Самым последним Доктор пригласил священника, который только что явился. Шагнув навстречу толпе, он воскликнул: «Прошу вас, батюшка, прошу, святой отец!..» Священник сначала противился: «Это что за дьявольщина, Доктор?» — «Прошу, ваше преподобие, все собственными глазами увидите...» Батюшка, некогда осанистый и видный мужчина, а теперь уже старик, как бы против своей воли медленно поднялся по лестнице и исчез в ящике. Оана все это время стояла совершенно неподвижно, словно держала на руках всего лишь какой-нибудь платок. После того как пропал и священник, Доктор поднялся по лестнице и принялся манипулировать с ящиком. Он постукивал по нему то сверху, то снизу, то по бокам, поглаживал его и давил обеими руками. Когда ящик уменьшился наполовину, он взял его из рук Оаны и на глазах у собравшихся принялся вновь давить на него и постукивать. Через несколько минут ящик превратился в то, чем он был с самого начала, — в аптекарскую коробочку. Повертев ее в руках, пока она не стала величиною с боб, Доктор спросил: «Кому дать?» Откуда-то из глубины раздался старческий голос: «Дай ее мне, Доктор! Там все мои внуки». Доктор щелкнул по коробочке ногтем, но она была так мала, что, взлетев в воздух, мгновенно исчезла. Тут же раздался хлопок, и все, кто исчез в ящике, — и поп, и примарь, и все остальные — оказались среди толпы, каждый на своем месте, где стоял и раньше.
— Удивительный иллюзионист!
— Небывалый, — подтвердил Фэрымэ, кивая головой. — Но все это детские игры по сравнению с тем, что было в Кымпулунге. Там Доктор, можно сказать, переусердствовал. На представление явился весь гарнизон с генералом во главе, с офицерами и их семьями. Поскольку действо происходило после обеда в городском саду, а генерал был в прекрасном расположении духа, он разрешил присутствовать и рядовому составу, а также полковому оркестру. И вот всю эту массу народа Доктор пригласил укрыться в ящике. По, как мне кажется, он допустил ошибку, разрешив оркестру играть, пока он поднимался по лестнице. Дуя в медные трубы и тромбоны, — фанфары впереди, барабанщики сзади, — один за другим, постепенно затихая, исчезал в ящике оркестр, пока на верхней ступеньке не остался один-единственный, последний барабанщик. Не знаю, что случилось с ним: оказавшись на самом верху, он продолжал бить в барабан, однако войти в ящик не решался. Тогда Доктор махнул рукой, чтобы тот перестал бить в барабан, и спросил: «Ты что, солдатик? Почему не хочешь входить? Для тебя нету места? Почему же нету места, ведь ящик-то пустой...» Доктор расхохотался, поднял руку, и в тот же миг все оказались на своих местах. Оркестр грянул полковой марш, но тут рассердился генерал. «Кто дал приказ играть марш?» — взревел он. Дело кончилось тем, что Доктор не смог остаться в Кымпулунге до конца ярмарки... Фэрымэ замолчал и погрузился в воспоминания.
— Ну а что потом? Что же еще случилось с Оаной?
— Именно об этом я сейчас и думаю, — заговорил Фэрымэ, растирая колени. — Как вам рассказать все последующее, не возвращаясь назад, говоря только о Ликсандру, Дарвари и особенно об их новых приятелях из корчмы Фэникэ Тунсу. Ведь это долгая история, и, чтобы понять ее, следует знать, что случилось с Драгомиром и Замфирой...
Тонкогубый начальник издал короткий смешок и нажал на кнопку.
— Хорошо, об этом мы еще поговорим. Дверь приоткрылась, и вновь появился молодой человек с сияющей физиономией.
— Благодарю вас, — произнес Фэрымэ, поднимаясь и раскланиваясь.
5
Уже на следующий день Фэрымэ стало известно, что побывал он у помощника государственного секретаря в Министерстве иностранных дел. Когда старик вновь оказался в кабинете Думитреску, тот, как всегда мрачно, заявил ему:
— Я прочитал еще двести страниц, но так и не узнал, что там с Дарвари. Нас интересует Дарвари и лишь постольку-поскольку — Ликсандру и все остальные. Помощник государственного секретаря товарищ Эконому питает слабость к вашим писаниям, а эта Оана прямо-таки заворожила его. Однако нас интересует только Дарвари. Когда вы явились к товарищу Борзе, то хотели расспросить его о Ликсандру, а не об Оане. Так что сосредоточьтесь на Ликсандру и Дарвари... Несколько дней тому назад вы упомянули, что Ликсандру принялся обучать Дарвари древнееврейскому языку. Однако, как известно, Дарвари поступил в военное училище. Что за необходимость была изучать древнееврейский язык?
