Может, подсказал кто? А может, просто предвидение гения.
В принципе описание ада по Данте и версия официальной церкви не очень сильно отличаются. Те же девять кругов, то же пекло, та же смола кипящая, в которой черти грешников термической обработке подвергают, тот же дьявол на дне — бывший ангел, разжалованный Всевышним за бунт и несоблюдение субординации. И пожалуй, только в описании чистилища Данте с официальной версией расходится. Совсем по-другому великий поэт чистилище видел.
Надо отметить, что каждый присяжный заседатель при посвящении в апостолы получал три именных книги: «УК Российской Федерации», «Закон о Чрезвычайном Положении» и «Божественную комедию» Данте Алигьери.
Семенов Данте не любил. Как и поэзию вообще. Но как положено апостолу, главы с описанием ада и чистилища прилежно заучил. И признал, что Поездки на самом деле напоминают самое настоящее чистилище. А потому вечерние, вернее, ночные совещания он обычно заканчивал словами: «И помните, коллеги, мы с вами работаем всего в паре шагов от ада. Поответственнее, пожалуйста». Коллеги-апостолы это и без напоминаний знали и к «судилищам» — судебным заседаниям — относились очень ответственно.
«Судилища» начинались ровно в девять утра. Апостолы рассаживались по обе стороны судебного стола, во главе размещался Семенов, по обе руки от него за компьютерами устраивались «прокурор» и «адвокат».
Суд вершился быстро. Вводили «нежелательного», тот быстро сообщал свою биографию и тут же «каялся» — рассказывал, в чем его обвиняли по месту высылки. Обычно все «нежелательные» суду безбожно врали, поэтому прокурор вызывал на экран документы обвиняемого и зачитывал интересующие присяжных подробности. Адвокат опять же по компьютеру зачитывал факты, смягчающие вину НЭ. Апостолы тут же совещались и выносили вердикт. Обычно он выражался в словах: «Да, виновен в антиобщественных деяниях. Требуется трудотерапия». Для бомжей дежурная фраза была несколько иной: «Да, виновен в паразитизме. Требуется трудотерапия». После чего Семенов, как тринадцатый апостол, выносил окончательный приговор. Он тут же заносился в компьютер, после чего обвиняемый получал распечатку с указанием срока необходимой «трудотерапии».
Это утро для апостолов выдалось веселеньким. Сначала предстояло разобраться с делами проституток, собранных с московских вокзалов.
— Ну что ж, гражданка Симакова. — Семенов обворожительно улыбнулся. — Рассказывай, сестренка, как до такой жизни докатилась?
Любка Симакова, сорокалетняя крашеная шлюха с Казанского вокзала, пожала плечами и не очень умело изобразила смущение:
— А че я-то? А че я сделала?
— Да вот в том-то и дело, что ничего. Вся страна, понимаешь, надрывается, с внешним и внутренним врагом бьется, без всякой помощи извне экономику поднимает, а вы, Любовь Петровна, в это историческое время антиобщественный образ жизни ведете, бездельничаете, проституцией на вокзалах занимаетесь.
— Да кто сказал, что проституцией? Кто сказал? Меня кто за ноги держал? Да у меня подруга там, Светка, она пирожками торгует.
— Точно, — подтвердил прокурор, глянув в экран компьютера, — Белина Светлана Олеговна, числится в объединении «Счастливого пути» продавцом. По вечерам занимается проституцией прямо на рабочем месте, без отрыва, так сказать, от производства в помещении ларька. Пять приводов за полгода. В прошлом месяце получила последнее предупреждение и предписание на Поездок.
— Да, интересная у вас подруга, — констатировал Семенов. — Коллега, можно сказать. Вместе работаете?
Любка недовольно засопела.
— А у вас восемь приводов, да болезнь неприличная к тому же.
— Молочница у меня, — буркнула Симакова.
— А вот врачи говорят, что гонорея, Любовь Петровна.
