Вошла Анета с подносом. Принесла кофе и бутылку рому. Поставив поднос на стол, она и сама хотела присесть, но Борза так посмотрел на нее, что она смутилась, откупорила бутылку, налила две рюмки и удалилась. Борза, опрокинув рюмку, тут же торопливо наполнил ее до краев.
— И что же вы теперь думаете делать с этим директором? Долго продержите?
Думитреску задумчиво покрутил зубочистку между пальцами.
— Это не от нас зависит, — сообщил он. — Сначала нужно, чтобы он закончил писать свои показания. По мере того как он пишет, мы ведем расследование. В конце концов мы узнаем, чего он от тебя хотел. Пока ясно только одно: он вызывает подозрение. Все эти истории про школу на улице Мынтулясы он рассказывает, чтобы оттянуть время. Но ничего, — улыбнулся Думитреску, — мы его заставим заговорить. Время у нас есть. Мы не торопимся.
— Я и сам себя все время спрашиваю: что ему от меня нужно? — задумчиво произнес Борза. — А когда вы его спрашивали, он вам что-нибудь сказал?
— Да. Вот тут, я думаю, он и совершил первую ошибку. — Думитреску вдруг оживился. — Он сам не заметил, как выдал себя. Когда я вторично прочел его показания, я убедился, что он что-то скрывает, но против собственного желания дает нам в руки важную нить. Он сказал, что пришел, чтобы повидать тебя и поговорить с тобой, вспомнить детство и спросить, не известно ли тебе чего-нибудь еще о Ликсандру. Не знаю, понял ли ты...
— Вроде бы...
— Этот Ликсандру, по словам Фэрымэ, был связан дружескими отношениями с тобой и еще с одним парнем — Дарвари. А Дарвари — я это сам проверил — исчез вместе со своим самолетом в тридцатом году между Змеиным островом и Одессой. Есть некоторые указания на то, что он мог сбежать в Россию. И это в тридцатом году! Не знаю, правильно ли ты это оцениваешь. Теперь мы этот факт расследуем. Вполне возможно, что Фэрымэ встречался с ним, и неоднократно, в течение многих лет, даже после того, как Дарвари окончил военную школу и получил диплом летчика. Ведь, по его собственному признанию, директор очень часто виделся с лучшим другом Дарвари — Ликсандру... Думаю, что именно здесь нужно искать начало нити. — И Думитреску многозначительно подмигнул.
— Хоть убей, ничего не помню! — совершенно безнадежным голосом промямлил Борза.
— Когда же старик рассказал мне, как вы стреляли из лука, я убедился: повидаться с тобой он хотел именно ради того, чтобы узнать о Ликсандру и Дарвари, выведать, не знаешь ли ты чего новенького о них. Потому что — об этом-то, я надеюсь, ты помнишь — вы все встречались на Майдане возле примэрии и стреляли из лука.
— Да. Стреляли, — кивнул Борза.
— Хорошо. А не кажется ли тебе странным, что именно с ним, именно с Ликсандру, случилось то, что случилось? — Думитреску заглянул в глаза собеседника.
Борза конвульсивно сглотнул, взял рюмку и выпил ее одним духом.
— Да разрази меня гром, если я чего-нибудь помню! — воскликнул он и принялся вытирать лицо салфеткой.
— Значит, ты склеротик! — ухмыльнулся Думитреску. — Совсем потерял память.
— Знаешь, ты прав. Я потерял память из-за побоев. Я ведь тебе рассказывал, как меня пытали в подвалах префектуры...
— Но то, что случилось тогда, вряд ли можно забыть даже тридцать с лишним лет спустя, — продолжал Думитреску. — Вы собирались на пустыре и стреляли из лука. Тот случай заставил вас задуматься. Ваши стрелы обычно летели метров на двенадцать — пятнадцать. А когда выстрелил Ликсандру, вы увидели, что стрела пролетела над каменными блоками, которые, как ты помнишь, были там навалены для строительства Университета. Вы увидели, как она, пролетев над пустырем, полетела дальше — прямо к памятнику Брэтиану. Вы бросились за ней, испугавшись, как бы она не попала в какого-нибудь прохожего. Вы искали ее на бульваре, возле памятника, но так и не нашли. С тех пор вы стреляли только вверх. Натягивали тетиву изо всех сил, и стрелы летели самое большее метров на двадцать. Все шло своим чередом, пока лук вновь не оказался в руках Ликсандру. Вы увидели, как стрела взвилась ввысь. Вы следили за ней, задрав головы, пока не заболели затылки. Совсем потеряв ее из виду, вы уселись на камни и стали ждать, когда же она упадет. Вам стало страшно, что стрела может обрушиться с невероятной силой, и вы спрятались между камнями. Вы прождали часа два, но стрела так и не вернулась.