— Никакой необходимости не было, — испуганно залепетал Фэрымэ. — Но я уже говорил, история эта длинная, и все, что тогда происходило, связано с Оаной. Разрешите, я расскажу... Ликсандру покинул Бухарест осенью шестнадцатого года, во время эвакуации, а когда вернулся в восемнадцатом году, то сразу же поступил в шестой класс лицея имени Спиру Харета, потому что сдал экстерном экзамены за предшествующие классы. Год спустя Дарвари поступил в военное училище в городе Тыргу-Муреш. Но в один прекрасный день — я так и не понял, в силу каких обстоятельств, — Ликсандру явился к раввину, проживавшему на Каля-Мошилор, и заявил: «Возможно, вы меня не узнаете. Меня зовут Ликсандру, я был приятелем Йози. Я хочу все-таки дознаться, что с ним случилось, потому и пришел к вам. Если бы Йози был жив, он давно бы знал древнееврейский язык. Я к вам и пришел, чтобы вы научили меня ивриту, как научили бы Йози». Раввин ничего не ответил и долго задумчиво разглядывал его. Наконец он сказал: «Будь по-твоему. Приходи ко мне каждое утро за час до лицея и каждый вечер — за час до захода солнца». Так Ликсандру принялся изучать иврит, а поскольку был он мальчшсом умным и усидчивым, то за два года, к тому времени когда сдавал экзамены на бакалавра, знал этот язык настолько хорошо, что переводил из Ветхого Завета так же легко, как переводил бы своих любимых поэтов. Я забыл вам сказать, что Ликсандру еще с начальной школы, будучи натурой мечтательной, проявлял явную склонность к поэзии, а в гимназии серьезно увлекся ею. Но и здесь у него проявлялся странный вкус. В шестнадцать лет он читал Кальдерона, Камоэнса, де Миранду...
— Хватит об этом, — прервал Думитреску. — Скажите, почему ему пришло в голову обучать ивриту Дарвари? И как мог Дарвари, курсант военного училища, у которого голова забита столькими предметами, согласиться изучать еще иврит? На кой черт был ему нужен этот древнееврейский язык?! Ведь он мечтал стать летчиком.
— Когда Дарвари заявил, что намеревается стать летчиком, тут-то и осенила Ликсандру эта идея. «Значит, и тебе суждено отправиться со мной на поиски Йози. А для этого нужно выучить иврит. Я верю, Йози не умер, он должен быть где-то здесь, на земле, только мы его не видим или не умеем отыскать. Но я в конце концов узнаю, как его найти»... Вот почему и Дарвари принялся учить иврит. Ликсандру давал ему уроки только во время каникул, но Дарвари приобрел грамматику и словарь и старался заниматься в своем военном училище в Тыргу-Муреше. Но я не думаю, чтобы Дарвари далеко продвинулся в языке. У него не было ни такой памяти, как у Ликсандру, ни такого рвения. И еще кое-что. В те годы, то есть в девятнадцатом и двадцатом, Ликсандру вместе с приятелями вновь отыскали Оану. Вечерами по субботам они заходили в корчму к Тунсу и забирали Оану с собой на прогулку. Но направлялись они не в город, а на окраину, туда, где познакомились с Оаной и где не стеснялись появиться вместе с ней. Порой они забредали в поля пшеницы, и Оана, распустив волосы по плечам, распевала песни, а ребята подпевали. Когда же в лунные ночи они присаживались отдохнуть среди бурьяна или под тутовым деревом, Ликсандру восклицал: «Оана, с твоей помощью я создам новую мифологию!» Потому что из всех мальчиков Оана больше всех любила Ликсандру.
— Не нужно про Оану, — остановил Думитреску. — Я же вам говорил, нас интересует исключительно Дарвари.