— И лишай, — добавил прокурор. — Стригущий, Вот и справочка об этом имеется. Вам распечатать?
Симакова засопела еще громче.
— Вот и объяснитесь, Любовь Петровна, — снова улыбнулся Семенов. — Присяжные ждут.
— А чего объяснять-то, — буркнула Симакова. — Не знаю, как получилось. Я предохраняюсь обычно…
— Ну ладно, тогда послушаем адвоката.
Адвокат, а сегодня защищать выпало Абрамяну, прокашлялся и решительно начал:
— Господа присяжные заседатели! Посмотрите, какая красавица стоит перед нами! Имя у нее какое: Любовь! Глазки какие, губки какие, а грудь… — Абрамян аж зажмурился от восторга. — Жизнь бы отдал за такое чудо. И такая чудесная женщина занимается… Мне даже стыдно сказать, чем занимается…
Симакова зарделась. Семенов, едва сдерживая улыбку, перебил оратора:
— Тофик Назариевич, вы у нас сегодня адвокат и защищать обвиняемую должны.
— А я и защищаю! Такая красавица, — Абрамян аж причмокнул, — такая красавица, а не замужем.
Он пощелкал клавишами компьютера, глянул в экран и продолжил:
—…а не замужем и одна двух детей растит. Дочка у нее умница, Оленькой зовут, хорошистка и в музыкальную школу ходит…
— И сынок Васенька, — перебил Абрамяна прокурор, — раззвездяй, хулиган и токсикоман с двумя десятками приводов за хулиганство и мелкие кражи…
— А что поделаешь? — запротестовал Абрамян. — Безотцовщина! Каково ей, такой красавице, одной двоих детей…
— А как другие! — заметил прокурор. — В России сейчас, по статистике, каждая четвертая мать — разведенка. Что, всем на панель идти? По моим данным, за последние полгода Любовь Петровна была четырежды принудительно трудоустроена. Вот справка: завод ЗИЛ, московское метро, суконная фабрика «Подмосковье», роддом №107. Отовсюду увольнялась или была уволена за прогулы. По месту жительства — разврат, пьянки зарегистрированы, за квартиру год не плачено, ну и прочее…
— Да, нехорошо, Любовь Петровна, — погрозил шлюхе пальцем Абрамян. — Но хочу обратить внимание присяжных на тот факт, что Симакова поддерживает материально и морально престарелую мать, к тому же она является донором, восемь раз сдавала кровь.
Прокурор пожал плечами.
— Ну что ж, — Семенов потер лысину, — ваше последнее слово, Любовь Петровна.
Симакова неожиданно затараторила:
— А че сразу «пьянки по месту жительства», а че сразу «разврат»… Я, может, отца детям искала. А мужики сейчас какие пошли? И в гости не придут, пока бутылку не поставишь. А на ЗИЛе меня железки таскать поставили. Все ногти пообломала, руки от масла и смазки хрен отмоешь. На фабрике от пыли у меня астма развивается, в метро сквозняки постоянные, а в роддоме… Крови я боюсь.
Симакова перевела дух и вдруг громко взвизгнула:
— И вообще, я больше не буду-у-у!
— Ну что ж, господа присяжные заседатели, — задумчиво сказал Семенов. — Думаю, тут все ясно. Проституция, паразитизм… Выносите вердикт.
Присяжные по очереди вставали и говорили одно слово: «Виновна».
— Так вот, Любовь Петровна, — громко и отчетливо выговаривая слова, произнес Семенов, — за антиобщественный образ жизни в условиях Чрезвычайного Положения мы лишаем вас московской прописки сроком на два года. Место вашей новой прописки — город Нерюнгри, место работы — угольный карьер. Не любите суконной пыли, придется вам привыкнуть к угольной. Но вы не переживайте. Там больница хорошая, там вас от болезней женских излечат, тогда, может, мужа себе нового найдете. Там мужчин холостых хватает. Но деньги за любовь они не платят…
— Козел лысый! — громко крикнула Любка.