— Не может быть! — не поверил Борза. — Когда это случилось?
— По словам Фэрымэ, это случилось весной шестнадцатого года, в апреле—мае, во время пасхальных каникул. Ну, что ты скажешь? — многозначительно усмехнулся Думитреску. — Тебе не кажется это подозрительным? Ты не видишь здесь никакой связи?.. Именно из-за этого господин директор и захотел тебя увидеть, — неожиданно повысил он голос.
— Наверно, из-за этого, — растерянно пробормотал Борза.
Думитреску добродушно рассмеялся и налил себе рому.
— Не порти себе кровь. Мы его поставим на место. Нужно только немножечко терпения. Я заставил его написать все, что ему известно о Ликсандру и Дарвари. Он уже дважды просил бумагу, и это за три дня! Пишет он красиво, связно, можно сказать художественно, но почерк разбирать тяжело. Теперь все, что он написал до вчерашнего дня, перепечатывают. По своей привычке он начал издалека. Я все утро читал и не дошел еще до Дарвари. Он описал целую историю с вашей подружкой из Обора, Оаной, дочкой корчмаря, если ты помнишь ее. Тоже была необыкновенная девица — рост два метра сорок два сантиметра. Фэрымэ начал историю с конца, с того, как она вышла замуж за великана эстонца и оба они завещали свои скелеты Дерптскому университету. Я распорядился, чтобы послали туда запрос. Посмотрим, что окажется правдой в этой истории.
4
Всю неделю, что последовала за арестом, Фэрымэ провел склонившись над дощатым столом — писал. Его перевели в другую камеру, в старом крыле здания. Здесь была железная койка без тюфяка, табуретка и стол. В окошко ничего не было видно, кроме серой стены. Два раза в день охранник приносил из столовой еду. Иногда Фэрымэ вставал из-за стола и стучал в дверь. Охранник забирал стопку исписанных листов и вскоре появлялся с пачкой чистой бумаги. Писал Фэрымэ с обеих сторон — таковое указание последовало после того, как он истратил первую порцию бумаги. Всякий раз, когда его вызывали на допрос, ему указывалось на то, чтобы писал разборчивее. Сначала Фэрымэ прилагал все усилия, выводил каждую букву, но вскоре, захваченный воспоминаниями, возвращался к своей привычной скорописи.
Старик подозревал, что именно из-за непонятного почерка его так часто вызывают на допросы. Иногда от него требовали, чтобы он ночью пересказал то, о чем писал днем. Приходил охранник, и они отправлялись каждый раз новым путем: тащились по длинным коридорам, спускались и поднимались по лестницам, пересекали огромные, то абсолютно темные, то слишком ярко освещенные, но совершенно пустые залы, где лишь изредка можно было заметить милиционера, сидевшего в углу и боровшегося со сном. Неожиданно охранник останавливался перед стеной, нажимал на кнопку, и за их спиной появлялась кабина лифта, в которой они или спускались вниз, или поднимались вверх. Потом охранник стучался в дверь и вводил Фэрымэ в кабинет, залитый ослепительным светом. В глубине кабинета, поигрывая карандашом, его ожидал улыбающийся Думитреску.
Так продолжалось в течение двух недель. Однажды утром охранник распахнул дверь и крикнул:
— На выход!
Фэрымэ удивленно поднял голову от стола.
— Я только что сел писать, — просительно заговорил он. — Мне бы так не хотелось отрываться...
— Приказано! — отрубил охранник.
Фэрымэ аккуратно положил ручку на промокашку, заткнул пробкой пузырек с чернилами и вышел. На этот раз путь был короче, чем обычно. Охранник передал Фэрымэ милиционеру, который подвел его к совершенно новому лифту. Спустившись вниз, они вышли во двор, прошли несколько шагов по асфальту возле стены и вошли в другой корпус. Сопровождающий остановился перед дверью на первом этаже и постучал. Открыл молодой человек, весь так и сияющий улыбкой.
— Вы будете Фэрымэ, директор школы на улице Мынтулясы?
— Совершенно верно, — вежливо поклонился старик.
— Следуйте за мной, — пригласил молодой человек. — А ты подожди внизу, — кивнул он милиционеру.
Молодой человек провел Фэрымэ через зал, открыл дверь и пропустил его внутрь. За дверью оказалась просторная, роскошно обставленная комната со множеством окон. За столом сидел мужчина лет пятидесяти, с седыми висками, приплюснутым носом и необычно тонкими губами.
— Ну-ка, ну-ка, — начал он весьма оживленно, — расскажите-ка, Фэрымэ, что там было с Оаной...
