Через год она умерла, ширнулась со своим волосатым барабанщиком и выбросилась из окна шикарной квартиры на Калининском. У меня на автоответчике ее последний звонок, она плакала, что никогда не будет петь на сцене «Ла Скала»…
Роза сбилась с петли, ойкнула и принялась исправлять вязанье.
Семенов собрался было встать, чтобы уйти, но что-то его остановило.
— Но вы, Сергей, человек хороший, — продолжила Роза, словно не заметив семеновского движения. — Вы действительно живете не для себя, это же сразу видно. Чем-то этим вы похожи на цыгана. Да-да, не удивляйтесь, настоящий цыган живет не для себя, а для семьи, и только в семье он счастлив по-настоящему. Смеетесь? А зря… Сейчас я вижу, что вас что-то мучит. Давайте я попробую вам помочь. Вон, возьмите колоду карт. Нет, новую, из коробки. Перемешайте тщательно, ну, не ленитесь, Сергей, еще помешайте. Теперь сдвиньте и разложите на две части.
Цыганка отложила вязанье, взялась за карты, разложила, задумалась.
— Да, дела… Впервые такой расклад вижу, как туз-то пиковый лег. В общем, так, о прошлом я тебе говорить не буду, сам его знаешь. О жене бывшей думать забудь. Знаю, что любишь ты ее до сих пор, но не помощница она тебе в той обузе, что взвалил ты на себя сам. Будет тебе письмо от нее, которого ты так ждешь, но не порадует оно тебя. Другая тебя любовь ждет, Сереженька, сладкая и горькая одновременно и очень короткая. Испытания тебя ждут великие, ой, жуткие испытания и люди недобрые. Вон, смотри, как разлеглось-то. Справа-то все красное, а слева чернота непроглядная. Значит, определен твой путь в борьбе между злом и добром, и не ошибиться бы тебе, не принять бы зло за добро и наоборот. Но вот туз этот меня беспокоит, не так как-то он лег. Давай-ка, Сереженька, я тебе по руке погадаю.
Цыганка взяла Семенова за руку, надела очки, нахмурилась.
— Вот что, Сереженька, когда придет минута отчаяния, не торопись и побереги последний патрон для врага…
— А как же сны мои? — спросил Семенов. — И болезнь моя поездная?
— Никакой болезни я у тебя не вижу, — спокойно ответила Роза, вновь берясь за вязанье. — Что касаемо снов… Иногда в снах мы видим не только прошлое, но и будущее. Но честно говоря, я в них плохо разбираюсь, на-ка, почитай сам…
Семенов вышел из купе, держа под мышкой две книги: сонник в дешевом издании со скорпионом на обложке и «Теорию сна» Зигмунда Фрейда.
Глава 4
МАЛАЯ ЗАЧИСТКА
Пила так и умер, улыбаясь. Может быть, это и справедливо, что на тот свет он отправился со своей совершенно идиотской косой улыбкой, от которой прямо-таки бесилось полковое начальство на построениях. С улыбкой его и схоронили, после того как в жестком бою пуля-дура пробила истертый камуфляж, пропахший потом «тельник», широкую грудь, украшенную наколкой «Русский легион» на фоне парашютного купола, и горячее сердце сержанта Пилющенко.
Он умер мгновенно, и наверное, даже не почувствовал боли. По крайней мере рядовой Бардин клялся, что палец мертвого Пилы еще с полминуты давил на гашетку пулемета, не давая «духам» высунуться ни на секунду. И вроде бы мертвый Пила даже кого-то убил…
А вот его лучшему другу Самохе — старшему прапорщику Самохину — не повезло. Он, раненный в живот осколком, умирал долго и мучительно. Санинструктор кое-как затолкал самохинские кишки обратно в рану и вколол ему тройную дозу морфина, но и это не помогло. Самоха орал и стонал еще часа полтора после того, как «духи» отступили. И им, наверное, тоже было не по себе от жутких воплей. По крайней мере на штурм этой ночью они не пошли. Поэтому ребят хоронили относительно спокойно, здесь же, во дворе школы.