— А за оскорбление суда пять суток отсидите в карцере, — деловито ответил Семенов, после чего нажал кнопку селектора. — Следующий…
— Ну что ж, коллеги, — Семенов взглянул на часы, — мы славно утром поработали, рассмотрено двадцать три дела, пора бы нам использовать отпущенное законом время на пополнение энергетических запасов организма, а попросту — пожрать. Сегодня, если мне не изменяет память, воскресенье и наш праздник. Как и весь простой народ, спецконтингент сегодня отдыхает — мы работаем, за что наши доблестные повара обещают порадовать господ присяжных заседателей праздничным обедом. То, что обед праздничный, подтверждают и запахи, доносящиеся со стороны вагона-ресторана. Так что предлагаю всем передвигаться от стола судебного к столу обеденному. Последнее — согласитесь, намного предпочтительнее первого. Я присоединюсь к вам чуть позднее, так что всем — приятного аппетита.
Апостолы, переговариваясь, двинулись в сторону трапезной, Семенов сделал пару распечаток на принтере и, уложив отпечатанные листы в карман, направился в «техвагон».
Глава 9
ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ
По традиции «вечеря» — ежедневная планерка господ присяжных заседателей — заканчивалась подведением итогов. Опять же по традиции итоги подводил старший из апостолов.
Семенов протер платочком намечавшуюся лысину, подвинул поближе блокнот и, сделав паузу, заговорил:
— Коллеги, я внимательно выслушал вас и благодарю за проделанную работу. Вы славно сегодня поработали, и, уверен, только благодаря этому день в Поездке выдался таким спокойным. Все высказанные сегодня вами рекомендации я полностью поддерживаю — оформляйте приказы. За исключением одного — если в бомжовских вагонах действительно появились вши — не откладывайте на утро — немедленно всех брить под машинку и в баню, всю одежду — на прожарку, матрасы отнять — на протравку.
Куратор «бомжовского» вагона Тофик Абрамян закивал головой и тут же начал быстро чиркать в планшетке.
— Поэтому вас, Абрамян, попрошу остаться. Также прошу задержаться старшего присяжного Стрельцова. По полученным мною оперативным данным, в курируемых вами вагонах сегодня ночью будет попытка проникновения в вагон… к Мариванне.
Апостолы дружно заржали. Семенов сам хмыкнул, но постарался сделать видимость серьезности:
— В смысле, в курируемые вами вагоны, Мария Ивановна. А потому прошу вас через полчаса ко мне в купе…
Естественно, что апостолы заржали еще громче…
— Стыдно, коллеги, — «засмущавшись», сказал Семенов, сам еле сдерживая смех. — Я же по работе Мариванну приглашаю, а вы… Стыдно…
Все апостолы знали, что Мариванну — Марию Ивановну Шанцеву — куда-либо «без работы» приглашать было более чем опасно. Эта в центнер весом русская красавица, мощная и грудастая, хохотушка и матерщинница, мастер спорта по «русской самообороне», поклялась до смерти оставаться верной мужу.
Семенов знал ее мужа. Маленького, лысенького, но удивительно обаятельного мужичка, всегда светящегося энергией, радостью, добром. Посмотреть на их прощание на перроне московского Сибирского вокзала собралась целая толпа. Как-то непроизвольно собралась, ибо посмотреть было на что: здоровенная такая «мама» с любовью и обожанием целовала прямо в лысинку маленького, ужасно симпатичного мужчину, нежно гладила его. Тот блаженно улыбался и тянулся поцеловать «мамку» в щечку. Он долго потом бежал по перрону вслед за Поездком, махал платочком и кричал: «Марусенька, лапочка, мы скоро встретимся, Марусенька, я приеду к тебе, лапочка»…
Он на самом деле сделал все возможное, чтобы быть поближе к своей законной и желанной супруге. И уже через месяц этот маленький человечек — доброволец, врач-эпидемиолог — давил эпидемию в Биробиджане.
