Появился хромающий на обе ноги, с дергающейся щекой старшина, который вел за собой сконфуженных минометчиков.
Старшина выглядел теперь иным - не растерянный и растерзанный, а грозный начальник, спасший положение:
- Дерьмоеды! Курицы мокрые! Ишь, разлетелись, сучьи дети!.. - кричал он на минометчиков.
- Коней я тебе угробил, - сообщил Солнышко. - Вон там лежат... Кони добрые, должно овсом кормил...
- Коней достанем. Я ведь за тобой на второй повозке гнался, у меня тоже правую подшибло... Спасибо тебе, парень. Счастье мне, что на такого героя наскочил... А эти?.. - Грозный старшина повернулся к минометчикам. Минометы побросали! Я бы вас, сукиных сынов, уж тогда заставил поплясать! Вы бы у меня повертелись, блохи прыгучие! Кланяйтесь в ножки парню, что выручил.
Солнышко не стал вмешиваться во внутренние дела, решил проститься:
- Ну, бывайте здоровы, мне пора.
- Да ты кто есть-то? - спохватился старшина.
- Радист, - почтительно ответил за Витю командир батареи и еще почтительнее добавил: - На слух принимает.
Других сведений о Вите Солнышке он сообщить не мог.
А в это самое время я занимался привычным делом - бегал по штабу полка и справлялся:
- Солнышка не видали?
И мне сочувствовали:
- Опять закатилось?
- Закатилось, холера. Чуть отвернись - уже нет. Жизнь проклятая, буду проситься в телефонисты.
Он появился к вечеру. Я застал его в землянке. Сжав коленями котелок, он уписывал кулеш. Взглянув на меня, с набитым ртом поприветствовал неизменной улыбочкой.
- Что мне с тобой делать? - в лоб спросил я.
Но вразумительного ответа не дождался. Солнышко улыбался.
А утром радистов одного за другим стали таскать в штаб полка. Принимал сам командир, подполковник Усиков.
- Кто из вас лучше всех принимает на слух?
Первым назвали Квашина, он из кадровых, старый радист, вряд ли уступит в приеме на слух армейским и дивизионным радистам.
- Где был вчера от трех часов до шести?
- Дежурил. Ровно в пятнадцать ноль-ноль связывался со штабом дивизии.
- Не подойдет. Кто из вас еще хорошо принимает на слух?
Перебрали всех, дошли до меня.
- На слух принимаешь?
- Так точно. Немного.
- Хотя бы немного. Где был вчера от трех до шести?
- Здесь, товарищ гвардии подполковник!
- Где это - здесь?
- В штабе полка, товарищ гвардии подполковник!
- Где именно?
- Искал Солнышка.
- Но-но, без шуточек.
- Виноват, Солнышкова. У меня радист - фамилия Солнышков. Его искал, товарищ гвардии подполковник.
- Ах, есть еще радист?
- Недавно назначили.
- Он на слух принимает?
- Никак нет, товарищ гвардии подполковник!
- Так какой же он радист?.. А впрочем, других больше нет. Позови-ка сюда это... как его, Солнышко...
Всем было ясно: случилась какая-то неприятная заварушка. Сам командир полка разбирается. А кто еще из радистов мог отлучиться и набедокурить, как не Витька? И мне стало жаль его.
В душе я надеялся, что его, как всегда, придется долго искать, а там, глядишь, случится что-нибудь - или приказ о наступлении, или вызов командира полка в штаб дивизии. Замнется, забудется, мимо пройдет.
Но на этот раз Витя Солнышко был на своем месте. От безделья он нашел себе занятие - надраивал полой шинели алюминиевый котелок и пытался разглядеть свою глупую рожу в донышко. При этом сам себе улыбался.
- Иди, командир полка тебя вызывает.
Нисколько не смутился, нисколько не удивился, словно командир полка вызывал его каждый день не по одному разу. Оправил под ремнем гимнастерку, надвинул пилотку - на два пальца над бровью, с сомнением поглядел на свои пыльные, покоробленные кирзовые сапоги - стоит ли их чистить; решил: не стоит, сойдет и так, - двинулся, пристукивая каблуками, унося затаенную улыбочку - отзвук той, с какой гляделся в дно котелка.
Вернулся через полчаса - над круглой физиономией торчит пилотка, край на два пальца над несуществующей бровью, заправочка - как положено, улыбочка - как всегда: "Не тушуйся, я здесь..."
- Ну?..
- К ордену представляют.
- За что?
- Немцев остановил. Наломали бы дров...
- Не пойму... Какой орден?
- Может, Красного знамени, может, Ленина.
- Героя не хочешь?
- Может, Героя, а что?
Его представили к ордену Красной Звезды. Но от представления к получению - путь немалый, на этом пути случаются и кочки.