— Прощайте, товарищи! — начал траурную речь старлей Лоридзе над тремя свежими холмиками. — Дрались вы честно, погибли, как герои! Сегодня мы не можем поставить вам памятник, даже на салют патронов у нас маловато. Но клянусь, все мы клянемся: добьем эту нечисть, поставим вам памятник. Монумент поставим! Школу эту вашим именем назовем. Спите спокойно…
И уже глубокой ночью, когда взвод, вернее то, что осталось от взвода разведчиков ОМОНа, заснул впервые за три дня, Семенов с Бардиным в свете полной луны потихоньку срыли холмики и завалили могилы щебнем и песком. «Духи» в последнее время все чаще глумились над трупами «федералов», не брезгуя разрывать свежие могилы.
Закончив работу, Бардин вдруг уселся на одну из парт, которыми омоновцы перегородили ворота школьного двора, и заплакал. Он рыдал, размазывая слезы по грязным щекам, рыдал взахлеб, не стесняясь Семенова.
— Пойдем, Семен, — сказал Семенов. — Выспаться надо, завтра нам воевать еще…
— Спасибо, — всхлипнул Бардин. — Спасибо, товарищ старший лейтенант, что имя мое помните.
— А как же, мы ж с тобой почти тезки, — попытался пошутить Семенов.
— Да, тезки… Мамке моей отпишите, мол, служил, воевал достойно. Ей это надо, она в деревне всем письмо покажет, ей тогда сельсовет поможет. Дрова, картошка, комбикорм… Что плакал — не пишите…
— Да ладно тебе, сам напишешь…
— Нет, командир, не напишу. Убьют меня, завтра убьют. Я знаю. Вы жить будете долго, а меня убьют.
Больше Бардин ничего не сказал. Встал, утерся рукавом и пошел в школу спать.
И на самом деле рядовой Семен Васильевич Бардин следующим утром геройски погиб. Правда, ничего героического в его гибели не было: он тащил на чердак патроны к пулемету, когда «духи» ввалили по крыше из базуки.
Бардина придавило лестничным перекрытием, и последнее, что Семенов помнит, — его широко открытые голубые глаза. Нереально голубые…
Семенов проснулся от писка будильника. Отечественное изобретение — конверсионная техника: пищит тихо, но ужасно противно. До блевотины противно, как комар над ухом. Хрен проспишь! Да еще сон этот… Семенов вообще-то мало видел снов, но если ему что-то и снилось в последнее время, так именно эти голубые глаза Бардина. И еще Гурам. Да, наверное, именно из-за Гурама Семенов так кричал во сне. Гурама он не забудет никогда…
* * *
Можно сказать, что им — разведвзводу ОМОНа — еще повезло. Вместе с отрядом местной милиции по наводке они проводили зачистку в крохотном горном селе. Таких сел Семенов в жизни еще не видел, деревушка — как на картинке: на фоне величественных гор в тумане, домики беленькие, маленькие, речушка прозрачная журчит.
«Духами» там и не пахло, местные охотно сдали с десяток ржавых винтовок 43-го года выпуска, долго благодарили за коробку подаренных охотничьих патронов, староста — забавный такой старичок в шароварах — показал место, где торчала стабилизатором в небо здоровенная авиабомба, неизвестно откуда сюда свалившаяся. На винтовки составили акт и подорвали их вместе с бомбой.
По идее, на базу можно было выехать еще днем, но Лоридзе, мать его, расчувствовался, село свое, горы свои вспомнил. Вечерком БТРом выволокли из речушки застрявший неделю назад «Беларусь», выпили с местными молодого вина под барашка, песен попели.
Возвращались в хорошем настроении. С ментами тамошними, прощаясь, чуть ли не обнимались — классные парни! Спустились в долину и уже предвкушали хороший отдых на базе, когда услышали выстрелы. На окраине поселка с чудным названием «Винсовхоз №3» стреляли.
Очередями стреляли… Там, во дворе небольшого дома, гуляли свадьбу. Человек сорок лихих джигитов пуляли в ночное небо, как в копеечку, из «калашей» и «М-16». За жениха и невесту.