— Именно о нем я и хотел рассказать, — смущенно улыбнулся старик. — Потому что во время летних каникул в девятнадцатом году и пасхальных в двадцатом Дарвари участвовал во всех прогулках молодых людей с Оаной. С одной из этих прогулок и началась цепь событий, из-за которых, возможно, ему не удалось как следует выучить иврит. Мальчикам было лет по пятнадцать—семнадцать, им нравилось возвращаться после длительных прогулок как можно позднее, а потом пировать в корчме у Тунсу. Иногда они возвращались в два, в три часа ночи, и корчмарь, убедившись, что они вернулись, отправлялся спать, оставляя корчму на попечение Оаны и музыкантов, если те не успевали к тому времени уйти домой. Случалось, забредал в корчму и какой-нибудь пьяница, но никогда не было скандалов, потому что все побаивались Оаны. Молодежь пировала и развлекалась до утра. Вино пили, однако, в меру, а Ликсандру, хотя и был самым горячим и неуемным, вообще едва пригубливал. Он садился на стол, клал руку на плечо Оане и, поглаживая ее волосы, читал своих любимых поэтов, чаще всего испанских. Никто по-испански не понимал, но все слушали, не спуская с него глаз, а Оана сидела с мечтательным, отсутствующим видом, и часто, когда Ликсандру возвращал ее к действительности, казалось, что на глазах у нее слезы. Как-то раз, уже почти на рассвете, когда Ликсандру читал стихи, положив руку на плечо Оане, в корчму вошла парочка. Молодой человек был чуть постарше Ликсандру, стройный, элегантно одетый. На его мрачном лице блуждала надменная улыбка. Казалось, он слегка пьян. Услышав, как Ликсандру декламирует Кальдерона, он воскликнул: «Что такое? Вы что, не румыны?» А его спутница, уставившись на Оану, воскликнула: «Это она! Моя статуя!» Была она несравненной красавицей, но в ее манерах и одежде было что-то вызывающее, как говорили в те времена — экстравагантное. Обойдя вокруг Оаны, словно та была произведением искусства, незнакомка сдернула с руки браслет и протянула его девушке: «Скромный дар от Замфиры!» Как потом узнали мальчики, ее звали совсем по-другому, но ей нравилось называться Замфирой, а своего двоюродного брата, с которым пришла, она величала Дионисом, хотя его звали Драгомиром. Этим молодым людям, хотя они и происходили из боярского рода Каломфиров, многое довелось претерпеть в жизни. И для того чтобы понять, отчего все это с ними произошло, необходимо знать историю их предка, боярина Каломфира...
— Фэрымэ! — строго прозвучал голос Думитреску. — Позволив вам разглагольствовать, я хотел проверить, сколько еще вы собираетесь испытывать мое терпение. Вы несете всякую чушь на постном масле и думаете, что, заталмудив нам голову своими россказнями, легче избавитесь от нас. Я уже сказал: ограничьтесь Дарвари!
— Именно о нем я и хотел рассказать, — извиняющимся тоном проговорил старик. — Ведь все последствия связаны с той ночью, когда Дарвари встретился с Замфирой. Я уже сказал, что эта молодая женщина, именовавшая себя Замфирой, была необычайно красива. Дарвари просто окаменел, увидев ее, и мгновенно подпал под ее чары. И когда Ликсандру учтиво, но чрезвычайно холодно обратился к молодой паре: «Что вам угодно?» — а Драгомир ответил: «Я зашел в корчму, чтобы выпить, а прекрасная Замфира — в поисках модели», на что Ликсандру возразил: «Весьма сожалею, но сейчас, в три часа утра, когда даже Бог спускается на землю, мы хотели бы остаться одни», — именно в этот момент Дарвари жестом остановил Ликсандру, чтобы тот не выпроваживал пришедших, а Замфира подошла к Дарвари и, взяв его за руку, проговорила: «Какой добрый юноша, он приглашает нас вместе повеселиться в вашей корчме». Дарвари побледнел от счастья. «Пусть останутся! — воскликнул он. — Ликсандру, может, и у них есть свои знаки!..» Тут вмешался и Драгомир: «Если вы занимаетесь ворожбой, то этого я не боюсь, потому что в одиночку мог бы одолеть всю вашу компанию. Но вот этой девушки, этой скульптурной модели, я боюсь, мне в нее пришлось бы стрелять из пистолета. Кто знает, куда бы я попал, но скандал разразился бы наверняка». Оана расхохоталась и воскликнула: «Я не боюсь пули, боярин, свинец меня не берет...» — «Но тут не пули», — возразил молодой человек, вытаскивая из кармана револьвер и показывая его. Револьвер был сделан точь-в-точь как браунинг, но стрелял не пулями, а шариками с цветной жидкостью. «Мне его только что прислали из Лондона, — пояснил Драгомир. — Специально для великосветских дуэлей, прямо в салонах. Снаряды пяти различных цветов...»