Там все тогда дристали, и даже местный губернатор. Известно, что областной глава, целый день до этого не слезавший с унитаза, нашел в себе силы выйти на балкон здания губцентра в День независимости России и кричать «ура!». Говорят, он даже продекламировал: «Нам дух отечества желанен и приятен». После чего поскакал в уборную, надолго.
Это ерунда, что глава Еврейской автономной республики совершенно не знал литературной классики. Хуже, что он не предпринял никаких мер по борьбе с новой, до конца не исследованной эпидемией. И к нацволнениям отнесся как к досадному недоразумению, пока под его окнами не стали резать людей…
Но он-то выжил, хотя новый военный комендант Биробиджана и приказал отправить бывшего губернатора в барак к совсем безнадежным «дристунам».
Что касается мужа Мариванны, то его убили. Убили ни за что, просто как русского врача. Убили китайцы — «огородники» и «челноки», якобы возмущенные репрессиями со стороны «убийц в белых халатах». Просто противоэпидемические акции санитаров они восприняли как попрание прав национальных меньшинств.
Несколько хуторов и огородных коммун, объявленных зоной эпидемии, начали обносить проволокой и обустраивать полевые лазареты карантина. В ответ во врачей стали стрелять. Конечно, к «огородникам» тут же присоединилась и вся остальная узкоглазая мафия, начались погромы. Обколотые уроды «огородники», в жизни не державшие тяпок в руках, вытащили Шанцева прямо из операционной, где он пытался спасти жизнь заросшего грязью мужика непонятной национальности, может быть, даже того же китайца, выволокли на площадь, облили медицинскими препаратами, подожгли…
Препараты долго не горели, так как контингент госпиталя предварительно вылакал все спиртосодержащее. Но спятившие «узкоглазики» не унимались, выволакивая из здания госпиталя все новые и новые груды медикаментов, устраивая новую Голгофу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
В принципе описание ада по Данте и версия официальной церкви не очень сильно отличаются. Те же девять кругов, то же пекло, та же смола кипящая, в которой черти грешников термической обработке подвергают, тот же дьявол на дне — бывший ангел, разжалованный Всевышним за бунт и несоблюдение субординации. И пожалуй, только в описании чистилища Данте с официальной версией расходится. Совсем по-другому великий поэт чистилище видел.
Надо отметить, что каждый присяжный заседатель при посвящении в апостолы получал три именных книги: «УК Российской Федерации», «Закон о Чрезвычайном Положении» и «Божественную комедию» Данте Алигьери.
Семенов Данте не любил. Как и поэзию вообще. Но как положено апостолу, главы с описанием ада и чистилища прилежно заучил. И признал, что Поездки на самом деле напоминают самое настоящее чистилище. А потому вечерние, вернее, ночные совещания он обычно заканчивал словами: «И помните, коллеги, мы с вами работаем всего в паре шагов от ада. Поответственнее, пожалуйста». Коллеги-апостолы это и без напоминаний знали и к «судилищам» — судебным заседаниям — относились очень ответственно.
«Судилища» начинались ровно в девять утра. Апостолы рассаживались по обе стороны судебного стола, во главе размещался Семенов, по обе руки от него за компьютерами устраивались «прокурор» и «адвокат».
Суд вершился быстро. Вводили «нежелательного», тот быстро сообщал свою биографию и тут же «каялся» — рассказывал, в чем его обвиняли по месту высылки. Обычно все «нежелательные» суду безбожно врали, поэтому прокурор вызывал на экран документы обвиняемого и зачитывал интересующие присяжных подробности. Адвокат опять же по компьютеру зачитывал факты, смягчающие вину НЭ. Апостолы тут же совещались и выносили вердикт. Обычно он выражался в словах: «Да, виновен в антиобщественных деяниях. Требуется трудотерапия». Для бомжей дежурная фраза была несколько иной: «Да, виновен в паразитизме. Требуется трудотерапия». После чего Семенов, как тринадцатый апостол, выносил окончательный приговор. Он тут же заносился в компьютер, после чего обвиняемый получал распечатку с указанием срока необходимой «трудотерапии».