— Это длинная история, — засмущался старик. — Чтобы вы все поняли, вначале нужно узнать, что случилось с ее дедушкой, лесником. По моему разумению, все началось с него: он нарушил клятву, данную старшему сыну паши из Силистрии. Деду этому, когда я с ним познакомился, сравнялось девяносто шесть лет. Еще мальчишкой был он схвачен турками при попытке взорвать гарнизонный пороховой склад в Силистрии. По приговору его должны были сунуть в мешок и, привязав к ногам камень, бросить в Дунай, ибо только так поступали турки с детьми неверных, гяуров: их не вешали, не рубили им головы, их топили. Но этого мальчишку спас старший сын паши, который попросил отдать ему преступника в рабы. Были они примерно одного возраста, быстро подружились и стали жить как братья. Лет десять провели они неразлучно. Сына паши звали Селим. Он бы тоже стал в своей стране большим человеком, если б его названый брат не нарушил клятвы. Но чтобы вам стало понятно, как все это произошло, я должен сказать, что паша женил своего сына Селима, когда тому было шестнадцать лет. Привел ему сразу двух жен: одна была отуреченной гречанкой из Фанара, а вторая — турчанкой...
— Не надо, Фэрымэ, — прервал хозяин кабинета. — Бросьте эту историю. Я вам задал конкретный вопрос: что случилось с Оаной?
— Мне весьма затруднительно ответить, — стал извиняться Фэрымэ, — поскольку, по моему разумению, все произошло из-за ее деда, лесника...
— К черту лесника, — растягивая в улыбке тонкие губы, прервал его хозяин кабинета. — Расскажите, что вы сами знаете про Оану. Когда вы с ней познакомились? Как она выглядела?
Фэрымэ безнадежно покачал головой, давая понять, что его попросили раскрыть суть дела, при этом запретив рассказывать, что именно произошло.
— Когда в девятьсот пятнадцатом году я узнал ее, — наконец заговорил старик, — было в ней два метра росту и тринадцать лет от роду. Но не просто высокой она была. Это была сильная, хорошо сложенная и красивая, словно античная статуя, девушка с черными глазами, длинными белокурыми волосами, откинутыми за спину. Ходила она босиком и прыгала на неоседланную лошадь прямо с земли, как казак. Любила только норовистых коней. Еще совсем ребенком брали ее барышники на ярмарки, чтобы она скакала там на лошадях и привлекала народ. А вот как я узнал о ней. Приходит как-то ко мне один из родителей, купец с Армянской улицы, и жалуется, что его сынок лежит в постели — мальчишки поколотили. «Где была драка?» — спрашиваю я. «Не говорит», — отвечает купец. «Ладно, пойду с тобой и узнаю что и как». Надеваю шляпу и отправляюсь с ним на Армянскую улицу. Вхожу один в комнату мальчика. Тот лежит в постели бледный-бледный. «С кем это ты подрался, малыш?» — спрашиваю я его. «С Оаной, — отвечает, — с дочкой дядюшки Фэникэ из Обора. Да я с ней и не дрался. Мы стали бороться, потому как в борьбе я самый сильный, и мальчишки науськали меня на нее. А она даже и бороться не захотела, а взвалила меня на спину и стала кружиться. Так она меня вертела, просто для смеху, пока кто-то из мальчишек не крикнул: „Глядите, она без штанов!» Тут Оана перекинула меня через голову, и я грохнулся оземь. Потом ребята меня домой отнесли». Я поговорил с мальчиком, вышел и сказал отцу, который поджидал меня в коридоре: «Подержите его несколько дней дома, а как оправдать его отсутствие, об этом я сам позабочусь. Неплохо бы позвать и доктора». И сразу отправился в Обор... А сейчас, прошу меня извинить, если вас не затруднит, у меня к вам будет просьба, — изменившимся голосом произнес Фэрымэ.
— Говорите.
— Я попросил бы вашего разрешения присесть, чтобы немножко отдохнуть. Меня мучает ревматизм.
— Присаживайтесь, — снизошел хозяин кабинета.
— Премного вам благодарен, — поклонился Фэрымэ и, сев на стул слева от стола, принялся растирать колени. Вскоре он вновь заговорил: — Я отправился в Обор в тот же день после обеда. Корчму Фэникэ Тунсу я нашел очень быстро — она была известна всей округе. Корчмарь оказался крепким, румяным и ничем не примечательным человеком. «У вас есть дочь, Оана, — начал я. — Она не совсем обыкновенная девочка». — «Мы с матерью сделали все, что могли, — ответил он. — Остальное от Бога...» Я не очень понял, что он хотел сказать. Но когда вышел во двор, мне все стало ясно. Правильно было сказано — от Бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14