До сих пор был лозунг: "Вперед, на запад!" Сейчас на танках, поддерживающих наш полк, выведены надписи: "Вперед, на восток!" Сталинград лежал к востоку...
На пути наступления подвернулись землянки.
Неплохо немцы тут обжились. Первые, кто заскочили в землянки, дивились:
- Эва! Музыкой забавлялись.
Щупали черный рояль.
- Мать честная! А зеркало-то! Откуда такое сперли?..
Ворочались перед огромным трюмо, любовались - рожи грязные, ошпаренные морозом, мятые, пузырящиеся под ремнями шипели, кирзовые подсумки, сумки с гранатами, обвисшие подшлемники, косо сидящие каски - хороши, так и подмывает шарахнуться от самого себя.
Но кто-то шмякнул свой вывоженный в окопах вещмешок на крышку рояля, в валенках, в полушубке полез на инструмент:
- Эхма! Разведу сейчас музыку - три ночи не спал.
Другой ткнул его в зад:
- Пододвинься-ка, место двуспальное...
Были тут и широкие нары, укрытые ковром. На них лишь завистливо косились, но не занимали - тут начальство заляжет.
Устроились в два этажа: на нарах - командир батальона со своим штабом, под нарами и на полу, спина к спине, голова к голове - телефонисты, рассыльные, мы - радисты, какие-то случайные солдаты из взвода ПТР со своими неуклюжими, как старинные пищали, ружьями. Их пробовали выставить на мороз, но где там - угнездились, огрызаются, дымовыми шашками не выкуришь. Набились так, что ладонь ребром не протиснешь, к выходу по малой нужде пробирайся по плечам, ногам, головам.
Солнышко рядом со мной, держу на прицеле, не отпускаю от себя ни на шаг. Но вот поднялся.
- Куда?
Лезет к двери, мнет лежащих, те ругаются:
- Полегше, дядя. Не мостовая - люди живые.
- Куда?
- Терпежу нет... Сейчас вернусь.
Вернулся, не обманул, но застрял, не доходя до меня, возле сержанта Степанова, из телефонистов. У Степанова влажные, доверчивые глаза, лицо без хитрости, а сам - пройдоха, каких мало. Выманил у меня старую добротную полевую сумку на подметки для сапог, обещал сала. Сапоги он себе сшил, а сала - выкуси. Солнышко и Степанов шепчутся, к ним прислушивается солдат из ПТР - острая морщинистая физиономия старой лисы. Не к добру.
- Солнышко!
Ползет ко мне.
- Что там затеял?
Сдвинул шапку на лоб, почесал затылок, чуточку обескуражен, только чуточку, на большее никогда не хватало.
- Слушай, младший сержант... Отпусти на часок.
- Эт-то куда?
- Да надо.
- Ложись и спи.
- На нейтралке, в овраге, - немецкие склады...
- Ну и что?
- Как - что? Говорят, спирт в канистрах - залейся. Консервы разные...
- Ладно, ладно, забудь.
- Ты пивал коньяк?
- Ну, нет.
- А я пил.
- Положим...
- Хочешь, принесу?.. Заграничный! Запах что духи.
- Коньяк тебе нужен! Шило в заднице!
- На часок, на один часок!
- Ложись!
Я неумолим. Вдруг да отдадут приказ - вперед! Останусь с двумя упаковками, без помощника. Нет уж, дудки, сегодня не выгорит.
Витька повздыхал, поканючил, поерзал - уронил голову на вещмешок, через минуту спал сном младенца.
Уснул и я...
Проснулся оттого, что мой бок никто не греет. Поднял голову - рядом пусто, Солнышка нет. Приподнялся на локте: черт бы всех побрал, нет и Степанова, да и старик солдат из пэтээровцев исчез.
Смыться во время наступления - это уж слишком. Взять бы да доложить... Но на фронте не церемонятся: самовольный уход расценивается как дезертирство - если не расстреляют, то как пить дать упекут в штрафную роту. Как ни зол на Солнышка, а подводить под монастырь желания нет.
Кошусь на дежурного телефониста. Он в любую минуту может встрепенуться, почтительно дернуть за хромовый сапог комбата:
- Товарищ капитан! Вас - ноль-один. Срочно!
Ноль-один - командир полка, он отдаст приказ о наступлении. И всколыхнутся все, а я буду сидеть у двух тяжелых упаковок, как баба-мешочница на вокзале, пропустившая поезд.
Но телефонист, распустив губы, дремлет без шапки у телефона, веревочная петля наброшена на стриженую голову, с ее помощью телефонная трубка без рук держится у уха... Ходуном ходит землянка - невпроворот сап и храпение, все спокойно...
Наступая на плечи, руки, головы, выслушивая сонные ругательства, я выбрался на волю...