Это утро для апостолов выдалось веселеньким. Сначала предстояло разобраться с делами проституток, собранных с московских вокзалов.
— Ну что ж, гражданка Симакова. — Семенов обворожительно улыбнулся. — Рассказывай, сестренка, как до такой жизни докатилась?
Любка Симакова, сорокалетняя крашеная шлюха с Казанского вокзала, пожала плечами и не очень умело изобразила смущение:
— А че я-то? А че я сделала?
— Да вот в том-то и дело, что ничего. Вся страна, понимаешь, надрывается, с внешним и внутренним врагом бьется, без всякой помощи извне экономику поднимает, а вы, Любовь Петровна, в это историческое время антиобщественный образ жизни ведете, бездельничаете, проституцией на вокзалах занимаетесь.
— Да кто сказал, что проституцией? Кто сказал? Меня кто за ноги держал? Да у меня подруга там, Светка, она пирожками торгует.
— Точно, — подтвердил прокурор, глянув в экран компьютера, — Белина Светлана Олеговна, числится в объединении «Счастливого пути» продавцом. По вечерам занимается проституцией прямо на рабочем месте, без отрыва, так сказать, от производства в помещении ларька. Пять приводов за полгода. В прошлом месяце получила последнее предупреждение и предписание на Поездок.
— Да, интересная у вас подруга, — констатировал Семенов. — Коллега, можно сказать. Вместе работаете?
Любка недовольно засопела.
— А у вас восемь приводов, да болезнь неприличная к тому же.
— Молочница у меня, — буркнула Симакова.
— А вот врачи говорят, что гонорея, Любовь Петровна.
— И лишай, — добавил прокурор. — Стригущий, Вот и справочка об этом имеется. Вам распечатать?
Симакова засопела еще громче.
— Вот и объяснитесь, Любовь Петровна, — снова улыбнулся Семенов. — Присяжные ждут.
— А чего объяснять-то, — буркнула Симакова. — Не знаю, как получилось. Я предохраняюсь обычно…
— Ну ладно, тогда послушаем адвоката.
Адвокат, а сегодня защищать выпало Абрамяну, прокашлялся и решительно начал:
— Господа присяжные заседатели! Посмотрите, какая красавица стоит перед нами! Имя у нее какое: Любовь! Глазки какие, губки какие, а грудь… — Абрамян аж зажмурился от восторга. — Жизнь бы отдал за такое чудо. И такая чудесная женщина занимается… Мне даже стыдно сказать, чем занимается…
Симакова зарделась. Семенов, едва сдерживая улыбку, перебил оратора:
— Тофик Назариевич, вы у нас сегодня адвокат и защищать обвиняемую должны.
— А я и защищаю! Такая красавица, — Абрамян аж причмокнул, — такая красавица, а не замужем.
Он пощелкал клавишами компьютера, глянул в экран и продолжил:
—…а не замужем и одна двух детей растит. Дочка у нее умница, Оленькой зовут, хорошистка и в музыкальную школу ходит…
— И сынок Васенька, — перебил Абрамяна прокурор, — раззвездяй, хулиган и токсикоман с двумя десятками приводов за хулиганство и мелкие кражи…
— А что поделаешь? — запротестовал Абрамян. — Безотцовщина! Каково ей, такой красавице, одной двоих детей…
— А как другие! — заметил прокурор. — В России сейчас, по статистике, каждая четвертая мать — разведенка. Что, всем на панель идти? По моим данным, за последние полгода Любовь Петровна была четырежды принудительно трудоустроена. Вот справка: завод ЗИЛ, московское метро, суконная фабрика «Подмосковье», роддом №107. Отовсюду увольнялась или была уволена за прогулы. По месту жительства — разврат, пьянки зарегистрированы, за квартиру год не плачено, ну и прочее…
— Да, нехорошо, Любовь Петровна, — погрозил шлюхе пальцем Абрамян. — Но хочу обратить внимание присяжных на тот факт, что Симакова поддерживает материально и морально престарелую мать, к тому же она является донором, восемь раз сдавала кровь.