Да, это на диване лежа легко рассуждать о чьем-то воинском долге, о том, что вы налоги на армию, милицию платите. Вас бы тогда на наше место, вас бы на броню. И в глаза бы старлею нашему вам тогда бы заглянуть. Ведь не было приказа по «Винсовхозу №3». Зачистку мы сделали? Сделали! Значит, можно идти на базу. Тихо, спокойно идти. Но Лоридзе поступил, как и должен был поступить старлей ОМОНа на боевом задании.
Двор потихоньку окружили. На переговоры послали Эдиева. У него дед из черкесов, так что язык и горские обычаи он знал хорошо.
— Эдик, братан, — наставлял Лоридзе, — ты — гость, тебя не тронут. Объясни, мы не хотим портить им праздник. Пусть гуляют сколько хотят, но пусть сдадут автоматическое оружие. Понимаешь? Только автоматическое, ну и базуки, конечно. Потихоньку сдадут, мы акт составим и сразу же уедем. Пусть ружья себе оставят и палят сколько вздумается…
Семенов хорошо помнит, как Эдиев вошел во двор, поклонился старикам, с их разрешения поздравил молодых, выпил вина. Как его усадили за стол напротив стариков, как он начал говорить…
Кто именно ударил Эдиева в спину, Семенов не заметил, лишь увидел, как тот медленно заваливается лицом в стол и какой-то лихой джигит, потрясая саблей, пытается отделить голову сержанта от тела. Семенов точно помнит, что команды «Огонь» не было, но через секунду весь двор дома осветился вспышками: оттуда палили напропалую, во все стороны.
Конечно, это была ошибка. Если бы джигиты пошли на прорыв, шанс у них оставался, а так фактически они оказались в ловушке. Несмотря на темноту, каждая цель была как на ладони. Особенно постарался Пилющенко: озверело улыбаясь, он с крыши соседнего сарая поливал с «гаврилы» (так Пила окрестил свой пулеметище) «хорошо простреливаемую площадь», и уже через пять минут двор, где гуляла свадьба, стал похож на филиал морга.
Когда стих последний выстрел, все услышали, как Лоридзе, зажмурив глаза, сжав кулаки, дико орет: «Отставить, отставить, отставить!» И так много раз, и так до бесконечности. Его так и загрузили в машину орущего.
Двор «зачистили», оружие собрали, раненых перевязали. Эдиева пришлось грузить в машину по частям: голову его еле-еле нашли. Почему-то ее обнаружили под полой пиджака у продырявленного пулеметной очередью жениха…
Они отступали, огрызаясь очередями во все стороны. Казалось, что в каждом доме этого поселка сидело по десятку «духов». (Наверное, так оно и было на самом деле). Поначалу Лоридзе приказал окопаться у моста, но когда «духи» подбили оба БТРа и вышли им в тыл, пришлось бегом отступать к школе. Вот здесь им действительно повезло. Оказалось, что школу кто-то уже давно готовил под огневую точку, так что для обороны она была просто идеальным вариантом.
Омоновцы отбили семь штурмов и держались трое суток, пока «духи» не подогнали танки. Один из них умудрился поджечь сержант Бондаренко, а вот второй расстрелял школу с остатком взвода практически в упор. После чего «духи» пошли врукопашную. Резня была страшная, но Семенов этого уже не помнил, его контузило взрывом, и в плен он попал, будучи без сознания.
Глава 5
В ЯМЕ
Семенов так и не понял, почему и за что Гурам выбрал именно его. Может, за офицерские погоны? Да, скорее всего.
Их, четверых выживших омоновцев, бросили в яму, где уже «куковали» трое местных ментов. Вид у них был просто ужасный, лупили их ежедневно, по нескольку раз, еды не давали вовсе. Милиционеры всю дорогу отмалчивались, лишь однажды один из них снял с руки часы и протянул Семенову: «Возьми, командир, нам все равно хана». И он выразительно провел рукой по шее.