Темноту хоть режь ножом, только у самых ног серовато маячит снег. Идет ленивая ночная перестрелка. Пролает автоматчик с той стороны, наш ответит: "Слышишь, не сплю, сукин ты сын, так-то..." Очнется от дремоты третий, четвертый, тоже для порядка пустят очередь в черные небеса, забрешет вразнобой передовая, как разбуженные собаки в деревне.
Выкатилась ракета, выписала знак вопроса, погасла, не долетев до земли... После ракеты перестрелка не разгорелась, а увяла, - значит, ползущие под немецкие окопы Витя Солнышко с приятелями не замечены...
Все спокойно. Такое спокойствие может длиться час, два, сутки, трое суток, недели и месяцы. Под Старыми Рогачами всем казалось, что остановились на часок, а простояли два месяца... Все спокойно...
Я влез обратно в теплую, густо запашистую землянку, добрался до своего места.
"Эх, сниму стружку!"
Через несколько минут я спал.
Они перекурили с солдатами, сидевшими в передовых окопах, предупредили их: "Обратно полезем, дуриком-то не стреляйте, еще ухлопаете..." Командиру роты обещали поднести при удаче. Командир роты не остановил их, что ему: не его состав, головы потеряют - он не ответит.
Ползли тихо, зарывались в снег...
Нейтральная полоса - место для разгону, нельзя же сидеть с противником нос к носу вплотную. Нейтральная полоса - земля, которую еще не прибрали к рукам. Земля неизведанная, неразгаданная, такая же таинственная, как и намерения врага. Откуда обычно узнаются сведения, что там, в непрощупанной полосе, находятся богатые склады?.. А, как правило, узнаются, распространяются с быстротой молнии среди солдат. До командования они доходят в последнюю очередь.
Ползли тихо, зарывались в снег...
Немецкий пулемет бил поверх их голов, куда-то в тыл к нам. Трассирующие пули рвали на клочки темноту.
Перележали и вспыхнувшую ракету. Их не приметили только потому, что немцы и подумать не могли - русские решатся разгуливать возле их окопов.
Ракета осветила склон оврага, в нем - темные двери землянок, возле которых снег измят скатами машин. Склады!
Дверей много, склады разные - обмундирования, горючего, боеприпасов. Звериным чутьем угадали те, какие нужны.
Подползли и... рывком к двери - один, второй, третий... Прислушались тихо. Порядочек, теперь уж так просто отсюда не выкурят.
Поплотней прикрыли за собой дверь, посветили фонариком. Бочки, ящики, бумажные мешки. Кажется, не ошиблись. И запах провиантского склада - затхло-влажный, с кислятинкой.
Нашарили парафиновые плошки. Там, где были немцы, всегда валяются эти плошки и пакетики сухого спирта. Этот спирт - не спирт, огнем горит, пить нельзя.
Зажгли плошку, поставили на бочку, огляделись уже внимательнее, с прикидкой - с чего начать?
Нет, не ошиблись!..
Сорвали крышку с первого ящика - пакеты с пестрыми наклейками - верно, концентраты. Ну их к чертям! Второй ящик набит, как снарядными головками, банками консервов. Уже кое-что...
В углу в плетеных корзинах, каждая в своем гнезде, - пыльные, богом и людьми забытые бутылки. Понесли к свету одну, склонились голова к голове, поразмышляли над мудреной этикеткой: "Черт ее знает! А вдруг какая-нибудь жидкость от вшивости..." С грехом пополам - все трое грамотеи как на подбор - разобрали:
- Вроде "ром" написано?..
- Что-то похоже.
Все-таки не поверили, выковыряли пробку, приложились по очереди, глянули проникновенно друг другу в глаза - вонюч, как буряковый самогон, значит, пить можно.
Не ошиблись!..
Начали набивать вещмешки, не торопясь, без жадности, с умом - бутылку от бутылки прокладывая стружкой, чтоб не побились, банки консервов захватили на закуску.
Мешки набиты, снова переглянулись, без слов поняли друг друга. Во-первых, зачем нести добро только в мешках, когда можно унести и в собственном брюхе? Во-вторых, не мешает обстоятельно проверить разные марки - какая лучше.
В-третьих, под богом ходим, вдруг да на обратном пути шлепнет, так и умрешь, не понюхавши, - совсем обидно.
Выдвинули бочку, подставили ящики. Садись, братва, не стесняйся, будьте как дома. Расковыряли банку консервов, прикинули бутылку с одной этикеткой, с другой. По этикетке и выбрали ту, какая меньше раскрашена, - ну их, фокусы.
Крякая и закусывая, опорожнили, сообщили доверительно:
- А ничего...
Принялись за вторую:
- А ничего...
Почали третью...
Наконец спохватились: пора и честь знать. Взвалили на плечи мешки.
Сюда ползли - зарывались в снег, сейчас - это лишнее. Расхлобыстнули двери:
- Не закрывай. Завтра наши придут.
По-прежнему шла ленивая перестрелка. Били автоматчики.
1 2 3 4 5 6 7 8