Прокурор пожал плечами.
— Ну что ж, — Семенов потер лысину, — ваше последнее слово, Любовь Петровна.
Симакова неожиданно затараторила:
— А че сразу «пьянки по месту жительства», а че сразу «разврат»… Я, может, отца детям искала. А мужики сейчас какие пошли? И в гости не придут, пока бутылку не поставишь. А на ЗИЛе меня железки таскать поставили. Все ногти пообломала, руки от масла и смазки хрен отмоешь. На фабрике от пыли у меня астма развивается, в метро сквозняки постоянные, а в роддоме… Крови я боюсь.
Симакова перевела дух и вдруг громко взвизгнула:
— И вообще, я больше не буду-у-у!
— Ну что ж, господа присяжные заседатели, — задумчиво сказал Семенов. — Думаю, тут все ясно. Проституция, паразитизм… Выносите вердикт.
Присяжные по очереди вставали и говорили одно слово: «Виновна».
— Так вот, Любовь Петровна, — громко и отчетливо выговаривая слова, произнес Семенов, — за антиобщественный образ жизни в условиях Чрезвычайного Положения мы лишаем вас московской прописки сроком на два года. Место вашей новой прописки — город Нерюнгри, место работы — угольный карьер. Не любите суконной пыли, придется вам привыкнуть к угольной. Но вы не переживайте. Там больница хорошая, там вас от болезней женских излечат, тогда, может, мужа себе нового найдете. Там мужчин холостых хватает. Но деньги за любовь они не платят…
— Козел лысый! — громко крикнула Любка.
— А за оскорбление суда пять суток отсидите в карцере, — деловито ответил Семенов, после чего нажал кнопку селектора. — Следующий…
— Ну что ж, коллеги, — Семенов взглянул на часы, — мы славно утром поработали, рассмотрено двадцать три дела, пора бы нам использовать отпущенное законом время на пополнение энергетических запасов организма, а попросту — пожрать. Сегодня, если мне не изменяет память, воскресенье и наш праздник. Как и весь простой народ, спецконтингент сегодня отдыхает — мы работаем, за что наши доблестные повара обещают порадовать господ присяжных заседателей праздничным обедом. То, что обед праздничный, подтверждают и запахи, доносящиеся со стороны вагона-ресторана. Так что предлагаю всем передвигаться от стола судебного к столу обеденному. Последнее — согласитесь, намного предпочтительнее первого. Я присоединюсь к вам чуть позднее, так что всем — приятного аппетита.
Апостолы, переговариваясь, двинулись в сторону трапезной, Семенов сделал пару распечаток на принтере и, уложив отпечатанные листы в карман, направился в «техвагон».
Глава 9
ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ
По традиции «вечеря» — ежедневная планерка господ присяжных заседателей — заканчивалась подведением итогов. Опять же по традиции итоги подводил старший из апостолов.
Семенов протер платочком намечавшуюся лысину, подвинул поближе блокнот и, сделав паузу, заговорил:
— Коллеги, я внимательно выслушал вас и благодарю за проделанную работу. Вы славно сегодня поработали, и, уверен, только благодаря этому день в Поездке выдался таким спокойным. Все высказанные сегодня вами рекомендации я полностью поддерживаю — оформляйте приказы. За исключением одного — если в бомжовских вагонах действительно появились вши — не откладывайте на утро — немедленно всех брить под машинку и в баню, всю одежду — на прожарку, матрасы отнять — на протравку.
