставшуюся жизнь -
столь пронзительным был взгляд неистового аббата. Он оставил свой след в
душах очень многих людей - только потому память о нем не умерла даже после
столетий мнимого забвения.
Франциск вернулся в Аргвиль в тот день и час, когда в доме, оставленном
им более полугода назад, появился на свет его сын. В этом нет ничего
удивительного, если принять на веру гипотезу о магических свойствах
субстанции пси, которой он обладал в изрядном количестве. Узкими улочками
уже оправившегося от прошлогоднего морового поветрия городка он подошел к
так хорошо знакомому ему дому, поднялся по каменным ступеням и отворил
незапертую дверь. Внизу, у лестницы, стояла повивальная бабка, только что
принявшя младенца, и молодой священник, зашедший проведать свою прихожанку.
При виде Франциска они застыли на месте, оборвав разговор на полуслове, а
он, как бы не заметив их, молча поднялся по лестнице, вошел в комнату и
затворил за собой дверь. Появление его было столь неожиданным и так
поразило священника и повивальную бабку, что какое-то время они молча
стояли, глядя ему вслед и не понимая, что же происходит. Очнулись они лишь
тогда, когда сверху, из той комнаты, где остались роженица с ребенком,
раздался нечеловеческий вопль:
- Чудовище! Ведьма! Змея!
Не говоря ни слова, бросились они вверх по лестнице и ввалились в
комнату. Но не посмели сделать и шага дальше порога, потому что глазам их
открылась сцена, ужаснее которой не могло вообразить себе сознание человека
той эпохи. Комната была вся заполнена бледно-голубым сиянием, исходящим,
казалось, из самого воздуха, и все в этом сиянии представлялось нереальным,
расплывчатым, лишенным четких очертаний. Все - кроме детской колыбели,
кроме монаха, распростертого перед ней на полу и гигантского двухвостого
змея с руку толщиной с горящими глзами и полуоткрытой пастью полной острых
зубов, который раскачиваясь поднимался все выше, выползая из-под одеяла на
постели роженицы.
Смертельный ужас охватил вошедших, и они свалились бы без чувств, если
бы некая сила, исходящая от взгляда чудовищного змея, не толкнула их прочь,
прочь из этой комнаты, прочь из этого дома. С криками выскочили они на
улицу и побежали, не разбирая дороги, и не сразу сумели горожане остановить
их безумный бег, задержть и успокоить несчастных. Когда же несколько самых
смелых, похватав все, что попалось под руку - кто топор, кто мясницкий
тесак, а кто палку потяжелее - с опаской вошли в дом и поднялись по
лестнице, змея в комнате уже не было. Был лишь монах, лежавший на полу
рядом с пустой кроватью и не подававший признаков жизни. И мертвый,
задушенный младенец в колыбели.
Такова в общих чертах ужасная история, происшедшая в маленьком городке
Аргвиле в начале четырнадцатого столетия.
1 2 3 4 5 6 7