Вратарь на экране разбежался и ударил по мячу. Тотчас же стадион исчез, и перед Смольным снова появился взволнованный секретарь.
— Вы слышали? — спросил он. — Думаю, что скоро Федосеев объявится.
— Пожалуй, что так, — пробормотал профессор. — Конечно, он сидел где-нибудь перед телевизором, забыв про свои удочки.
“Это хорошо, — подумал он. — Уж Федосеев-то придумает, как усмирить свои машины. Лишь бы Чередниченко успел”.
Но Чередниченко молчал, хотя прошли все сроки для связи. Он молчал и через час, когда наступило время дать радиозавесу и надо было снова решать, выходить ли Лебединскому навстречу пропавшему вездеходу — может быть, на верную смерть — или отменить весь план и оставить его в куполе, обрекая на мучительную агонию, в надежде на то, что “Потомак” все-таки успеет.
Чередниченко молчал потому, что его разбитый вездеход в это время лежал среди непроходимых скал далеко в стороне от дороги.
Дорога до Базы была проведена еще во время постройки Станции. Ее сооружение не потребовало особых трудов — южная окраина Моря Спокойствия представляла гладкую равнину, на которой требовалось лишь местами выровнять почву да расставить ярко окрашенные металлические вешки с мигающими по ночам лампочками. Вести вездеход между двумя рядами огней было легко даже в полном мраке. Кроме того, вешки очень хорошо были видны на экране радиолокатора. Словом, поездка по такой дороге не представляла трудностей ни днем, ни ночью. Даже грузовые роботы — “камбалы” с примитивным кристалломозгом благополучно преодолевали путь между Базой и Станцией без всяких происшествий.
С первой секунды пути Чередниченко выжимал из машины все, что было возможно. Утопив клавишу хода далеко за ограничительную защелку, он гнал вездеход вперед, заставляя моторы стонать от напряжения.
Широкий серп Земли, висевший почти над головой, давал достаточно света, чтобы привыкший к темноте глаз различал детали лунной поверхности. Поэтому Чередниченко вел машину, даже не включая фар.
Миронов молча сидел у него за спиной, борясь с подступающей тошнотой.
Быстрая езда на “кузнечике” имела свои особенности. При скорости, близкой к максимальной, тяжелая машина начинала раскачиваться с носа на корму, иногда почти отделяясь от грунта. Отличная амортизация не ослабляла, а даже усиливала качку. Казалось, машина мчится по морю, то и дело взлетая на гребни волн и скатываясь оттуда.
При испытаниях на Земле ничего подобного не наблюдалось. Это обнаружилось лишь на Луне, в условиях уменьшенного тяготения. Исправлять что-либо было уже поздно, и на качку махнули рукой, тем более что на большой скорости никто никогда не ездил.
Сейчас машину болтало основательно. И Миронов с удивлением заметил, что его желудок очень чувствительно отзывается на каждый взлет машины. Впереди было много часов пути, и вскоре он стал думать об этом с ужасом.
Вскоре на экране радиолокатора показалось пятнышко. Это был передовой вездеход. Чередниченко обменялся приветствиями по радио со Шредером и Бек-Назаровым. Затем “Кузнечик—3” остался позади, а Чередниченко и Миронову наступило время поменяться местами.
В кресле водителя Миронову стало еще хуже. Оно располагалось в самом носу машины, и качало в нем гораздо сильней. К тому же впервые за месяцы его пребывания на Луне перед ним на пульте горели две красные лампочки, предупреждающие о том, что механизмы работают на пределе, и это действовало на него угнетающе. Кругом лежали сотни километров безвоздушного пространства, пронизанного потоками космических излучений, впереди ожидали долгие изматывающие часы сумасшедшей гонки в беспросветной мгле, и леденящая трехсотчасовая ночь только начиналась, а кислорода в баллонах было меньше, чем на сутки. Он невольно подумал, что любая неисправность со вторым вездеходом может оказаться для них роковой.
В корме вездехода за толстым слоем биозащиты рвалась наружу неукротимая энергия нейтронных вихрей. Атомный реактор всю свою мощность отдавал ходовым двигателям. Все потребители тока были выключены — радиостанция, фары, освещение и отопление кабины. Скорость “кузнечика” давно была на пределе. Тем не менее ее не хватало на то, чтобы хоть немного опередить жесткий график движения, составленный электронной машиной.