Так они и остались в ту ночь в корчме и веселились вплоть до восхода солнца, когда проснулся корчмарь. Уходя, Драгомир достал пачку денег и хотел расплатиться, но Оана остановила его: «После трех часов утра, когда, как говорит Ликсандру, сам Бог спускается на землю, все здесь мои гости». Перед корчмой стоял экипаж, в котором приехали Замфира и Драгомир. Вся компания, и конечно же Ликсандру с Дарвари, втиснулась в пролетку. После той ночи между Драгомиром и Ликсандру, Дарвари и Замфирой завязалась тесная дружба. Замфира была весьма странной особой. Она никогда не носила модных причесок, как остальные женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
— Удивительный иллюзионист!
— Небывалый, — подтвердил Фэрымэ, кивая головой. — Но все это детские игры по сравнению с тем, что было в Кымпулунге. Там Доктор, можно сказать, переусердствовал. На представление явился весь гарнизон с генералом во главе, с офицерами и их семьями. Поскольку действо происходило после обеда в городском саду, а генерал был в прекрасном расположении духа, он разрешил присутствовать и рядовому составу, а также полковому оркестру. И вот всю эту массу народа Доктор пригласил укрыться в ящике. По, как мне кажется, он допустил ошибку, разрешив оркестру играть, пока он поднимался по лестнице. Дуя в медные трубы и тромбоны, — фанфары впереди, барабанщики сзади, — один за другим, постепенно затихая, исчезал в ящике оркестр, пока на верхней ступеньке не остался один-единственный, последний барабанщик. Не знаю, что случилось с ним: оказавшись на самом верху, он продолжал бить в барабан, однако войти в ящик не решался. Тогда Доктор махнул рукой, чтобы тот перестал бить в барабан, и спросил: «Ты что, солдатик? Почему не хочешь входить? Для тебя нету места? Почему же нету места, ведь ящик-то пустой...» Доктор расхохотался, поднял руку, и в тот же миг все оказались на своих местах. Оркестр грянул полковой марш, но тут рассердился генерал. «Кто дал приказ играть марш?» — взревел он. Дело кончилось тем, что Доктор не смог остаться в Кымпулунге до конца ярмарки... Фэрымэ замолчал и погрузился в воспоминания.
— Ну а что потом? Что же еще случилось с Оаной?
— Именно об этом я сейчас и думаю, — заговорил Фэрымэ, растирая колени. — Как вам рассказать все последующее, не возвращаясь назад, говоря только о Ликсандру, Дарвари и особенно об их новых приятелях из корчмы Фэникэ Тунсу. Ведь это долгая история, и, чтобы понять ее, следует знать, что случилось с Драгомиром и Замфирой...
Тонкогубый начальник издал короткий смешок и нажал на кнопку.
— Хорошо, об этом мы еще поговорим. Дверь приоткрылась, и вновь появился молодой человек с сияющей физиономией.
— Благодарю вас, — произнес Фэрымэ, поднимаясь и раскланиваясь.
5
Уже на следующий день Фэрымэ стало известно, что побывал он у помощника государственного секретаря в Министерстве иностранных дел. Когда старик вновь оказался в кабинете Думитреску, тот, как всегда мрачно, заявил ему:
— Я прочитал еще двести страниц, но так и не узнал, что там с Дарвари. Нас интересует Дарвари и лишь постольку-поскольку — Ликсандру и все остальные. Помощник государственного секретаря товарищ Эконому питает слабость к вашим писаниям, а эта Оана прямо-таки заворожила его. Однако нас интересует только Дарвари. Когда вы явились к товарищу Борзе, то хотели расспросить его о Ликсандру, а не об Оане. Так что сосредоточьтесь на Ликсандру и Дарвари... Несколько дней тому назад вы упомянули, что Ликсандру принялся обучать Дарвари древнееврейскому языку. Однако, как известно, Дарвари поступил в военное училище. Что за необходимость была изучать древнееврейский язык?