На следующее утро к ним добавился еще один «сосед» — староста соседнего села. Весь день он просидел в углу ямы, а ночью подполз к Семенову и зашептал: «Я тебя помню, командир, ваш отряд у нас зимой еще стоял. Ты — справедливый, хороший, ты — воин настоящий, не то что эти шакалы. Меня завтра отпустят — братья выкуп собрали. Что хочешь вашим передать?»
Семенов постарался вспомнить старика, но не смог. Сколько их было — сел, деревень, аулов и поселков — за этот год «локального конфликта».
— Что передать? А где они, наши? Что вообще в округе творится, откуда «духов» здесь столько? Мы вроде в мирной зоне были?
— Да, были в мирной зоне, теперь здесь опять война, командир. К «воинам Аллаха» много помощи пришло, наемников много, пуштуны из Афганистана пришли, ваххабиты недобитые. У ваших потерь много, «духи» вашим в тыл ударили.
— Я-то и смотрю, шапки у них какие-то странные. Значит, с Афгана?
— Да, с Афгана, ваххабиты. Злые все, жалости не знают. Говорят о милости Аллаха, а сами с живых людей кожу снимают. Меня сжечь живьем хотели, но люди из села не дали, братья не дали — обещали выкуп собрать. Вам хуже — вас мучить будут. А если местным отдадут — убьют сразу. Вы обычаи нарушили, на свадьбе гостей убили.
— Мы защищались, они первые нашего убили, голову ему отрезали.
— Э-э-э-э-э, кто вас слушать будет? Зачем пошли на свадьбу, зачем людям праздник испортили? Так что вашим передать?
— Так и передай, сидим в яме, все четверо раненых. Бежать отсюда можно? Вот и скажешь — сбежать нельзя.
Старик пожал плечами и отполз в угол. Утром его на самом деле увезли, а днем приехал Гурам.
Семенов даже если бы и захотел, никогда не смог бы забыть этого дня. Гурам, здоровенный бородатый мужик в камуфляже, заглянул к ним в яму. Почему-то он сразу посмотрел именно на Семенова и даже как будто подмигнул. Потом, насвистывая, расстегнул ширинку и стал обстоятельно мочиться на местных милиционеров. Справив малую нужду, гортанно что-то прокричал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Роза сбилась с петли, ойкнула и принялась исправлять вязанье.
Семенов собрался было встать, чтобы уйти, но что-то его остановило.
— Но вы, Сергей, человек хороший, — продолжила Роза, словно не заметив семеновского движения. — Вы действительно живете не для себя, это же сразу видно. Чем-то этим вы похожи на цыгана. Да-да, не удивляйтесь, настоящий цыган живет не для себя, а для семьи, и только в семье он счастлив по-настоящему. Смеетесь? А зря… Сейчас я вижу, что вас что-то мучит. Давайте я попробую вам помочь. Вон, возьмите колоду карт. Нет, новую, из коробки. Перемешайте тщательно, ну, не ленитесь, Сергей, еще помешайте. Теперь сдвиньте и разложите на две части.
Цыганка отложила вязанье, взялась за карты, разложила, задумалась.
— Да, дела… Впервые такой расклад вижу, как туз-то пиковый лег. В общем, так, о прошлом я тебе говорить не буду, сам его знаешь. О жене бывшей думать забудь. Знаю, что любишь ты ее до сих пор, но не помощница она тебе в той обузе, что взвалил ты на себя сам. Будет тебе письмо от нее, которого ты так ждешь, но не порадует оно тебя. Другая тебя любовь ждет, Сереженька, сладкая и горькая одновременно и очень короткая. Испытания тебя ждут великие, ой, жуткие испытания и люди недобрые. Вон, смотри, как разлеглось-то. Справа-то все красное, а слева чернота непроглядная. Значит, определен твой путь в борьбе между злом и добром, и не ошибиться бы тебе, не принять бы зло за добро и наоборот. Но вот туз этот меня беспокоит, не так как-то он лег. Давай-ка, Сереженька, я тебе по руке погадаю.
Цыганка взяла Семенова за руку, надела очки, нахмурилась.