Чередниченко задумался. По-видимому, большего из вездехода выжать было нельзя. Но в таком случае вся эта рискованная гонка теряла всякий смысл, потому что кислород у Лебединского кончится за тринадцать минут до встречи. Надо было что-то предпринимать.
На вездеходе стояли двигатели, рассчитанные на работу в самых тяжелых условиях. Какая-то светлая голова из конструкторов спроектировала их с большим запасом мощности. Но Чередниченко знал, что реактор не способен дать больше ни ватта, потому что ограничительные стержни держат режим реактора точно в расчетных пределах.
Ему даже стало жарко, когда мысль об этом пришла ему в голову. Стержни выведены уже до отказа. Теперь их можно только снять совсем. Тогда удастся выжать из реактора еще несколько процентов мощности.
Чередниченко участвовал в постройке и испытаниях первых “кузнечиков”. Он знал, что, кроме перегрева, реактору ничего не грозит и, если снять только часть стержней, опасность будет не так уж велика.
Захлопнув гермошлем, он открыл дверку, ведущую в двигательный отсек.
Когда, утирая пот со лба, он снова появился в кабине, на пульте мигало несколько красных лампочек.
— Что вы сделали? — почти крикнул ему Миронов. — Мы сейчас взорвемся!
— Я снял ограничительные стержни, — сказал Чередниченко, кладя руку на клавишу хода.
Тотчас же вездеход заметно ускорил движение. Однако вскоре на пульте вспыхнула еще одна красная точка — начался перегрев реактора.
Впервые в жизни Миронов почувствовал, что ему страшно. Ему казалось, что вездеход постепенно превращается в заряженную бомбу, готовую взорваться от любого толчка. И эта бомба, неся на себе двух людей, стремительно мчалась в черной мгле прямо в звездное небо.
Спасительные автоматы контроля были отключены, иначе они давно вмешались бы в управление. Клавиша хода, утопленная далеко за ограничительную защелку, подрагивала под пальцем Миронова, стараясь вырваться. Его вдруг охватило непреодолимое желание отпустить клавишу хоть немного, чтобы унять выворачивающее внутренности раскачивание, погасить тревожные огни на пульте. Он с трудом удерживался от этого, так как знал, что малейшее снижение скорости означает верную смерть для Лебединского.
Он бросил отчаянный взгляд на часы. Вездеход был в пути меньше двух часов. “Еще семь часов такой пытки, — подумал он. — Я не выдержу”.
И тогда его охватила злость на бесконечную дорогу, на восставших роботов, на Чередниченко, который развалился позади него в кресле как ни в чем не бывало, на свое собственное бессилие, на весь этот жестокий лунный мир, освоение которого требовало таких мучений. И эта злость помогла ему держаться.
К счастью для него, настало время отправлять ракетограмму. Чередниченко сел в кресло водителя и взял микрофон. Миронов, из последних сил борясь со спазмами желудка, стал проверять готовность аппаратуры.
На крыше вездехода в коротких вертикальных трубах хранились четыре небольшие ракеты. Сейчас в одной из них завертелись катушки крохотного магнитофона, записывая на тонкую проволоку слова Чередниченко. Через несколько минут ракета рванулась на сто километров вверх, на лету расправляя свои антенны. В верхней точке подъема, где кривизна лунной поверхности уже не скрывала Станцию, катушки за доли секунды выплеснули свою информацию в эфир — раз, другой, третий, четвертый, а приборы Станции записали ракетограмму на такую же проволоку, чтобы тут же переписать ее на обычную ленту, но уже с нормальной скоростью.
Об этой-то ракетограмме сообщил Смольный Лебединскому за несколько минут до того, как связь с Базой прервалась.
На шестом часу пути дорога вошла в горы, отделявшие Море Спокойствия от Центрального залива. Чередниченко сверился с картой и задумался.
Облегченная машина шла легко и ровно. Но ее скорость была на пределе, и ее не хватало, чтобы вовремя дойти к той точке, в которой у Лебединского кончится кислород.
Оставался один выход. Когда-то Степан участвовал в прокладке дороги и хорошо знал эти места. Через несколько километров дорога опишет крутую дугу, единственную на всей трассе, огибавшую возвышенный горный район. В свое время предполагалось проложить ее напрямик, и Степан исколесил эти места при прокладке трассы. Потом от этой мысли отказались и проложили путь в обход. Степан помнил, что часть будущей дороги была даже размечена. Но ему ни разу не приходилось пересекать горы ночью.