— Никакой необходимости не было, — испуганно залепетал Фэрымэ. — Но я уже говорил, история эта длинная, и все, что тогда происходило, связано с Оаной. Разрешите, я расскажу... Ликсандру покинул Бухарест осенью шестнадцатого года, во время эвакуации, а когда вернулся в восемнадцатом году, то сразу же поступил в шестой класс лицея имени Спиру Харета, потому что сдал экстерном экзамены за предшествующие классы. Год спустя Дарвари поступил в военное училище в городе Тыргу-Муреш. Но в один прекрасный день — я так и не понял, в силу каких обстоятельств, — Ликсандру явился к раввину, проживавшему на Каля-Мошилор, и заявил: «Возможно, вы меня не узнаете. Меня зовут Ликсандру, я был приятелем Йози. Я хочу все-таки дознаться, что с ним случилось, потому и пришел к вам. Если бы Йози был жив, он давно бы знал древнееврейский язык. Я к вам и пришел, чтобы вы научили меня ивриту, как научили бы Йози». Раввин ничего не ответил и долго задумчиво разглядывал его. Наконец он сказал: «Будь по-твоему. Приходи ко мне каждое утро за час до лицея и каждый вечер — за час до захода солнца». Так Ликсандру принялся изучать иврит, а поскольку был он мальчшсом умным и усидчивым, то за два года, к тому времени когда сдавал экзамены на бакалавра, знал этот язык настолько хорошо, что переводил из Ветхого Завета так же легко, как переводил бы своих любимых поэтов. Я забыл вам сказать, что Ликсандру еще с начальной школы, будучи натурой мечтательной, проявлял явную склонность к поэзии, а в гимназии серьезно увлекся ею. Но и здесь у него проявлялся странный вкус. В шестнадцать лет он читал Кальдерона, Камоэнса, де Миранду...
— Хватит об этом, — прервал Думитреску. — Скажите, почему ему пришло в голову обучать ивриту Дарвари? И как мог Дарвари, курсант военного училища, у которого голова забита столькими предметами, согласиться изучать еще иврит? На кой черт был ему нужен этот древнееврейский язык?! Ведь он мечтал стать летчиком.
— Когда Дарвари заявил, что намеревается стать летчиком, тут-то и осенила Ликсандру эта идея. «Значит, и тебе суждено отправиться со мной на поиски Йози. А для этого нужно выучить иврит. Я верю, Йози не умер, он должен быть где-то здесь, на земле, только мы его не видим или не умеем отыскать. Но я в конце концов узнаю, как его найти»... Вот почему и Дарвари принялся учить иврит. Ликсандру давал ему уроки только во время каникул, но Дарвари приобрел грамматику и словарь и старался заниматься в своем военном училище в Тыргу-Муреше. Но я не думаю, чтобы Дарвари далеко продвинулся в языке. У него не было ни такой памяти, как у Ликсандру, ни такого рвения. И еще кое-что. В те годы, то есть в девятнадцатом и двадцатом, Ликсандру вместе с приятелями вновь отыскали Оану. Вечерами по субботам они заходили в корчму к Тунсу и забирали Оану с собой на прогулку. Но направлялись они не в город, а на окраину, туда, где познакомились с Оаной и где не стеснялись появиться вместе с ней. Порой они забредали в поля пшеницы, и Оана, распустив волосы по плечам, распевала песни, а ребята подпевали. Когда же в лунные ночи они присаживались отдохнуть среди бурьяна или под тутовым деревом, Ликсандру восклицал: «Оана, с твоей помощью я создам новую мифологию!» Потому что из всех мальчиков Оана больше всех любила Ликсандру.
— Не нужно про Оану, — остановил Думитреску. — Я же вам говорил, нас интересует исключительно Дарвари.