— Вот что, Сереженька, когда придет минута отчаяния, не торопись и побереги последний патрон для врага…
— А как же сны мои? — спросил Семенов. — И болезнь моя поездная?
— Никакой болезни я у тебя не вижу, — спокойно ответила Роза, вновь берясь за вязанье. — Что касаемо снов… Иногда в снах мы видим не только прошлое, но и будущее. Но честно говоря, я в них плохо разбираюсь, на-ка, почитай сам…
Семенов вышел из купе, держа под мышкой две книги: сонник в дешевом издании со скорпионом на обложке и «Теорию сна» Зигмунда Фрейда.
Глава 4
МАЛАЯ ЗАЧИСТКА
Пила так и умер, улыбаясь. Может быть, это и справедливо, что на тот свет он отправился со своей совершенно идиотской косой улыбкой, от которой прямо-таки бесилось полковое начальство на построениях. С улыбкой его и схоронили, после того как в жестком бою пуля-дура пробила истертый камуфляж, пропахший потом «тельник», широкую грудь, украшенную наколкой «Русский легион» на фоне парашютного купола, и горячее сердце сержанта Пилющенко.
Он умер мгновенно, и наверное, даже не почувствовал боли. По крайней мере рядовой Бардин клялся, что палец мертвого Пилы еще с полминуты давил на гашетку пулемета, не давая «духам» высунуться ни на секунду. И вроде бы мертвый Пила даже кого-то убил…
А вот его лучшему другу Самохе — старшему прапорщику Самохину — не повезло. Он, раненный в живот осколком, умирал долго и мучительно. Санинструктор кое-как затолкал самохинские кишки обратно в рану и вколол ему тройную дозу морфина, но и это не помогло. Самоха орал и стонал еще часа полтора после того, как «духи» отступили. И им, наверное, тоже было не по себе от жутких воплей. По крайней мере на штурм этой ночью они не пошли. Поэтому ребят хоронили относительно спокойно, здесь же, во дворе школы.
— Прощайте, товарищи! — начал траурную речь старлей Лоридзе над тремя свежими холмиками. — Дрались вы честно, погибли, как герои! Сегодня мы не можем поставить вам памятник, даже на салют патронов у нас маловато. Но клянусь, все мы клянемся: добьем эту нечисть, поставим вам памятник. Монумент поставим! Школу эту вашим именем назовем. Спите спокойно…
И уже глубокой ночью, когда взвод, вернее то, что осталось от взвода разведчиков ОМОНа, заснул впервые за три дня, Семенов с Бардиным в свете полной луны потихоньку срыли холмики и завалили могилы щебнем и песком. «Духи» в последнее время все чаще глумились над трупами «федералов», не брезгуя разрывать свежие могилы.
Закончив работу, Бардин вдруг уселся на одну из парт, которыми омоновцы перегородили ворота школьного двора, и заплакал. Он рыдал, размазывая слезы по грязным щекам, рыдал взахлеб, не стесняясь Семенова.
— Пойдем, Семен, — сказал Семенов. — Выспаться надо, завтра нам воевать еще…
— Спасибо, — всхлипнул Бардин. — Спасибо, товарищ старший лейтенант, что имя мое помните.
— А как же, мы ж с тобой почти тезки, — попытался пошутить Семенов.
— Да, тезки… Мамке моей отпишите, мол, служил, воевал достойно. Ей это надо, она в деревне всем письмо покажет, ей тогда сельсовет поможет. Дрова, картошка, комбикорм… Что плакал — не пишите…
— Да ладно тебе, сам напишешь…
— Нет, командир, не напишу. Убьют меня, завтра убьют. Я знаю. Вы жить будете долго, а меня убьют.
Больше Бардин ничего не сказал. Встал, утерся рукавом и пошел в школу спать.
И на самом деле рядовой Семен Васильевич Бардин следующим утром геройски погиб. Правда, ничего героического в его гибели не было: он тащил на чердак патроны к пулемету, когда «духи» ввалили по крыше из базуки.