Он остановил вездеход. Тотчас же над его плечом тяжело задышал Миронов.
— Что случилось? — хриплым шепотом спросил он.
— Надо идти напрямик, Олег Николаевич. Иначе нам не успеть, — сказал Чередниченко.
Последние часы пути окончательно измотали Миронова. Совершенно обессилев, он мотался в кресле, с трудом удерживаясь, чтобы не броситься к Чередниченко и не оторвать его руки от клавиатуры управления. Несколько раз он почти терял сознание, пока очередной приступ морской болезни не приводил его в чувство.
Чередниченко видел состояние товарища, но был бессилен помочь ему. Для этого надо было снизить скорость, но вот этого-то он сделать не мог. Проклятая качка начала действовать даже на его железный организм, но пока что Степан успешно сопротивлялся. Сменив Миронова в начале пути, он дальше вел машину сам, не требуя подмены.
У Миронова сил уже давно не было. Поэтому он почти обрадовался неожиданному решению Чередниченко. Он очень хорошо знал, что ждет их впереди, он наизусть помнил пункт инструкции, строжайше запрещавший ночное движение в горах, но сейчас предстоящие опасности казались ему нереальными и маловероятными Он был готов на любой риск, только бы прекратилась качка, буквально убивавшая его. И он согласился.
Огромные немигающие звезды окружали вездеход со всех сторон. Прямо по курсу клубились облака бриллиантовой пыли, и среди них, величаво раскинув крылья, плыл Лебедь, держа в клюве огромный изумруд Денеба. Над самым вездеходом висел полумесяц Земли, окруженный голубой дымкой атмосферы. Откуда-то из-под машины выбегал двойной пунктир огоньков и крутой дугой уходил влево, пропадая за невидимым горизонтом, намеченным крапинками звезд.
Чередниченко положил руку на пульт. Из фар вездехода вырвались невидимые в пустоте потоки света и легли изломанными сияющими пятнами на дорогу.
— Объявляю готовность номер один. Закрыть гермошлем, пристегнуться к креслу, — Чередниченко бросил взгляд на часы.
Вездеход медленно двинулся вперед, подмял ближайшую вешку и сполз с дороги.
Первые минуты пути были сравнительно легкими. Затем начался ад.
“Кузнечик” был идеально приспособлен для передвижения по лунной поверхности. Его суставчатые ноги с гусеничными башмаками легко несли машину над всеми неровностями почвы. Там, где пробирался “кузнечик”, не мог бы пройти ни гусеничный вездеход, ни шарокат, ни любой другой движущийся механизм из всех, которые когда-либо действовали на Луне.
Но сейчас тяжело приходилось даже этой могучей машине. Скорость упала сразу, и защелку на клавише хода уже не приходилось удерживать вручную. Но не это беспокоило Чередниченко. Важно было другое — не сбиться с правильного направления.
И все-таки он сбился. Он заметил это потому, что каменный хаос стал вдруг угрожающим. Путеводный Денеб по-прежнему сверкал впереди, но на одном из многочисленных зигзагов вездеход уклонился в сторону от наиболее легкого пути. В чернильной темноте, окружавшей машину, не было видно ничего — ни скал, ни неба. Только впереди светилась фантастическая белая дыра в стене мрака, пробитая лучами прожекторов, и по ней метались непроницаемо черные тени.
Дважды путь пересекали широкие трещины. “Кузнечик” с легкостью перепрыгнул через них — прыжки на облегченной машине для Чередниченко не представляли большого труда. Но вскоре под вездеходом обрушился непрочный каменный карниз, и машина перевернулась. Она упала и покатилась дальше. Но автоматический стабилизатор замедлил кувыркание, и Чередниченко, повисший на ремнях вниз головой, успел выбросить в сторону Все правые ноги машины и поджать левые.
Распластавшись на каменной осыпи, машина замерла. Чередниченко с трудом перевел дух и бросил взгляд на приборы. Кажется, все в порядке. Только перед глазами плавали белые мушки. Он протянул руку, чтобы протереть глаза, но пальцы наткнулись на стекло гермошлема.
— Как вы, Олег Николаевич? — невнятно спросил он.
— Жив, — прошелестел в шлемофоне голос Миронова.
Вездеход шевельнулся и сполз с осыпи. “Вперед, только вперед, — подумал Чередниченко.
1 2 3 4 5