— Именно о нем я и хотел рассказать, — смущенно улыбнулся старик. — Потому что во время летних каникул в девятнадцатом году и пасхальных в двадцатом Дарвари участвовал во всех прогулках молодых людей с Оаной. С одной из этих прогулок и началась цепь событий, из-за которых, возможно, ему не удалось как следует выучить иврит. Мальчикам было лет по пятнадцать—семнадцать, им нравилось возвращаться после длительных прогулок как можно позднее, а потом пировать в корчме у Тунсу. Иногда они возвращались в два, в три часа ночи, и корчмарь, убедившись, что они вернулись, отправлялся спать, оставляя корчму на попечение Оаны и музыкантов, если те не успевали к тому времени уйти домой. Случалось, забредал в корчму и какой-нибудь пьяница, но никогда не было скандалов, потому что все побаивались Оаны. Молодежь пировала и развлекалась до утра. Вино пили, однако, в меру, а Ликсандру, хотя и был самым горячим и неуемным, вообще едва пригубливал. Он садился на стол, клал руку на плечо Оане и, поглаживая ее волосы, читал своих любимых поэтов, чаще всего испанских. Никто по-испански не понимал, но все слушали, не спуская с него глаз, а Оана сидела с мечтательным, отсутствующим видом, и часто, когда Ликсандру возвращал ее к действительности, казалось, что на глазах у нее слезы. Как-то раз, уже почти на рассвете, когда Ликсандру читал стихи, положив руку на плечо Оане, в корчму вошла парочка. Молодой человек был чуть постарше Ликсандру, стройный, элегантно одетый. На его мрачном лице блуждала надменная улыбка. Казалось, он слегка пьян. Услышав, как Ликсандру декламирует Кальдерона, он воскликнул: «Что такое? Вы что, не румыны?» А его спутница, уставившись на Оану, воскликнула: «Это она! Моя статуя!» Была она несравненной красавицей, но в ее манерах и одежде было что-то вызывающее, как говорили в те времена — экстравагантное. Обойдя вокруг Оаны, словно та была произведением искусства, незнакомка сдернула с руки браслет и протянула его девушке: «Скромный дар от Замфиры!» Как потом узнали мальчики, ее звали совсем по-другому, но ей нравилось называться Замфирой, а своего двоюродного брата, с которым пришла, она величала Дионисом, хотя его звали Драгомиром. Этим молодым людям, хотя они и происходили из боярского рода Каломфиров, многое довелось претерпеть в жизни. И для того чтобы понять, отчего все это с ними произошло, необходимо знать историю их предка, боярина Каломфира...
— Фэрымэ! — строго прозвучал голос Думитреску. — Позволив вам разглагольствовать, я хотел проверить, сколько еще вы собираетесь испытывать мое терпение. Вы несете всякую чушь на постном масле и думаете, что, заталмудив нам голову своими россказнями, легче избавитесь от нас. Я уже сказал: ограничьтесь Дарвари!
— Именно о нем я и хотел рассказать, — извиняющимся тоном проговорил старик. — Ведь все последствия связаны с той ночью, когда Дарвари встретился с Замфирой. Я уже сказал, что эта молодая женщина, именовавшая себя Замфирой, была необычайно красива. Дарвари просто окаменел, увидев ее, и мгновенно подпал под ее чары. И когда Ликсандру учтиво, но чрезвычайно холодно обратился к молодой паре: «Что вам угодно?» — а Драгомир ответил: «Я зашел в корчму, чтобы выпить, а прекрасная Замфира — в поисках модели», на что Ликсандру возразил: «Весьма сожалею, но сейчас, в три часа утра, когда даже Бог спускается на землю, мы хотели бы остаться одни», — именно в этот момент Дарвари жестом остановил Ликсандру, чтобы тот не выпроваживал пришедших, а Замфира подошла к Дарвари и, взяв его за руку, проговорила: «Какой добрый юноша, он приглашает нас вместе повеселиться в вашей корчме». Дарвари побледнел от счастья. «Пусть останутся! — воскликнул он. — Ликсандру, может, и у них есть свои знаки!..» Тут вмешался и Драгомир: «Если вы занимаетесь ворожбой, то этого я не боюсь, потому что в одиночку мог бы одолеть всю вашу компанию. Но вот этой девушки, этой скульптурной модели, я боюсь, мне в нее пришлось бы стрелять из пистолета. Кто знает, куда бы я попал, но скандал разразился бы наверняка». Оана расхохоталась и воскликнула: «Я не боюсь пули, боярин, свинец меня не берет...» — «Но тут не пули», — возразил молодой человек, вытаскивая из кармана револьвер и показывая его. Револьвер был сделан точь-в-точь как браунинг, но стрелял не пулями, а шариками с цветной жидкостью. «Мне его только что прислали из Лондона, — пояснил Драгомир. — Специально для великосветских дуэлей, прямо в салонах. Снаряды пяти различных цветов...»
Так они и остались в ту ночь в корчме и веселились вплоть до восхода солнца, когда проснулся корчмарь. Уходя, Драгомир достал пачку денег и хотел расплатиться, но Оана остановила его: «После трех часов утра, когда, как говорит Ликсандру, сам Бог спускается на землю, все здесь мои гости». Перед корчмой стоял экипаж, в котором приехали Замфира и Драгомир. Вся компания, и конечно же Ликсандру с Дарвари, втиснулась в пролетку. После той ночи между Драгомиром и Ликсандру, Дарвари и Замфирой завязалась тесная дружба. Замфира была весьма странной особой. Она никогда не носила модных причесок, как остальные женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14