Бардина придавило лестничным перекрытием, и последнее, что Семенов помнит, — его широко открытые голубые глаза. Нереально голубые…
Семенов проснулся от писка будильника. Отечественное изобретение — конверсионная техника: пищит тихо, но ужасно противно. До блевотины противно, как комар над ухом. Хрен проспишь! Да еще сон этот… Семенов вообще-то мало видел снов, но если ему что-то и снилось в последнее время, так именно эти голубые глаза Бардина. И еще Гурам. Да, наверное, именно из-за Гурама Семенов так кричал во сне. Гурама он не забудет никогда…
* * *
Можно сказать, что им — разведвзводу ОМОНа — еще повезло. Вместе с отрядом местной милиции по наводке они проводили зачистку в крохотном горном селе. Таких сел Семенов в жизни еще не видел, деревушка — как на картинке: на фоне величественных гор в тумане, домики беленькие, маленькие, речушка прозрачная журчит.
«Духами» там и не пахло, местные охотно сдали с десяток ржавых винтовок 43-го года выпуска, долго благодарили за коробку подаренных охотничьих патронов, староста — забавный такой старичок в шароварах — показал место, где торчала стабилизатором в небо здоровенная авиабомба, неизвестно откуда сюда свалившаяся. На винтовки составили акт и подорвали их вместе с бомбой.
По идее, на базу можно было выехать еще днем, но Лоридзе, мать его, расчувствовался, село свое, горы свои вспомнил. Вечерком БТРом выволокли из речушки застрявший неделю назад «Беларусь», выпили с местными молодого вина под барашка, песен попели.
Возвращались в хорошем настроении. С ментами тамошними, прощаясь, чуть ли не обнимались — классные парни! Спустились в долину и уже предвкушали хороший отдых на базе, когда услышали выстрелы. На окраине поселка с чудным названием «Винсовхоз №3» стреляли.
Очередями стреляли… Там, во дворе небольшого дома, гуляли свадьбу. Человек сорок лихих джигитов пуляли в ночное небо, как в копеечку, из «калашей» и «М-16». За жениха и невесту.
Да, это на диване лежа легко рассуждать о чьем-то воинском долге, о том, что вы налоги на армию, милицию платите. Вас бы тогда на наше место, вас бы на броню. И в глаза бы старлею нашему вам тогда бы заглянуть. Ведь не было приказа по «Винсовхозу №3». Зачистку мы сделали? Сделали! Значит, можно идти на базу. Тихо, спокойно идти. Но Лоридзе поступил, как и должен был поступить старлей ОМОНа на боевом задании.
Двор потихоньку окружили. На переговоры послали Эдиева. У него дед из черкесов, так что язык и горские обычаи он знал хорошо.
— Эдик, братан, — наставлял Лоридзе, — ты — гость, тебя не тронут. Объясни, мы не хотим портить им праздник. Пусть гуляют сколько хотят, но пусть сдадут автоматическое оружие. Понимаешь? Только автоматическое, ну и базуки, конечно. Потихоньку сдадут, мы акт составим и сразу же уедем. Пусть ружья себе оставят и палят сколько вздумается…
Семенов хорошо помнит, как Эдиев вошел во двор, поклонился старикам, с их разрешения поздравил молодых, выпил вина. Как его усадили за стол напротив стариков, как он начал говорить…
Кто именно ударил Эдиева в спину, Семенов не заметил, лишь увидел, как тот медленно заваливается лицом в стол и какой-то лихой джигит, потрясая саблей, пытается отделить голову сержанта от тела. Семенов точно помнит, что команды «Огонь» не было, но через секунду весь двор дома осветился вспышками: оттуда палили напропалую, во все стороны.
Конечно, это была ошибка. Если бы джигиты пошли на прорыв, шанс у них оставался, а так фактически они оказались в ловушке. Несмотря на темноту, каждая цель была как на ладони. Особенно постарался Пилющенко: озверело улыбаясь, он с крыши соседнего сарая поливал с «гаврилы» (так Пила окрестил свой пулеметище) «хорошо простреливаемую площадь», и уже через пять минут двор, где гуляла свадьба, стал похож на филиал морга.
