- А надо бы узнать, верно ли правильные.
- А как их узнаешь, что они правильные?
- Сверить надо.
- У нас заверенных петербургских подписей нету?
И комендант, долго, точно ведро с водой из колодца, тянет новую
мысль:
- А раз нету заверенных питерских подписей, значит, поддельно... если
бы были правильные подписи...
Профессору хочется плюнуть, крикнуть или еще что-нибудь:
- Разрешите заметить, товарищ комендант, я с этими подписями приехал
из Петербурга.
- То из Петербурга... а у нас тут власть на местах. Из Семипалатинс-
ка-то вы бы не доехали. Вот кабы правильные подписи...
Басом, как кирпич, брошенный в пустое здание, вздыхает Сергей Никола-
ич:
- Правильная подпись, значит, дело правильно, вот по-моему.
Комендант садится на стул и опять соединяет рукава. Вновь тянется
ведро, плещется, на губах слюна:
- Разве в центре по телеграфу подписи заверенные запросить?
Он опять раз'единяет, как вагоны, рукава, и думает вслух:
- Чудно. Зачем они нам Будду прислали?.. что они нас в китайцев прев-
ратить хочут?.. да мы бы им тут из любого колокола десять свежих будд
отлили. Чудно!
- Чудно! - басом прет Сергей Николаич.
- Посмотреть, что ли, Сергей Николаич?
- Посмотрим!
Трое идут на товарный двор. Позади догоняет их барышня с бумажкой на
подпись. Она тычет в несущийся песок бумажкой - сушит чернила. Комендант
плавно, точно танцуя, опускает ногу на бурханы. Сергей Николаевич шеве-
лит свой палец по сломанной короне: "Из'янец". Комендант опять спаивает
свои рукава.
- Пальцы-то золотые.
- Позолоченные.
- То-то, я и то думаю - как из Петрограда золотые пальцы выпустят.
Он кивает головой:
- А ведь безвредный. Пущай лежит.
Профессор кладет мандаты в карман:
- Я его увезу!
- Ну, и везите. Вам, собственно, от нас чего надо?
- Караул поставить!
- Караул?
Комендант смотрит на Сергея Николаича. Тот где-то внутри ворочает:
- Караул можно.
Комендант быстро, точно шея у него отрывается, кивает:
- Можно. Поставить ему Савоську - тот спать любит, пущай спит...
Савоська коротконог и ходит так медленно, точно ноги у него под зем-
лей и он их постоянно ищет; глаза у него уперты в пол и ресницы курча-
вые. Шинель он несет на штыке, стелет ее подле статуи и у него внезапно
появляются ноги. Он закуривает, стучит пальцем в бок Будды: "медный",
мычит он с уважением.
- А ты, дядинька, сказки не знашь? - спрашивает он профессора. И пока
Виталий Витальевич отвечал ему, он засыпает.
Профессор Сафонов глотает пыль: у ней странный вкус, отдающийся холо-
дом в висках. Снега стаивают, но шапки у всех встреченных надвинуты
глубже, чем зимой. Не от пыли ли они защищают виски?
За вокзалом профессор зацепляет у забора шинель: он хочет снять с
гвоздя. Но это не гвоздь, а человеческий палец, а за пальцем человек в
бешмете, похожем на гнилой забор. Бешмет хватает профессора за карман и
кругло раскатисто, как горсть брошенных монет, говорит:
- Бириги динги... мащеньник на мащеньке... ты чэго привэз?
Профессору трудно двинуться, притом человек держит его за хлястик.
- Укажите, пожалуйста, где здесь совет!
- Совит? Здис много совитов... Ест Совит - дома имит, мой дом тоже
этот Совит имит. Есть Совит в тюрьму садит, Билимжан пятый месяц си-
дит... Торговать Совит нету, все даром дает...
- Мне Исполком Совета.
- Там народу много, чиго боятся, давай провиду.
Татарин идет вразвалку, дорогой жалуется и выспрашивает, какие товары
пропускают на дороге. В прихожей Совета он остается ждать. Окончив дела,
профессор пойдет к нему пить чай и спать. Татарин тычет профессора в
холку, чмокает: "такая же мягкая у меня постель". Чем же заплатит про-
фессор? Тогда татарин тычет его в голову:
- Проси, в Совитэ всим дают... руками больше махай. Ой-пурмай, какой
дела чаман...
Секретарь Исполкома мандат читает быстро. Секретарь длинный и круг-
лый, плечи у него почти вровень с головой, над столом он как суконный
сверток.
- Вам нужно было двигаться к Иркутску.
- Мы не хотели задерживать движение армии. Я проеду из Семипалатинска
на Лепсинск, через озеро Чулак-Перек, и оттуда по пикетам на Сергиополь
и дальше по станицам к границе...
- Но ведь это же целая экспедиция... И Будда, при чем тут Будда? А
где ваши товарищи?