Куратор «бомжовского» вагона Тофик Абрамян закивал головой и тут же начал быстро чиркать в планшетке.
— Поэтому вас, Абрамян, попрошу остаться. Также прошу задержаться старшего присяжного Стрельцова. По полученным мною оперативным данным, в курируемых вами вагонах сегодня ночью будет попытка проникновения в вагон… к Мариванне.
Апостолы дружно заржали. Семенов сам хмыкнул, но постарался сделать видимость серьезности:
— В смысле, в курируемые вами вагоны, Мария Ивановна. А потому прошу вас через полчаса ко мне в купе…
Естественно, что апостолы заржали еще громче…
— Стыдно, коллеги, — «засмущавшись», сказал Семенов, сам еле сдерживая смех. — Я же по работе Мариванну приглашаю, а вы… Стыдно…
Все апостолы знали, что Мариванну — Марию Ивановну Шанцеву — куда-либо «без работы» приглашать было более чем опасно. Эта в центнер весом русская красавица, мощная и грудастая, хохотушка и матерщинница, мастер спорта по «русской самообороне», поклялась до смерти оставаться верной мужу.
Семенов знал ее мужа. Маленького, лысенького, но удивительно обаятельного мужичка, всегда светящегося энергией, радостью, добром. Посмотреть на их прощание на перроне московского Сибирского вокзала собралась целая толпа. Как-то непроизвольно собралась, ибо посмотреть было на что: здоровенная такая «мама» с любовью и обожанием целовала прямо в лысинку маленького, ужасно симпатичного мужчину, нежно гладила его. Тот блаженно улыбался и тянулся поцеловать «мамку» в щечку. Он долго потом бежал по перрону вслед за Поездком, махал платочком и кричал: «Марусенька, лапочка, мы скоро встретимся, Марусенька, я приеду к тебе, лапочка»…
Он на самом деле сделал все возможное, чтобы быть поближе к своей законной и желанной супруге. И уже через месяц этот маленький человечек — доброволец, врач-эпидемиолог — давил эпидемию в Биробиджане.
Там все тогда дристали, и даже местный губернатор. Известно, что областной глава, целый день до этого не слезавший с унитаза, нашел в себе силы выйти на балкон здания губцентра в День независимости России и кричать «ура!». Говорят, он даже продекламировал: «Нам дух отечества желанен и приятен». После чего поскакал в уборную, надолго.
Это ерунда, что глава Еврейской автономной республики совершенно не знал литературной классики. Хуже, что он не предпринял никаких мер по борьбе с новой, до конца не исследованной эпидемией. И к нацволнениям отнесся как к досадному недоразумению, пока под его окнами не стали резать людей…
Но он-то выжил, хотя новый военный комендант Биробиджана и приказал отправить бывшего губернатора в барак к совсем безнадежным «дристунам».
Что касается мужа Мариванны, то его убили. Убили ни за что, просто как русского врача. Убили китайцы — «огородники» и «челноки», якобы возмущенные репрессиями со стороны «убийц в белых халатах». Просто противоэпидемические акции санитаров они восприняли как попрание прав национальных меньшинств.
Несколько хуторов и огородных коммун, объявленных зоной эпидемии, начали обносить проволокой и обустраивать полевые лазареты карантина. В ответ во врачей стали стрелять. Конечно, к «огородникам» тут же присоединилась и вся остальная узкоглазая мафия, начались погромы. Обколотые уроды «огородники», в жизни не державшие тяпок в руках, вытащили Шанцева прямо из операционной, где он пытался спасти жизнь заросшего грязью мужика непонятной национальности, может быть, даже того же китайца, выволокли на площадь, облили медицинскими препаратами, подожгли…
Препараты долго не горели, так как контингент госпиталя предварительно вылакал все спиртосодержащее. Но спятившие «узкоглазики» не унимались, выволакивая из здания госпиталя все новые и новые груды медикаментов, устраивая новую Голгофу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21