Когда стих последний выстрел, все услышали, как Лоридзе, зажмурив глаза, сжав кулаки, дико орет: «Отставить, отставить, отставить!» И так много раз, и так до бесконечности. Его так и загрузили в машину орущего.
Двор «зачистили», оружие собрали, раненых перевязали. Эдиева пришлось грузить в машину по частям: голову его еле-еле нашли. Почему-то ее обнаружили под полой пиджака у продырявленного пулеметной очередью жениха…
Они отступали, огрызаясь очередями во все стороны. Казалось, что в каждом доме этого поселка сидело по десятку «духов». (Наверное, так оно и было на самом деле). Поначалу Лоридзе приказал окопаться у моста, но когда «духи» подбили оба БТРа и вышли им в тыл, пришлось бегом отступать к школе. Вот здесь им действительно повезло. Оказалось, что школу кто-то уже давно готовил под огневую точку, так что для обороны она была просто идеальным вариантом.
Омоновцы отбили семь штурмов и держались трое суток, пока «духи» не подогнали танки. Один из них умудрился поджечь сержант Бондаренко, а вот второй расстрелял школу с остатком взвода практически в упор. После чего «духи» пошли врукопашную. Резня была страшная, но Семенов этого уже не помнил, его контузило взрывом, и в плен он попал, будучи без сознания.
Глава 5
В ЯМЕ
Семенов так и не понял, почему и за что Гурам выбрал именно его. Может, за офицерские погоны? Да, скорее всего.
Их, четверых выживших омоновцев, бросили в яму, где уже «куковали» трое местных ментов. Вид у них был просто ужасный, лупили их ежедневно, по нескольку раз, еды не давали вовсе. Милиционеры всю дорогу отмалчивались, лишь однажды один из них снял с руки часы и протянул Семенову: «Возьми, командир, нам все равно хана». И он выразительно провел рукой по шее.
На следующее утро к ним добавился еще один «сосед» — староста соседнего села. Весь день он просидел в углу ямы, а ночью подполз к Семенову и зашептал: «Я тебя помню, командир, ваш отряд у нас зимой еще стоял. Ты — справедливый, хороший, ты — воин настоящий, не то что эти шакалы. Меня завтра отпустят — братья выкуп собрали. Что хочешь вашим передать?»
Семенов постарался вспомнить старика, но не смог. Сколько их было — сел, деревень, аулов и поселков — за этот год «локального конфликта».
— Что передать? А где они, наши? Что вообще в округе творится, откуда «духов» здесь столько? Мы вроде в мирной зоне были?
— Да, были в мирной зоне, теперь здесь опять война, командир. К «воинам Аллаха» много помощи пришло, наемников много, пуштуны из Афганистана пришли, ваххабиты недобитые. У ваших потерь много, «духи» вашим в тыл ударили.
— Я-то и смотрю, шапки у них какие-то странные. Значит, с Афгана?
— Да, с Афгана, ваххабиты. Злые все, жалости не знают. Говорят о милости Аллаха, а сами с живых людей кожу снимают. Меня сжечь живьем хотели, но люди из села не дали, братья не дали — обещали выкуп собрать. Вам хуже — вас мучить будут. А если местным отдадут — убьют сразу. Вы обычаи нарушили, на свадьбе гостей убили.
— Мы защищались, они первые нашего убили, голову ему отрезали.
— Э-э-э-э-э, кто вас слушать будет? Зачем пошли на свадьбу, зачем людям праздник испортили? Так что вашим передать?
— Так и передай, сидим в яме, все четверо раненых. Бежать отсюда можно? Вот и скажешь — сбежать нельзя.
Старик пожал плечами и отполз в угол. Утром его на самом деле увезли, а днем приехал Гурам.
Семенов даже если бы и захотел, никогда не смог бы забыть этого дня. Гурам, здоровенный бородатый мужик в камуфляже, заглянул к ним в яму. Почему-то он сразу посмотрел именно на Семенова и даже как будто подмигнул. Потом, насвистывая, расстегнул ширинку и стал обстоятельно мочиться на местных милиционеров. Справив малую нужду, гортанно что-то прокричал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21