- Они вступили в армию.
- Еще лучше! Вы один?
Они идут в кабинет председателя. Секретарь с насмешкой тычет в ман-
дат:
- Будда приехал! Лошадей просит?
Председатель свирепо пучит глаза (он неимоверно добр и ему поэтому
все время приходится кричать):
- Пошлите его к коровьей матери!.. У нас здесь агитаторов возить при-
ходится на верблюдах, а ему - лошадей. Вы его ко мне, ко мне... я разде-
лаю!..
Секретарь опять превращается в суконный сверток:
- Если хотите, я ваш вопрос выдвину на заседании Пленума Совета?..
оставьте мандаты и зайдите в средине недели. Вы карточку в столовую име-
ете? Как командированный, обратитесь в Губпродком к товарищу Никитину.
Профессор берет обратно мандаты:
- Тогда разрешите мне на вольных?
- Пожалуйста, товарищ, - только предупреждаю...
Секретарь пишет пропуск: "профессору Сафонову, как сопроводителю ста-
туи Будды до пределов Семипилатинской губернии".
Татарин Хизрет-Нагим-Бей ждет его у входа.
- Получил?
Профессору нужно в Губпродком получить карточку. Затем его Хизрет-На-
гим-Бей будет кормить и возьмет совсем дешево. Через месяц будет курмыш.
Магометанин ли он? Солай, - какой же татарин бывает христианином, а про
монгол он не слышал - они вместе с киргизами укочевали в степь. Идет ли
с ним человек в шинели? Идет? Очень хорошо. Солай.
Профессор послушно шагает за татарином. Сутулая спина вся в полосах -
маслянистых и глубоких, точно татарину в спину вшиты куски грязного са-
ла. Призрачен песчаный город: его таким и представлял профессор Сафонов.
Желтые пески несутся сонными струями, они необычайно горячи, и профессо-
ру приятно думать, что всего неделю назад он видел сосны в снегу и белки
гор. Всю неделю неслась теплушка через сугробы. В песочных струях сонны
люди, и так же, как во сне, сразу забывает профессор виденные лица. Та-
тарин часто оборачивается, он чем-то много доволен, и каждый раз профес-
сор видит новое лицо. Так и должно быть: у порога иной культуры,
опьяненные сном, бродят иные, чужие этой культуре люди. Они сонны, не-
подвижны и трудно - как камень воду - усваивают мысли. Они не могут дви-
нуться вперед в пустыню. Только имея бодрость и ясный ум, ощущая напря-
гающиеся мускулы - от напряжения их профессор испытывает вкусовое удо-
вольствие - можно творить. Его творчество близко пустыне, - и потому он
такой ясный и простой. Он весело смотрит в лицо татарину, и тот кивает
головой: "хорошо".
Внезапно профессору хочется быть откровенным или сказать татарину
приятное и веселое. Он с удовольствием ступает на кошмы, настланные в
избе татарина, и, хоть тот не проводит его в чистую половину (боится за-
разы), ему это приятно. Он щупает бревенчатую стену и говорит: "Крепкая
изба" и с участием слушает рассказ татарина о конфискации кирпичного до-
ма.
Здесь на кошмах Хизрет-Нагим-Бей как будто меньше ломает язык, он
больше понятен или так и должно быть. Все же кошмы слишком пушисты и
мягки, и стены необычайно крепки. Приносит травяной чай женщина, она
слегка подкрашена и походит на Цин, профессор ей приветливо кланяется.
Низкие, четверть аршина, столики, изогнутые (словно ветром) чайники,
двери, завешенные чистой циновкой. Золотисто-голубой свет (он пахнет мо-
локом), и кошка, подымающая лапой циновку, уходит куда-то сквозь сте-
ну...
Профессор достает кусок золотой проволоки, тот, что продавал
крестьянам. Он чувствует, что здесь другой мир и проволока его будет по-
нятна. Точно: татарин только слегка дотрагивается до проволоки, вешает
ее на мизинца ногте. Профессор с любовью смотрит на длинный, как щепа,
острый ноготь.
- Много еще? - спрашивает Нагим-Бей.
Профессор, подавая проволоку, думал купить пищи, но он быстро гово-
рит:
- Много.
Здесь татарин встает, выпрямляется. Под грязным его бешметом оказыва-
ются чистые плисовые шаровары и шелковая желтая рубаха. Нагим-Бей прово-
дит профессора в светлую половину. Сбираются еще татары. Нагим-Бей сует-
ливо скрывается: профессор понимает: он узнает у русского, действительно
ли проволока из золота. "Все великолепно", думает профессор и пьет много
чаю. Он в пустыне, здесь много пьют чая.
Татары обступают его: русский ювелир сказал - проволока китайского
золота, это же самое дорогое и древнее золото. Татары вокруг Виталия Ви-
тальевича, они с уважением смотрят на его неумело заплатанную шинель,
волосы цвета линялой жабы и золотой вставной зуб. По вставному зубу они
решают: "не вор" и Хизрет-Нагим-Бей спрашивает:
- Сколько просишь?
Профессору нужно - крепкую арбу, четырех верблюдов, двух погонщиков
и, сколько требуется, пищи. Он везет мимо озера Чулак-Перек на Сергио-
поль и оттуда по станицам по тракту до Чугучака статую Будды. У него
имеются мандаты и пропуск. Профессор об"ясняет, что такое статуя Будды.
- Бурхан... бурхан... - кивают бритые головы.
Они желают сами видеть бурхана. Профессор Сафонов ведет их на товар-
ный двор.
Уткнувшись головой в бок Будде, спит Савоська. Подле него окурки: их
несет и не может отнести ветер - так долго тянул и думал над ними Са-
воська.
- Четырем верблюдам не увезти, - говорят татары, и они нарочно, нату-
жась, пытаются перевернуть статую на другой бок. - До Чугучака 800
верст, в степи весна - верблюдам итти тяжело, - никак нельзя меньше
восьми верблюдов.
Они возвращаются, пьют чай, и за проволоку согласны везти Будду до
Сергиополя.
- Найду других, - говорит профессор.
Татары спорят: сейчас война, за Сергиополем белые, угонят верблюдов,
людей бьют, за проволоку много купишь? Наконец, они соглашаются дать че-
тырех верблюдов и везти за Сергиополь до станицы Ак-Чулийской.
Виталий Витальевич с наслаждением мнет пальцами жирный кусок и кладет
его на губы.
Теплые и веселые заборы, профессор проводит по ним ладонью. Об сапоги
шурша, дует песок, оттирает его ладонь от забора и сам, радостный и пу-
шистый, лезет в руку. Профессор долго ходит по двору. Верблюды дышат ши-
роко и шумно: запахи от них тоже необ'емные, степные: полынь, молодые
весенние травы.
Савоську видеть тоже приятно. Он подымается, стучит прикладом в ста-
тую.
- А если бы у тебя утащили ее? - шутит профессор.
Ног у Савоськи опять нет, весь он четыреугольный и бурый, как лист
картона, и ружье, - словно воткнутая щепочка.
- Ута-а-ащут?.. кому ее, - ломи-то, эвон, по двору таскается! У нас
дрова вот - пру-ут... это - да-а. Везешь бога-то, дяденька?
- Везу.
- И молятся таким?
- Молятся.
- Чудно!
Песчаный, желто-ребрый город. Белые дома, как выдуваемые камни. Па-
рень со стульями на плечах, мальчишка в туго обтянутых штанах, собаки с
мелким песчаным лаем провожают Будду. Лежит он на арбе, закрытый кошмами
и туго увязанный веревками. Медное спокойное лицо его с плотно прижаты-
ми, как у спящего зверя, ушами.
Сонно-подобный песчаный город. Туманно-смуглы встречные глаза, губ
нет - ровная песчаная пелена начинается от глаз.
Арба в песках идет молча, верблюды широко раскидывают пухлые ступни,
погонщики молчаливы и сумрачны - Будда покидает город.

---------------

Хизрет-Нагим-Бей смотрит в окно и думает о смешном человеке, везущем
в Монголию кусок меди. Хизрет-Нагим-Бей уговаривал его остаться в горо-
де: за проволоку можно хорошо спать, и кошмы длинны: не скатишься, как с
кровати и не проснешься. Хизрет-Нагим-Бей думает о своих четырех верблю-
дах данных человечку с золотым зубом: плохой будет присмотр, совсем
пьяный человек.
Хизрету-Нагим-Бей жалко верблюдов и арбу. Хизрет-Нагим-Бей седлает
лошадь...

Проста и ясна жизнь, как травы, как ветер.
Степь перед профессором Сафоновым.
- Го-о!.. - кричат погонщики.
Профессор Сафонов повторяет:
- Го-о!

Верблюды думают свое. Чалая шерсть большими кусками виснет у них на
холках. Арба скрипит - путь сухой и длинный, арба помогает себе криком.
От своего ли, чужого ли крика, - веселее в пустыне.
Профессор чувствует веселую, искрящую дрожь в жилах. Плечи у него
словно растут, он скидывает шинель, весело смотрит на шмыгающих в норки
сусликов.
- Го-о!..
Бедный зверек, он скрывается в темную норку, а потом вновь выпрыгива-
ет на свет. И профессор радуется своей простой и сентиментальной мысли.
Пустого и глупого Дава-Дорчжи напугала дорога и прельстила пища, он
шмыгнул в норку. Но он придет. Теперь Дава-Дорчжи сидит в канцелярии и
пишет исходящие:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10